– А если нет?

– Я не гребаный Пожиратель Смерти, – он наклонился и рыкнул так неожиданно, что Гермиона отпрянула. – Я не такой. Прекрати пытаться выбить из меня признание, или что ты там все время делаешь. Я не такой! Быть Пожирателем Смерти, убивать людей просто так – я не такой! Это не для меня. Не знаю, что произойдет, Грейнджер, но я больше не буду служить Темному Лорду. Иди к черту и уймись уже. А сейчас ешь свои гребаные яйца, чтобы мы могли уйти.

– Тьфу-ты! – Гермиона выпрямилась и посмотрела прямо на него. – Проблемы с контролем гнева.

Она взяла вилку, а он продолжил сверлить ее взглядом.

День тридцать седьмой; 22:36

– Мы влипли.

Малфой застонал и повернулся к Гермионе спиной.

Та проигнорировала такое очевидное нежелание ее слушать и продолжила:

– Наш единственный вариант – Маскирующие чары, но нам придется ими воспользоваться, только когда мы окажемся в магическом мире, иначе это привлечет внимание Министерства. Слишком часто волшебники прячутся и скрывают свои темные делишки в мире магглов, чтобы Министерство не обратило внимание на такое. И это значит, нам придется пробираться туда в своем облике, и… что? Надеяться, что нас не узнают?

Малфой что-то пробормотал себе под нос, и Гермиона не разобрала, что именно: какую-то идею или список ингредиентов заглушающего зелья, но склонялась к тому, что это нечто неприятное и касающееся лично ее. Она знала, что говорит много, но так ей было легче. Она проговаривала детали и находила решение проблемы.

– Пусть так, но нам все равно придется использовать заклинания. Если мы спрячемся, например, под Аврорскими чарами прикрытия, тогда на нас выйдет Министерство. Мы можем изменить цвет, но это не спасет. Если Пожиратели Смерти или другие приспешники Волан-де-Морта нас ищут, они наверняка думают, что мы используем маскирующие чары. А значит, будут ориентироваться на рост, телосложение, форму лица и…

– Ты же понимаешь, что я обо всем этом уже подумал, верно? Я не твой дуэт идиотов, Грейнджер. Тебе не надо объяснить мне каждую мелочь.

– Да? Тогда полагаю, у тебя есть план?

Он промолчал. А она не удивилась.

День сороковой; 14:26

– Малфой, я схожу с ума.

Это на случай, если он не заметил, как она суетится и нервничает последние два дня. Будучи запертой с Малфоем в четырех стенах в течение недели, у Гермионы было не так уж много занятий. Он с ней почти не разговаривал, читать и делать было нечего. И она сходила с ума. Дурела от одиночества и безделья.

Гермиона провела два дня, наблюдая за своим соседом, словно смотрела плохое реалити-шоу по телевизору. Он тоже психовал. Они оба готовы были лезть на стенку.

– Сходишь?

– Ха, – и добавила с отчаянием: – Ты знаешь, как играть в виселицу?

– Что? – он оторвался от своей новой жуткой фигурки оригами.

Которая на оригами не походила совершенно, и Гермионе закралась в голову мысль, что Малфой не особо понимал, что делал. Сложенные странным образом старые карты были разбросаны по всей комнате, и сегодня утром около своей зубной щетки Гермиона обнаружила то, что раньше было Польшей, скомканное в виде абстрактного мужского тела.

– Это игра, в которой нужно угадать буквы, а затем и всё слово перед тем, как… Я покажу.

– Это маггловская игра?

– Нет, волшебная. Ты просто никогда о ней не слышал, – ей потребовалась секунда на осознание того, что его сарказм заразен.

Не похоже, чтобы Малфой оценил остроту, но на кровати все же немного приподнялся. Его штаны сползли на самые бедра, и Гермиона не знала, похудел он или просто опять не вдел пуговицу в петлю. Расстегнутую застежку она случайно заметила три дня назад, пока Малфой спал, и пару минут пялилась на небольшой открытый участок его кожи.

Гермиона приступила к подготовке, рисуя виселицу и черточки для ее слова.

– Просто угадываешь букву, и если ты прав, я впишу ее в правильное место. Если не угадываешь, я рисую голову. Потом туловище, и если я успею нарисовать всё тело до того, как ты назовешь слово, ты проиграл.

– Тебя повесили.

