В таком пристальном разглядывании друг друга не было ничего веселого, но отступить Гермиона уже не могла. Отвести глаза или заговорить означало бы проигрыш, и тогда его напыщенность перестала бы существовать только в ее воображении. Поэтому Гермиона сделала то, что посчитала самым подходящим в этой ситуации. Скорчила рожицу

Просто надула щеки и скосила глаза. Брови Малфоя взлетели так высоко, что затерялись в челке. Она состроила еще одну гримасу – такую однажды показывал Рон, и тогда это показалось ей самым отвратительным зрелищем в жизни. Малфой издал приглушенный звук, и Гермиона вскочила с победной усмешкой и ткнула в него пальцем.

– Ха!

Он окинул ее скептическим взглядом, словно она могла в любой момент взорваться.

– Ха?

– Я победила.

– Победила?

– Да, тебя в… Ох, вот только теперь не веди себя так, словно ничего не было, только потому, что продул.

– Не было чего?

– Игры!

– Игры? Мы смотрели друг на друга. Я как-то упустил, что это была игра.

– Не любишь проигрывать, – Гермиона произнесла это так, словно озвучила откровение, и печально покачала головой. – Вообще-то тебе бы пора уже привыкнуть к этому.

В памяти вспыхнул старый Малфой. Тот, который не преподносил сюрпризов. Тот, которого она знала, как ненавидеть.

– Неужели? Полагаю, тебе давно пора привыкнуть к тому, как твои гряз… – он замолчал, отвел взгляд и тихо закончил, – мозги работают.

– Мои что? – прошептала Гермиона

– Мозги ра…

– До этого. То, что ты собирался сказать.

Малфой снова смотрел в окно и лишь крепче сжал на груди руки. В воздухе разлилась тяжелая давящая тишина, и каждый вздох отдавался в легких Гермионы болью. Он молчал и заговорил только тогда, когда она сама готова была закричать, рявкнуть, бросить ему что-нибудь оскорбительное. Только тогда, когда ей стало жизненно необходимо услышать от него хоть что-то.

– Прошу прощения.

Гермиона невесело усмехнулась.

– За то, что хотел сказать, или за то, что говорил всегда?

Ее голос звучал горько, – она об этом знала. И закатила глаза, пока задавала свой вопрос. Потому что пошел он к черту. Со своими извинениями. Он даже не смог взглянуть ей в лицо, когда говорил это.

Но похоже, Малфой всё понимал, потому что посмотрел прямо на Гермиону. Посмотрел, расцепил руки и наклонился вперед, внимательно изучая ее плечи. Как будто понимал. Как-то сообразил: несущественно то, насколько сложно ему извиниться – еще труднее ей слышать его слова. Но они оба каким-то непостижимым образом в них нуждались.

– Имеет значение, за что именно? – прошептал он: тишина купе забивала горло и ему тоже.

Она покачала головой и пожала плечами. Хотела, чтобы он думал, будто ей все равно. Чтобы думал, будто может принести к ее ногам весь мир в качестве извинений, а ей будет плевать. Малфой все равно останется тем мальчиком в Хогвартсе, а Гермиона – той девчонкой, которую впервые назвали грязнокровкой, и она никогда этого не простит. Хотелось, чтобы он считал именно так. Ведь если Малфою было действительно жаль, – если он действительно извинялся, – она жаждала, чтобы он пережил это. Чтобы испытывал свою вину так долго, как это только возможно. Чувствовал себя дерьмом столько же, сколько и она. Ощущал, будто его ударяют под дых каждый раз, когда она на него посмотрит. Совсем так, как было с ней, когда она слышала это слово снова и снова.

Но правда заключалась в том, что Гермиона не была до конца уверена в своих намерениях, именно поэтому и пожала плечами. Ведь ей было не все равно – совсем чуть-чуть, самую малость. И да, это имело значение.

Прошло много времени. Она не знала, сколько, потому что совсем не обращала внимание ни на часы, ни на расстояние. Просто смотрела в окно и ничего там не видела. Пока он не вернул ее обратно. Не проложил между ними мост, который они же наполовину сожгли. Или наполовину построили. Гермиона не знала. Она больше ни в чем не была уверена, если дело касалось Малфоя.

– Это не считается.

– Что не считается?

