Кирилл понял, что мать не нашлась с ответом, и поспешил развить успех:

— Если бы все друзья были такие, как Дима, на земле все пошло бы совсем иначе.

— Ни войн, ни пожаров… — меланхолично прокомментировал это утверждение отец.

— Не шути, папа! Не понимаю тебя иногда.

— Ого! Если я стану серьезным, то сразу засохну, сынок. Это ты понимаешь? Неужели тебе хочется иметь в отцах соломенное чучелко?!

— Ладно тебе! — остановила его Ольга. — Все-таки скажи-ка, сын, что здесь случилось?

— Мы играли…

— Хороши игры, когда игроков уводят под руки! — не удержался отец.

— Мы играли в бильярд. Была ставка, небольшая…

— Ага! То есть играли на деньги. Это мило.

— Да, на деньги, папа! Когда играют на щелбаны…

— На щелчки, сынок.

— Какая разница! Когда играют на щелбаны, это считается нормальным, и все смеются, а если на эти бумажки — сразу ор поднимается до неба. Молитесь вы на эти бумажки, что ли?

— Ну, как сказать, малыш… Может, и молимся немного. Но сперва мы их рисуем. А что? — спросил Иван, стараясь не замечать, как морщится жена.

— Веришь, день-деньской сидим и рисуем, рисуем… И ночью тоже. Во всяком случае, я, ну во время дежурств. А ты в это время пускаешь слюни на подушку. Ты спишь и видишь, как на пару с сомнительными личностями просаживаешь результаты наших трудов в каком-нибудь казино или вот, например, в буфете этом. — Иван огляделся. — Раньше ты занимался фехтованием, а теперь, значит, сменил шпагу на кий. Слышь, мать, на одном снаряжении сколько сэкономим! И какая однобокость это фехтование — прыжки, отскоки несолидные. Пусть дитя развивается разносторонне. И потом… разве древесина не благороднее железа?! А что, сын, кстати, неплохо выходит?

— Неплохо! — с вызовом ответил Кирилл.

— И сомнительные личности включили тебя, Кирилла Рукавишникова, в круг своих приближенных? Вроде как престарелый Гаврила Романович Державин юношу Сашу Пушкина приблизил и благословил, во гроб сходя… Ольга, не лезь, дай по душам поговорить с отпрыском! Соскучился я, может, по нему.

— Дима не сомнительная личность! — возмутился Кирилл. — Вам про него тут наговорят, но лично я в нем не сомневаюсь.

— Ну да?! Знаешь, был один такой Малыш, который не сомневался в Карлсоне. А жестокие и недалекие отец и мать…

— Пап, я серьезно!

— Ладно. Если серьезно, то у нас с матерью времени мало — нам скоро возвращаться. И надо решить, едем ли мы вместе с тобой или одни.

— Как это — со мной?

— А вот так, дружище. Позволишь так себя именовать? Ну, из гуманизма. Ты еще гуманист или уже перерос? Словом, я против сомнительных игр на деньги и сомнительных звонков тренера, из-за которых мать с ума сходит. И тем более против сомнительных телеграмм с требованием выслать денег! Мы с матерью из вредности и лени не успеваем рисовать их в достаточных количествах. Да, сын, из вредности и лени — это как хочешь думай — мы не можем удовлетворить твое законное стремление на равных, то есть без щелбанов, дружить с личностями во всех отношениях в полном расцвете сил. Ты успеваешь снисходить?

— Я не хочу с тобой разговаривать! — вдруг вспылил Кирилл. — Ты раздуваешь комплексы неполноценности. Ты не умеешь быть свободным. То есть не хочешь, а это еще хуже!

— Ого! Как вырос наш мальчик! Или с чьих-то слов так поет? Оля, ты, наверное, в его годы еще в куклы играла. А я вот, как сейчас помню, хохотал до слез от «я тучка, тучка, тучка, я вовсе не медведь». И от поведения неправильных пчел, разумеется.

— Дешево так разговаривать! — отрезал Кирилл.

Разговор зашел в тупик. Ольга нацелилась расческой на стоявшие торчком волосы на голове сына, но Кирилл отстранился.

— Так! — сказала раздосадованная Ольга. — Едем домой. Наша электричка через два часа. А до нее еще на автобусе ехать. Там и поговорите недешево… Вещи, амуницию, надеюсь, искать не надо?