– Верно. Вот, я подскажу – это связано с готовкой.

Малфой вытащил соседний стул, сел и, поджав губы, посмотрел на листок. Затем перевел взгляд на Гермиону и выхватил у нее из руки карандаш, словно его никогда не учили вежливости.

– Я…

– Я первый, – он перевернул бумагу и нарисовал свою виселицу и длинную череду черточек.

– Ты такой гру…

– Твое слово было скучным, – в конце ряда чёрточек он поставил восклицательный знак.

– Это немного перебор…

– Я дам тебе подсказку – это оскорбление, – он ухмыльнулся, и Гермиона сердито на него посмотрела.

– Я.

– Нет, – он нарисовал голову.

– Что? Да тут пятнадцать букв, и ни одной Я?

Он выглядел довольным.

– Полагаю, я уже ответил на твой вопрос. Ты еще не проиграла, чтобы возмущаться, Грейнджер. Попробуй снова.

– А.

Он ухмыльнулся и нарисовал туловище.

День сорок седьмой; 1:49

Гермиона открыла глаза и, поискав взглядом часы, пару секунд смотрела на циферблат, соображая, сколько сейчас времени. Слишком рано, чтобы идти в ванную мыться. Но это она знала еще до того, как разлепила веки.

Она легла поздно, после того, как они с Малфоем устроили турнир по крестикам-ноликам. Чтобы победить, надо было выиграть в двух играх из трех, но пятая партия окончилась ничьей. Затем была тридцатая и еще несколько после. Никто из них не хотел идти спать, пока не будет определен победитель.

Малфой был либо хорошим стратегом, либо отлично мухлевал – зависело от игры. После того, как он попытался в виселице загадать слово на иностранном волшебном языке, Гермиона сообразила, что к чему. Что касается крестиков-ноликов, то она злилась каждый раз, как он выигрывал, и только больше бесилась, когда Малфой откидывался с наглой усмешкой назад или открыто над ней смеялся.

Она решила, что лучшим новым развлечением было бы над ним поиздеваться. И заняла себя обдумыванием того, что можно было бы сделать с вредным соседом. Ее средства были ограничены, к тому же нечто радикальное грозило отразиться на ней самой. Малфой сообразил, что Гермиона что-то замышляла. Ее прищуренные глаза и сардоническая улыбка были весьма красноречивы. Но ему не хватило совести даже хоть чуть-чуть заволноваться. Он просто смотрел на нее с таким вызовом во взгляде, что ей хотелось пнуть его в ногу или сотворить что-нибудь в этом духе.

Гермиона скатилась с кровати и поплелась в ванную комнату. Добравшись до нее и потянувшись к ручке, поняла, что дверь захлопнута, и это было необычно. Осмотревшись, Гермиона заметила пробивавшийся из-за створки свет. Вздохнула, сжала ноги вместе и поежилась. Ей правда надо было туда. Если бы она могла терпеть, то осталась бы в кровати.

Она очень надеялась, что Малфой скоро выйдет. В начале их путешествия Гермиона стеснялась надолго занимать туалет и старалась дожидаться ночи, но Малфой бодрствовал всегда. Просыпался сразу же, как только она начинала шевелиться, и Гермиона чувствовала на себе его взгляд, пока шла в ванную комнату. Тогда она стала дожидаться его ухода. Но это было слишком непредсказуемо, а ее тело требовало своего. В конце концов, Гермиона на всё плюнула, ведь она же человек, и у нее есть свои потребности. Когда она проводила в туалете больше пяти минут, Малфой не смотрел на нее с ужасом, это не становилось концом света и вообще оказалось не таким уже смущающим, как ей казалось.

Гермиона прижалась лбом к двери и обдумывала, стоит ли ей стучать. Возможно, он поторопится. У нее была двоюродная сестра, которая могла проводить в туалете по сорок пять минут. А писать Гермионе хотелось с каждой секундой всё сильнее.

И вот когда она уже взмахнула кулаком, то услышала этот звук. Низкий, глубокий – ее желудок сделал кульбит. Внутри у Гермионы всё сжалось, подпрыгнуло, а затем разлилось по телу непривычным теплом. Из-за двери раздался хрип, который перешел в гортанный стон, тягучий, протяжный, и Гермиона задержала дыхание. Послышался резкий выдох, и она тоже выпустила воздух из легких, отпрыгнув, когда что-то ударилось в створку.