– Мой звук. Я же ничего не сказал, так что это не считается. Я не проиграл.

– Так ты признаешь, что это была игра?

– Да.

– И что ты издал звук?

– Ну, это…

- И что ты издал звук?

– Да, но…

– Ха!

Краешком губ он улыбнулся проплывающему за окнами пейзажу. И она подумала, что так он всего лишь признавал за ней право на такую реакцию. Но ей действительно стало легче.

Кроме того, в любом случае это было правдой.

День восемнадцатый; 2:09

Гермиона открыла глаза, выныривая из морока, навеянного монотонным перестукиванием колес, когда кто-то потряс ее за плечо. Сморгнула дрему и посмотрела на черный прямоугольник, бывший окном в купе. Тряска прекратилась, и Малфой прочистил горло, привлекая к себе внимание.

– Скоро наша остановка.

– Ох, – она прикрыла веки, подвигала глазами и потерла лицо. – Ты все еще не объяснил мне, как узнал, что он находится в Словакии.

Её настолько сильно беспокоил этот вопрос, что даже во сне продолжал ее мучить. Малфой сдался и ответил:

– Он сделал что-то, что расстроило Темного Лорда - предупреждаю твой вопрос: я не знаю, что именно, - и потом исчез. Волан-де-Морт искал его, но не слишком активно – у него были проблемы посерьезнее. Но если бы ДеЛойд объявился – долго бы не прожил, я в этом уверен. Около двух месяцев назад мы получили сведения, что беглец скрывается в Словакии, но это было сразу после рейда Нотта, и этот вопрос отошел на второй план. Полагаю, он все еще там.

– Полагаешь. И не навел справки?

Малфой всегда выглядел раздраженным, когда ему приходилось отвечать на ее вопросы. Возможно, просто не привык к тому, что его о чем-то спрашивали. Но Гермионе не хватало информации. И он под это подстроится.

– Навел.

– Итак, у нас есть адрес.

8:21

– Итак, у нас нет адреса!

Гермиона вскинула руки вверх и прибавила шагу, чтобы обогнать Малфоя. Сбитый с толку местный житель стоял в дверном проеме в паре домов от них, а ее расстроенный спутник сейчас вышагивал у нее за спиной.

– Он у нас есть. Я же тебе говорил.

– Нет. Да, ты говорил, что он у нас есть, но это же не тот адрес! Так что теперь у нас его нет.

– Есть.

– Малфой! Малфой, я же видела… Или считаешь, это чары гламура или что-то в этом роде? Маскировка? Он увидел меня первый, и он бы…

– Это не он. Ему бы пришлось постоянно пользоваться магией, что привлекло бы внимание Министерства. Оно всегда слишком любопытно в вопросах, касающихся изменения внешности.

– Значит, у нас нет…

– У нас есть, я же тебе говорил! Просто… здесь, – он нагнал ее и сунул Гермионе в лицо листок бумаги.

У него был мелкий, убористый почерк и близко не похожий на эффектные завитушки, которые она себе придумала. Четырнадцать адресов. И Гермионе потребовалась пара секунд, чтобы осознать, что это значит.

– Это всё Оскары?

– Да. Ты спросила, есть ли у меня адрес. Есть. Просто он один из них.

– Тогда почему рядом с первой строчкой написано Вальтер Циммерман?

– Потому что это всё Вальтеры Циммерманы.

– Что? Почему ты никогда не объясняешь? Я имею в виду, полностью! Именно поэтому я задаю тебе так много вопросов. Если ты…

– Успокойся, истеричка, – он выхватил у нее бумажку. – Я не могу закончить свою мысль, пока ты перебиваешь меня своими припадками.

– Я не…

– Вот снова.

– Только…

– Снова.

– Я даже не… – он бросил на нее самоуверенный взгляд и открыл было рот, когда Гермиона перебила себя сама. – Хорошо. Говори.

– Ты просишь…

– Малфой, Господи, – она поднесла руки к голове – каждая минута с ним была битвой.

Это было одним из самых сложных испытаний за всю ее жизнь. Но Малфоя, похоже, такое положение дел ничуть не заботило.

– Почему мы ищем дом Вальтера Циммермана. Его имя… Он изменил его?

– Нет. Его изменил я. Только что.

– Твой сарказм не поможет.