Решение о безвозмездной врачебной помощи, конечно, не было случайным. Здесь просматривается духовный мотив. В очень искусительной общественной ситуации между двух революций Валентин Феликсович не отходил далеко от церковной ограды. Правда, он не постился и в храме бывал нерегулярно: по большим праздникам и в те редкие воскресные дни, когда появлялось свободное время. Но сам факт, что местный главврач имеет свое место в Спасо-Преображенском соборе и иногда заходит в стоящую рядом с ним Владимирскую церковь, будоражил провинциальную интеллигенцию.

Незадолго до принятия сана в 1918 году Сергей Николаевич Булгаков написал «современные диалоги» «На пиру богов». Позже, в 1920 году, их идеи были изложены мыслителем в стенах Таврического университета. За двадцать шесть лет до приезда в Крым архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) о. Сергий говорил о природе большевизма, о Церкви, о возрождении России и косвенно о том социальном прессе, который приходилось выдерживать верующему интеллигенту вроде героя нашего повествования.

«Посмотрите особенно на провинциальную интеллигенцию, так сказать, второго и третьего сорта: земского врача, фельдшера, учителя, акушерку, – говорит в этом произведении «светский богослов». – Хоть бы когда-нибудь они усомнились в своем праве надменно презирать веру народную! На их глазах люди рождаются, умирают, страждут, – совершается дивное и величественное таинство жизни, ежедневно восходит и заходит солнце, но ничего не шевелится в их душах, в них незыблемо царит писаревщина».

Но дело не только в этом. По мысли «светского богослова», «на русской интеллигенции лежит страшная и несмываемая вина – гонения на церковь, осуществляемого молчаливым презрением, пассивным бойкотом, всей этой атмосферой высокомерного равнодушия, которой она окружила церковь». «Исповедовать веру в атмосфере интеллигентского шипа, глупых смешков, снисходительного пренебрежения – нет, это хуже большевизма», – восклицает участник диалога. Но при этом выражает надежду на встречу церкви и интеллигенции в большевистской России, в ситуации общих гонений (8).

С одной стороны, Ясенецкий-Войно противостоял дореволюционному интеллигентскому мейнстриму. Он не участвовал в революционных беспорядках, не разделял ходячих представлений о переустройстве общества, не поддавался пропаганде интернационала и оставался на позициях деятельного патриотизма. Но, с другой стороны, он не мог не болеть общей болезнью интеллигенции. Оторванная от органики жизни российская интеллигенция жила клишированными образами и схемами. Беснование идеологий двадцатого века началось сначала в головах представителей этой образованной прослойки. Совсем вырваться из плена мифологем и идеологем земскому врачу было чрезвычайно трудно. Вера и высокий профессионализм позволяли Валентину Феликсовичу держаться в стороне от общего безумия. В этом смысле он был не интеллигентом, а профи в своей достаточно узкой области. Дальше нее он инстинктивно старался не выходить. Поэтому и сохранял нормальное отношение к Родине, к традициям, к эволюционному поступательному движению социума. Он ратовал не за революцию, а за эволюцию, за реформы. Приехав домой на обед 1 марта 1917 года, Валентин Феликсович выглядел очень мрачно. На вопрос жены врач подавленно ответил – царь отрекся от престола. Похоже, он предчувствовал близкие катаклизмы

Но вместе со своим веком Ясенецкий-Войно «болел» народничеством, превратившим народ в некоего божка, который требует себе все новых и новых жертв. Один из персонажей булгаковских диалогов, Писатель, говорит: «Большевизм есть, конечно, самое последнее слово нигилизма и народобожия» (9). В этой связи совсем не тактическим маневром кажутся слова Войно-Ясенецкого, которые он говорил советским следователям, партийным деятелям и чиновникам, следящим за деятельностью религиозных организаций в СССР, что не будь он христианином, то, вероятно, стал бы коммунистом. В душе будущего архиепископа шла трудная борьба, которая не привела его в годы лихолетья в лагерь защитников исторической России, но и не позволила всецело разделить взгляды атакующего класса.

