Хозяев было несчетное множество, как и запросов, обязательных для выполнения. Спать я ложился в полночь. Точнее, валился с ног. Пару раз нечаянно измазал волосы в фекалиях. Был истощен, не понимал, что делаю. Сравнение с представительницами древнейшей профессии на ум приходило само, от чего чувствовал я себя еще более жутко.
Парни это, конечно, заметили. Как бы прежде они ко мне не относились, я был белым. И они тоже. Саймон даже предложил мне свою оленью шкуру, сказав, что раздобудет новую. Им охотиться не запрещалось, разумеется, под надзором. Каждое утро, направляясь к реке, я прятал в густых зарослях эту шкуру. Боялся, что и ее у меня отнимут. Шкура эта все время оставалась незамеченной.
Ложился я позже всех, а просыпался раньше. Мое здоровье никого не заботило. Со временем, я и сам стал относиться к себе, как к предмету. Должно быть, превратился в белого ниггера. Мне уже было наплевать на себя и на весь этот мир. Я считал, что удача улыбается мне, когда удается засунуть в рот мелкий кусок мяса раз в несколько дней. При этом постоянно приходилось заниматься изнурительным трудом. Хотелось просто поспать. Затем, весьма часто, стали посещать мысли о самоубийстве. Это казалось самым простым выходом из сложившегося положения. Правильно перерезать вены я сумел бы. Скребок для выделки шкур можно было позаимствовать у кого-то из ребят. Мне доверять такую вещь дикари не решались. Да и шкуры я не выделывал, занимаясь куда более унизительными делами. Да, наставленный мисс МакКинг на путь добрый, я понимал, что поступлю неправильно и сделаю величайшее преступление против Бога и его творения. Но терпеть этот, безо всяких преувеличений, ад было невозможно. И, все же, жизнь я очень любил, а потому колебался, не принимая окончательного решения переступить черту, за которой жил-поживал прекрасный мир духов.
За всей этой суетой я и не заметил, как Шайены покинули место сборища дикарей и убрались в свои кочевья. Через пару дней после этого в лагерь прибыла делегация команчей. Видимо, их вожак предложил Высокому Утесу отправиться в военный поход. Вождь охотно согласился и кайова, не мешкая, собрались в путь. Почему-то меня не покидала настойчивая мысль о том, что они собираются ограбить какое-то американское поселение. Жаль было тех людей, что подвергнутся налету. Но сам факт близости цивилизации будоражил меня. Я дал себе слово, что сбегу, а если неудача настигнет меня, какой-нибудь дикарь пристрелит. Может, даже Маленький Жеребенок. План побега я собирался обсудить с Диком и Сайманом, но не удалось. Единственным свободным днем того периода моей жизни был тот, в который становище посетили команчи. Почти все члены племени с замиранием сердца ждали решения вождя и свои дела побросали. Однако в тот день думы о побеге, свободе и цивилизации голову мою не посетили. Я спал, как убитый, восстанавливая силы, которые ежеминутно тратил в течение почти целого месяца. Восстановить их полностью, конечно, не удалось, но я и этим был доволен.
Во время перехода я то и дело собирал бизоньи лепешки для разведения костра, вычищал копыта лошадей кремнем, наблюдая за тем, как в разные стороны разлетаются искры. Это было мое единственное развлечение. Приходилось выполнять приказы пяти-шести человек на день. Иногда меня просили наловить степных кроликов. Занятие, конечно, интересное. То, что Джон Абель лет десять назад назвал адреналином, эта маленькая охота повышает. Но мне тогда было не до этого. Я очень скоро снова измотался, превратившись в аморфное существо, едва передвигавшее ноги и поднимавшее руки. Порой я слепнул на оба глаза, терял следы кролей. Один раз, помню, даже упал в обморок. Саймон выручил, кроля поймал сам, привел меня в чувства и позволил самому вручить животное Крепкому Вязу - тому самому индейцу, которого вождь когда-то бранил за неуважение ко мне. Степные кролики, эти мелкие грызуны, те еще бестии. Царапались, кусались. Один из них чуть не отгрыз мне палец. Они мне напомнили меня в тот момент, когда я был взят в плен. Тоже ведь брыкался, даже пленившего меня сына вождя ударил. "Что же случилось? - думал я, - Утратил норов? Страсть к свободе пропала?". И от этих мыслей становилось совсем плохо.
