Запихнув грязную посуду в посудомоечную машину, он послонялся по комнатам и понял: ему срочно требуется с кем-нибудь пообщаться, иначе он свихнется.

Сначала подумалось о жене — она ему оставила номер «на всякий случай». Потом сообразил, что номер-то испанский, а он пока не выяснил, по каким каналам можно звонить, чтобы вышло подешевле. К тому же дело это муторное: сначала телефонистки, затем стойка регистрации — может, они там и не понимают по-немецки, а в английском и тем более в испанском он не силен… Нет уж. Может, как-нибудь потом, но не сегодня.

И он набрал номер, который не набирал уже… даже не помнил сколько. Номер родителей.

Он удобно расположился в кресле в гостиной, не преминув поставить перед собой на журнальный столик коробочку с жареным луком. Закинув и ноги на полированную поверхность, он снова испытал мстительную радость свободы.

— Ингер? Да? Алло? — раздалось в трубке.

— Папа, сколько раз я тебе говорил, не кричи так, тебя хорошо слышно. Здравствуй, это я, — поприветствовал он отца в своем духе.

— Здравствуй, дорогой, — благодушно ответил отец. — Ну и как она, холостяцкая жизнь? Мама попозже собиралась звонить тебе. Беспокоится, что ты совсем один. Как дела?

— Нормально. А как вы? — Клуфтингеру было непривычно говорить с отцом по телефону. Сам он звонил редко, а тот, как иногда казалось сыну, и вовсе не знал его номера.

Если случалось нечто спешное, отец пересиливал себя и звонил, но и тогда разговор укладывался в несколько коротких минут. А вот с матерью Клуфтингер общался по телефону, по мужским меркам, неимоверно долго. С родителями у него были отношения лучше некуда. Вот только телефонные разговоры с отцом не клеились, и ни один не мог сказать почему. Честно признаться, и у него самого с собственным сыном складывалась та же история.

— У нас все хорошо… ты давай расскажи, как там с твоим делом? Все замолкло, никаких новостей. Прогресс есть? Колись! — раздалось из трубки.

После первой фразы Клуфтингер ожидал традиционного «передаю трубку маме», а уж никак не расспросов. Он растерялся, поэтому отцу пришлось обождать, пока к нему вернулся дар речи.

— Прогресс наметился сегодня, папа. День получился замечательно напряженным!

— Сынок, не уходи от ответа. Как далеко вы продвинулись?

Усталость давала себя знать, к тому же Клуфтингер собирался еще поработать с документами, но он понимал, что в его старике взыграл прежний полицейский задор, и ему не хотелось обижать отца. Предупредив, что информация сугубо конфиденциальная, он коротко посвятил его в события этого дня.

— Наблюдение за квартирой в Меммингене, надеюсь, установил? — деловито осведомился отец.

— Папа, держишь меня за дурака?

— Вай, не принимай близко к сердцу, сынок. Бывает и на старуху проруха, а преступник, глядишь, и уйдет.

Клуфтингер уже пожалел, что вообще коснулся этой гемы. Если дать отцу разойтись, сейчас посыплется целый град пусть и дельных, но утомительных советов «опытного полицейского».

— Я справлюсь, папа, не беспокойся. Скажи, мама дома? — спросил он подчеркнуто беззаботным тоном, чтобы не выдать раздражения.

— Да, да, понял, сегодня ты неразговорчив. Погоди, сейчас позову.

Клуфтингер слышал, как отец положил трубку и громко позвал мать. Старик никак не мог привыкнуть к тому, что переносной телефон можно просто отнести в комнату. Он до сих пор звонил из прихожей, где раньше стоял аппарат с наборным диском. Мать взяла трубку, вернулась в гостиную, устроилась в кресле — она быстро привыкала к хорошему — и только потом начала разговор:

— Малыш, рада тебя слышать. Как ты?

— Нормально, мама, работы много, — ответил «малыш» лет пятидесяти с гаком. — А папа, он все такой же: ни здрасте тебе, ни до свидания.

— Вай, ему уже поздно меняться. Знаешь, он так волнуется из-за твоего дела. Ни о чем другом и не говорит. С тех пор как увидел тебя по телевизору. На днях с гордостью рассказывал об этом по телефону твоему дяде. Ты отлично выступил, правда. Такой солидный, серьезный. Скажи, малыш, ты не слишком переутруждаешься на работе?