В 1914 году началась Первая мировая, или Великая, как говорили раньше, война. В Переславле создается комитет по сбору пожертвований на устройство лазарета. В больницу начали поступать раненые. Впрочем, число их оказалось невелико, поскольку город находился на значительном расстоянии от ближайшей железнодорожной станции и транспортировать тяжелораненых было затруднительно.

Валентин Феликсович вспоминает: «В течение года поступило 1464 больных, 74 из них умерло, 22 после хирургических операций, 52 в терапевтическом отделении». Всего 5 % летальности – это небольшой процент, учитывая военное время. Число коек в больнице увеличилось в 1914 году до 84 вследствие открытия заразного лазарета на 16 коек для раненых, поступающих с театра военных действий.

В условиях военного времени доктору пришлось ограничить применение регионарной анестезии, так как не было новокаина. Поэтому увеличилось число операций, производимых под общим наркозом. Общий наркоз, совершивший революцию в хирургии и позволивший выполнять большие операции, сам по себе был далеко не безопасным. Техника дачи наркоза была примитивной – на рот и нос больного накладывалась маска из нескольких слоев марли. Особенно много испарений из маски доставалось наркотизатору. В те годы часто шутили: «Наркотизатор уже заснул, а больной еще не спит».

В 1915-м, как мы уже говорили, увидела свет монография «Регионарная анестезия». В это же время Валентин Феликсович задумал написать еще одну работу. За десятилетия до открытия антибиотиков, в пору, когда возможности врача в борьбе против раневой инфекции были ничтожны, Ясенецкий-Войно взялся за книгу о том, как можно хирургическими методами противостоять гнойному процессу. Первым среди врачей он разработал специальные приемы оперативного вмешательства при гнойных процессах и тем самым выделил гнойную хирургию из хирургии общей. Идея книги зародилась в Переславле, хотя впервые она увидела свет значительно позже, в 1934 году. В «Очерках гнойной хирургии» приводится 273 примера из историй болезни, 42 из них касаются пациентов Переславля-Залесского и уезда. В начале создания работы автору вдруг явилась «неотвязная мысль: когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа» (10).

В начале 1917 года в семействе Войно-Ясенецких случилась беда. «К нам приехала старшая сестра моей жены, только что похоронившая в Крыму свою молоденькую дочь, умершую от скоротечной чахотки, – вспоминает святитель в своих мемуарах. – На великую беду, она привезла с собой ватное одеяло, под которым лежала ее больная дочь. Я говорил своей жене Ане, что в одеяле привезена к нам смерть. Так и случилось: сестра Ани прожила у нас всего недели две, и вскоре после ее отъезда я обнаружил у Ани явные признаки туберкулеза легких» (11).

Тогда существовало мнение, что туберкулез лучше лечится в сухом, жарком климате. Валентин Феликсович стал искать место врача в Средней Азии. И вскоре на конкурсной основе занял должность главного врача и хирурга Ташкентской городской больницы.

10 февраля 1917 года он пишет заявление об уходе с должности, а 15 февраля Переславская уездная земская управа посылает официальное сообщение № 528 во врачебное отделение Владимирского губернского правления об увольнении от должности заведующего Переславской земской больницы В.Ф. Ясенецкого-Войно с 20 февраля. В марте 1917 года семья отправилась в дорогу.

Семья Войно-Ясенецких прибыла в Ташкент в первых числах апреля 1917 года. Вместе с ней приехала и горничная с ребенком. В Центральной России еще таял снег, кругом лежала грязь, почки только-только набухали, а в Ташкенте весна была в самом разгаре: цветы, распускающиеся деревья, журчание воды в арыке. Больничный персонал приветливо встретил знаменитого хирурга. Ему предоставили шестикомнатную квартиру в доме на территории больницы, специально предназначенном для главного врача.