Мои ожидания не оправдались. Когда люди Высокого Утеса достигли лагеря вождя команчей, Зимней Вороны, оказалось, что они собираются идти в поход на тонков - индейцев еще более диких, чем кайова. Я был настолько истощен, что понятия не имел, в каком месте нахожусь, не мог сориентироваться. Не самая большая речушка, должно быть, Педерналес, широкая равнина. Все, что помню. Я ждал встретить, наконец, цивилизацию, но, вместо этого, вновь столкнулся с дикостью. Одно лишь успокаивало: с уходом воинов забот станет меньше, работы поубавится.
На Маленького Жеребенка, гордо глядевшего вдаль, уверенно сидевшего на спине великолепного скакуна, я смотрел с ненавистью. Его отца в тот момент я также ненавидел. Единственным явно сочувствующим мне индейцем в том лагере был Зимняя Ворона. Не знаю, быть может, он разглядел во мне некий потенциал, хотя я сильно сомневаясь. Я был измотан, и в тот момент напоминал скорее вконец загнанного мула, чем юношу, у которого есть шанс стать воином. Но, тем не менее, команчи к пленникам относились совершенно иначе, не так, как мои угнетатели. Огромный народ команчей на половину состоял из захваченных в плен американцев, мексиканцев и их потомков. И именно поэтому, очевидно, они так многочисленны.
Охранять немалое стойбище остался небольшой отряд из двадцати воинов команчей и всего двух кайова, которых звали Кривое Копье и Сломанный Нос. Делать этим двоим было нечего. Разведчики дружественного племени со своим заданием по осмотру окрестностей справлялись превосходно, а заняться, по сути, больше было нечем. Вот они и гоняли меня почем зря. Работы, конечно, поубавилось, но приказы этих двух лодырей были такими дебильными, что порой хотелось схватить палку и продырявить этой палкой их пустые головы. Как то отвести лошадь в один конец лагеря и вернуть обратно, набрать собачьих отходов и на голову высыпать, собрать и разобрать типи. В общем, заставляли заниматься абсолютно бесполезной чушью. Приходилось подчиняться. Благо, очень скоро все это им надоело, и они от меня отстали. Через день собрались на охоту и отправились искать бизонов вместе с тремя команчами.
Я был рад, как негр, получивший вольную. Понимал, что мое блаженство продлится недолго, а потому наслаждался каждой минутой. Тут-то я и решил обсудить с ребятами план побега. Когда я поделился с ними своими мыслями, они посмотрели на меня, как на умалишенного. Дик спросил прямо: "Ты идиот?". Что мне было ответить? Похоже, он был прав. Саймон, парень смышленый и, в общем-то, добродушный, отпустил ему хорошенького леща и обратился ко мне:
-Могу понять тебя, Дастин, но и ты пойми нас. Если мы будем пойманы, они отрежут нам ступни, а может, еще что хуже учинят.
Я был с этим согласен. О побеге забыл.
Кривое Копье и Сломанный Нос с охоты вернулись весьма довольные собой. Охота была удачной. К счастью, я им, видимо, наскучил. Они надо мной больше не издевались. Дика и Саймона угостили мясом, а они поделились со мной. Я боялся, что это будет замечено кем-то из краснокожей парочки кайова. Но внимание на сие проявление сострадания обратили лишь несколько команчей. Реакция их была для меня в высшей степени неожиданной. Они просто взяли да и отломили мне пару кусков. Мне даже перепало немного бизоньего горба, наивкуснейшей части тела этого могучего животного.
Больно стало на сердце. Я стал думать о том, как бы все обернулось, попади я в плен к людям Зимней Вороны, а не Высокого Утеса. Сомнений в том, что он участвовал в том набеге, не было. Я видел, как вождь команчей скакал в первых рядах многочисленной орды краснокожих, напавших на Даллас в разгар городской ярмарки. Они бы сделали меня воином, я бы научился всему, что умели они, жил бы свободной жизнью в единении с самой природой, днями напролет вольно скакал бы по прериям. Да ради такого похищения я бы с радостью стал дикарем. Но вождь кайовов был прав. Меня явно не в то племя попасть угораздило.
