– Да почему ты так думаешь? – вскрикнула она.

– Наверное потому, что я не идиот, – рявкнул Малфой, крутясь вокруг своей оси и осматривая четыре улочки, по которым могли двинуться дальше.

Три из них вели на большие проспекты, а четвертая переходила в новые переулки, похожие на тот, по которому они прибежали. Малфой вытащил из кармана карту и нетерпеливо ее развернул.

– Это плохая идея…

– Мы будем искать Бакли. Я не в курсе, откуда они узнали, что мы здесь, возможно, просто угадали. Возможно, он тут по делам, которые не имеют к нам отношения.

– Это может быть ловушкой, вся эта…

– Если мы увидим еще одного Пожирателя Смерти в следующем городе, мы… договоримся о компромиссе. Хорошо?

Это уже был компромисс, чего она от Малфоя никак не ожидала. Не его обычный ответ «уходи домой». Судя по всему, он и сам точно не знал, что происходит, но по каким-то причинам в ДеЛойде был уверен. Со своей паранойей и подозрительностью он поставил под сомнение свидетельство о смерти, – а сейчас верил в человека, у которого были все причины соврать или подставить их, и не существовало никаких резонов этого не делать. Как-то не складывалось.

– Пошли, скоро стемнеет.

– Малфой, я не могу… Я не знаю, сколько еще сумею пройти. Мои ноги…

– Слушай, если придется, я могу вступить в бой с Пожирателем Смерти. Могу его убить. Убить нескольких. Но ты понимаешь, как быстро они определят наше местоположение? Темный Лорд отследит мою палочку. Если я убью их и аппарирую, нас буду ждать в месте аппарации меньше, чем через три секунды. Я не смогу долго противостоять группе Пожирателей, учитывая то, что палочка у нас одна, а я должен буду следить за нами обоими. Ты это понимаешь? Видишь, почему мы обязаны двигаться? Чем дольше мы тут остаемся, тем проще нас будет найти. И кто знает, может быть, нас уже заметили.

Малфой суетился. В первый раз она видела, чтобы он так вел себя. Теребил пальцами волосы, ходил и оглядывался, крепко вцепившись в палочку. Он нервничал, и ее ужас только подпитывался его переживанием.

– Ладно. Ладно, хорошо. Ты иди вперед, я пройду столько, сколько смогу.

Он кивнул, что-то пробормотал и снова посмотрел в карту. Проговорил названия улиц и направлений и, наконец, запихнул бумагу в карман.

– Хорошо. Иди быстро, держись ближе, поняла? – было бы сложно не подчиниться, потому что он снова схватил ее за руку и будто бы объясняя, добавил: – Ты всегда отстаешь.

День тридцать пятый; 4:59

Гермиона устала. Больше, чем просто устала. У нее было чувство, будто она может в любую минуту рухнуть без сознания. Мир по периферии зрения был размыт, и возможно, ей всё это просто снилось, хотя относительная ясность мышления сохранялась. Она ощущала себя словно в полудреме: каждое движение сопровождалось ощущением невесомости.

Глаза начинали слипаться, и ей приходилось постоянно контролировать себя, чтобы не рухнуть на стол. Короче говоря, Гермиона была измотана. Совершенно разбита.

– Автобус скоро придет. Ты сможешь там поспать, – Малфой знал, как она вымоталась, и понимал, какой плохой была идея спать стоя.

– Я устала, – прошептала Гермиона и прижала к лицу руки, словно это могло помочь.

И она имела в виду многое. Будто эта фраза могла вместить в себя всё. Она устала бежать, прятаться, устала от хостелов, украденных денег и незнакомых языков, устала от усталости. Устала от всего этого.

И хоть она ничего не объяснила, похоже Малфой понял. Наверное, потому, что сам тоже очень устал. Устал от всего того же, просто мог скрывать это гораздо лучше. Гермиона никогда не умела прятаться. Всегда проигрывала в прятки. Выдавала себя, когда пыталась двигаться незаметно. Она могла скрывать свои эмоции только тогда, когда злилась, а когда успокаивалась, ее можно было читать, как раскрытую книгу.

Малфой был стеной. Она была рекой.

Но он все равно ее понял… То, что он не выражал свои эмоции так, как это делала она, не означало того, что Малфой не человек. Не означало того, что он меньше чувствовал.