Клуфтингеру был хорошо знаком этот заботливый вопрос, мать так же жалела его, когда он учился сначала в гимназии, потом в полицейской академии.

— Да, сил требуется много, но что делать?

— Дай, я хотя бы помогу тебе по хозяйству, а то все на тебе. И надо же, Эрика как раз уехала. У тебя хоть чистое белье есть? Может, я постираю?

— Мама, ну посчитай сама, сколько дней нет Эрики!

— Ладно, ладно, я только спросила. А что с едой? Еда у тебя есть?

— Я сегодня делал клецки с сыром.

— Что ты делал?! Сам?

— Ну, Эрика заморозила их, а я разогрел. И обжег об кастрюльку пальцы.

— Под холодную воду. Надо сразу под холодную воду.

— Мама, я знаю. А что у вас?

— У нас?.. В сущности, ничего. Отец удалил два зуба, хоть и не стоило. Они не болели. А я сегодня весь день мыла окна. Пароочистителем, который вы подарили на день рождения. Знаешь, просто прелесть. И гладить им хорошо.

Клуфтингер таял. Наконец разговор вошел в нужное русло: о безобидных мелочах повседневности. О делах в саду, о местной политике, о похоронах родительских знакомых, которых он помнил еще с детства. Он расслабился и некоторое время болтал непринужденно. Но постепенно на том конце брал верх материнский инстинкт.

— Ты не должен есть только размороженные продукты, это нехорошо. Тебе нужны салаты, зелень, свежее мясо, особенно при постоянном напряжении. Ешь фрукты, лучше яблоко утром, а с собой пару бананов. Недавно в программе о здоровье на третьем канале говорили, что бананы очень полезны. В них есть все, что требуется организму.

— Мама, я давно не ребенок.

— Да, да, но если ты питаешься неразумно, я ведь должна тебе сказать, разве нет? Приходи к нам на ужин, я приготовлю что-нибудь вкусненькое. Завтра сможешь?

— Не знаю. Как день сложится. Я позвоню.

— Ладно, но обещай, что постараешься. Чего тебе хочется?

Размышлять сейчас о том, чего бы ему хотелось съесть, оказалось уже слишком. Ничего. Он так сытно поел клецек… что, впрочем, не мешало ему то и дело клевать из коробочки с золотистым луком.

— Понятия не имею. Пусть будет сюрпризом. Так я завтра позвоню.

— Только не слишком поздно, чтобы я успела послать папу на рынок.

— Хорошо, мама. Ну, пока. Целую тебя.

— Буду ждать твоего звонка. И не забудь о бананах, они очень полезны. Спокойной ночи, малыш. Целую.

— И тебе спокойной ночи.

Клуфтингер взял пульт и «зашустрил» по каналам, как выражался сын. Слово Клуфтингеру не нравилось, а вот делал он это с удовольствием. На чем-то он остановился и сделал звук погромче.

Проснулся он без понятия, когда заснул. По телевизору передавали биржевые новости, он выключил его, поднялся и краем глаза заметил как с живота упала на пол пустая коробка из-под лука.

Заспанный, он машинально пошел в душ, почистил зубы, переоделся в пижаму. Когда он выключил свет в спальне, электронные часы показывали семь минут после полуночи. В желудке поднималась изжога. Больше никогда в один присест целую коробку датского жареного лука!

На второе утро без жены просыпаться было странно. Но он справился. Встал вовремя, не проспал. Хотя опомнился не сразу, когда его разбудил достающий до задницы звон будильника, а не ласковый голос Эрики. Завтрак он решил пропустить. И хотя на этом сэкономил время, но наметил себе на будущее — жирную пищу на ночь не есть.

— Доброе утро, фрейлейн Хенске, — поздоровался он с секретаршей, которая стояла в коридоре у ксерокса.

Душевное состояние у Клуфтингера было прекрасное, и не только потому, что он чувствовал себя мальчишкой, чьи родители уехали, оставив его одного дома, и тот должен выдержать испытание и доказать на деле свою самостоятельность. Настроение поднимал и случившийся в деле прорыв. Он наметил на сегодняшний день ряд четких шагов, которые выведут из неизвестности. Неизвестностью в последнее время он был сыт по горло.