— А зачем ему амуниция? Она больше не понадобится. Если я ошибаюсь, меня, конечно, поправит тренер. Правда, как мы успели заметить, его трудно обвинить в человеколюбии. Наверное, мучил тут вас, кроссы всякие заставлял бегать… От бильярда, словом, отвлекал. Кстати, мне известна причина такого поведения: это все комплексы или их раздувание! Это они связывают человеколюбие по рукам и ногам. Люди, бывает, просто осатаневают.

— Я не поеду, — тихо сказал Кирилл.

— Что?

— Я не поеду! Что мне делать в Родниках? Опять с девчонками ссориться?

— А ты не ссорься. Хотя… Если твои сестрицы тоже не свободны от комплексов или, вроде этого тренера, опрометчиво их раздувают, тогда пусть не жалуются: они получают по заслугам. И пусть полной, так сказать, чашей упиваются праведным братским гневом!

Иван и сам уже чувствовал, что заговорился. Слова цеплялись одно за другое и все дальше уводили их разговор от чего-то главного и, в принципе, им всем троим понятного. Ивана спасло возвращение Николая Николаевича.

Он увидел, как сразу же подобрался сын. Кирилл явно был готов пойти на попятную, лишь бы не ехать сейчас в Родники.

Тренер предпочел говорить с ними наедине, и Кириллу пришлось удалиться. Далеко уходить он не стал, а уселся на скамейку неподалеку от столовой и стал ждать.

Взрослые вышли из корпуса только через полчаса. Увидев сына, Ольга тихо сказала мужу:

— Пусть он извинится, что ли…

— Он не станет извиняться, — возразил тот.

— Но почему? Он должен знать, что надо отвечать за свои поступки. И за слова, кстати, тоже.

— Не надо его ломать. Действительно, иногда лучше кусать сильных, как этот Дима Чернов удачно выразился. Хотя я лично всю жизнь старался избегать сильных. Их дружбы и ласки, ну и гнева, конечно, тоже. Не хотел нарываться, что ли. Не всегда это получалось, но я старался. Честно сказать, не знаю, насколько это правильно. Для меня-то, скорее, правильно, а другому подсказать не смогу.

Шедший чуть позади Рукавишниковых тренер нагнал их, и взрослые подошли к скамейке, где сидел Кирилл. Мальчик поднялся им навстречу. Николай Николаевич сказал всего пять слов:

— Идем. Обед. Тихий час. Тренировка.

Кирилл кивнул родителям и бегом пустился по дорожке, ведущей в спальный корпус, откуда ему предстояло возвращаться сюда же, в столовую, в строю фехтовальщиков. Не спеша последовал за ним и Николай Николаевич.

Рукавишниковы услышали от него немало прискорбного о своем сыне.

Он безобразно разболтан и ленив.

Не было утра, чтобы всем не пришлось ждать, когда Его Величество Рукавишников соизволит натянуть форму для утренней зарядки и выползти на улицу!

Постель Рукавишникова еще ни разу не была аккуратно застелена, даже во время его дежурства по этажу. Говорит: «Мое дело следить за порядком, а не наводить его, как белка в колесе».

Он хамит девочкам. Правда, только своим, фехтовальщицам, и только потому, что женское фехтование представляется ему несерьезным детским садом.

Он издевается над соперниками…

Тренер признался, что для своего возраста Кирилл получил неплохую подготовку, и сейчас он, пожалуй, лучший в группе в своей возрастной категории. Но очень скоро при таком отношении к тренировкам он потеряет все, что в него было вложено.

Да много всего было сказано. А главное — это Чернов! Среди спортсменов есть несколько очень развитых мальчишек, книжки обсуждают, фильмы — чего бы не подружиться с ними! Нет, надо было связаться с этим интернатским переростком, «самым отпетым из здешней публики», как уверенно выразился Николай Николаевич.

Рукавишниковы поняли, что тренер далеко не так решительно настроен на отчисление Кирилла, как это им показалось поначалу. Будь Кирилл неспособным к делу, разговора бы не было. Но давненько никто из фехтовальщиков Николая Николаевича не показывал хороших результатов на соревнованиях, и тренер, присматриваясь к манере ведения боя и цепкости Кирилла, решил, что на него можно сделать ставку. Пусть не ближайшей осенью, но уж весной — это точно.

— Гм, может, выдрать его разок-другой как Сидорову козу, — сказал Иван без тени улыбки. — Выдрать — и делу конец, станет как шелковый…