– Я знаю.

И он знал.

День тридцать шестой; 8:47

Где-то на заднем фоне звякнуло стекло, и жужжание утренних разговоров сбилось. Цвета в кафе между собой не сочетались: красный и фиолетовый красовались на столах, стульях и стенах, в то время как пол был покрыт неряшливым желтым узором, местами переходящим в белый. Всё заведение было само по себе безвкусным. Комбинация дизайна и расцветки вызывала у посетителей головную боль. А может быть, даже и у тех прохожих снаружи, за которыми наблюдала Гермиона, не желая разглядывать свою еду.

Малфой тоже изучал улицу. Его глаза загорались, когда он смотрел на свет, и с ее точки обзора это было завораживающее зрелище. Но Гермиона старалась долго не пялиться, потому что он всегда чувствовал ее взгляд.

Метка была уродливой. Жгуче-черной. Точно ее выжгли на коже, и судя по тому, что Гермионе доводилось читать, так и было. Она слышала, что это был очень болезненный процесс, и это радовало. Радовало потому, что боль хоть немного искупала вину.

За исключением этой татуировки, на Малфое почти не было отметин. Гермиона заметила несколько шрамов, что было нормально для человека его возраста… как минимум. Но метка бросалась в глаза. Самая неприятная и некрасивая из тех, что она на ком-либо видела.

– Тебя это задевает?

Гермиона застыла, сбитая с мысли его вопросом, и вспыхнула, осознав, что он поймал ее за пристальным разгадыванием его руки.

– Да.

Он внимательно посмотрел на девушку и потянулся за ложкой размешать кофе. Ее напиток остыл еще несколько минут назад, и она подозревала, что его стал уже совсем ледяным.

– Это всего лишь метка.

– Это не просто метка. Многие люди видели ее перед своей смертью и гибелью родных и близких. Это отличительный знак. И самый смысл его создания заключается во зле.

– Она должна порождать страх. И я не думал, что ты из тех, с кем это сработает, – он сделал глоток и сохранил невозмутимое выражение лица.

Может быть, специально ждал, пока кофе остынет? С него станется.

– Не работает. Я не боюсь. Меня тошнит. Она внушает злость… по отношению к тем людям, что ее носят, и за тех, кто был вынужден ее лицезреть.

Он посмотрел на свою Черную метку, темную, словно ночной океан. Прижал большой палец к верхушке черепа и провел по коже вниз, до кончика хвоста змеи. Словно это были чернила. И будто изображение можно смазать, и тогда всё вернется в норму.

– Это ничего не значит.

– Это значит всё, – её голос звучал сурово и жестко, и Малфой снова поднял на нее глаза.

Помолчал, убрав руку.

– Я имею в виду, моя. Именно эта. Всего лишь пропуск.

Она не знала, пытается ли он убедить ее или повторял какую-то давнюю мысль для себя.

– Не уверена, что это имеет значение. Всё равно…

– Должно. Я ношу ее без убеждений, Грейнджер. Без веры. Это не метка на моей руке – это возможность победить в войне. Инструмент. Способ приблизить конец.

Гермиона перевела глаза на его руку.

– Она уродлива.

Он продолжил помешивать кофе и ни разу не коснулся ложечкой стенок чашки. Она терпеть этого не могла. Ей нравился шум. Гермиона любила некоторую неуклюжесть. У Уизли за столом всегда стоял гвалт.

– Она исчезнет, когда исчезнет он.

– А что, если он не умрет? – ложка замерла, и Гермиона снова посмотрела Малфою в лицо. – Что, если он выиграет войну, и никто никогда не узнает, что ты был в Ордене. Ты вернешься?

– На случай, если ты забыла…

Ох… ладно.

– Гипотетически. Если это произойдет.

– Почему это имеет значение?

– Потому что.

– Потому что, – сухо протянул он.

– Да, потому что имеет.

– Я не понимаю…

– Просто имеет, Малфой. Для меня. Поэтому, пожалуйста… ответь на вопрос.

Казалось, он разрывался между желанием нагрубить, проигнорировать и ответить. Коснулся нижних зубов языком и тяжело выдохнул.

– Я не знаю, что произойдёт, но уверен, в конце концов либо об этом узнают, либо я буду мертв. Вероятно, и то и другое.