Разумеется, газетчики этим не удовлетворились, хотя и телевидение, и радио обошлись кратким уведомлением. Главный редактор местной газеты самолично звонил Клуфтингеру, желая выведать подробности. Нет, нет, открестился комиссар, никаких новых данных пока нет, как нет и подозреваемых. На этот раз он оказался неумолим, хотя обычно благосклонно относился к прессе. Поэтому в печать просочились лишь скудные сведения, чему он и стал обязан появлением фрау Зибер, экономки Вахтера. Слава Богу, региональные массмедиа еще не вплотную заинтересовались происшествием в Альгое. Пусть так будет и дальше.

Клуфтингер отвлекся от невеселых мыслей и постарался снова сосредоточиться на пожилой даме, сидевшей напротив, но это далось нелегко, поскольку поток ее речи не иссякал.

Без всякого понуждения она рассказывала, как хорошо ей работалось у Вахтера, как высоко она ценила его доброе отношение, как нетрудно оказалось справляться с обязанностями, ведь господин Вахтер был такой порядочный и сам соблюдал порядок. Клуфтингер не решался встрять и едва смог подавить смешок, когда экономка предоставила ему свое алиби: утром в понедельник она была на мессе, а потом делала покупки для своей больной сестры, с которой живет и которая совсем глуха, но с ней вместе по магазинам ходила…

— Все понятно, — больше не выдержал комиссар. — Почему в тот день вы не пришли на работу? В дом Вахтера?

— Дак зачем? — искренне удивилась фрау Зибер. — Я же у него убираюсь в конце недели. Сегодня или в пятницу. Он сам так установил… — И вдруг прикрыла рот рукой. — Вы же не думаете, что это я…

— Нет, не думаю, — вздохнул комиссар.

Дальнейшие расспросы ни к чему не привели. Впрочем, Клуфтингер предложил экономке проехать на место преступления с целью установить, не пропало ли чего. Все оказалось на месте, и он в полном расстройстве чувств на своей машине отвез Эльфриду Зибер домой.

На следующий день, собираясь на погребение своего безвременно почившего работодателя, Эльфрида Зибер даже не подозревала, что своим участием продвинет безнадежное, казалось бы, дело. С течением лет похороны стали для нее рутинным делом. Число «ушедших», как она выражалась, родных и близких все множилось. Она проводила в последний путь почти всех своих подруг. Но если других женщин ее возраста подобные события повергали в уныние, она ходила на заупокойные службы как на праздник. Почему — и сама не могла бы сказать, да и не слишком задумывалась. Просто это было так. Возможно, дипломированный психолог мог бы предположить, что перед лицом смерти она все еще — а может, и особенно — чувствовала себя живой. Но о психологах фрау Зибер не знала и даже не собиралась узнавать.

Вполне вероятно, она любила похороны за следовавшие за ними милые поминки в уютном кругу. Для многих в Германии подобная тризна воспринимается пережитком прошлого, но не в Альгое. Здесь это почитаемый обряд. Причем большинство ее знакомых умерли не внезапно, а от старости или после продолжительной болезни. Стоя над их гробами, она неизменно повторяла: «Отмучилась» или «Отмучился», — по обстоятельствам. И скорбно качала головой. Она знала, о чем говорит. Так было лучше и для ее мужа. Наверное. Хотя он слишком долго боролся с раком легких, и под конец от него осталась одна лишь тень, но тут она все же сомневалась в правильности подобных формулировок: отмучился, мол, для него якобы лучше, хотя бы болей теперь не испытывает. Может, для него и вправду — лучше, но не для нее. Поминальный обед тогда ее не порадовал, и не потому, что оплачивать его пришлось ей самой.

В этот раз все оказалось необычно. Господин Вахтер умер, и умер молодым. К тому же еще и насильственной смертью. При мысли об этом Эльфрида Зибер испытывала легкую эйфорию. Расправляя складки своего синего платья, она думала еще и о том, что опять придется надевать пальто. Черного костюма у нее не имелось, хоть ей часто приходилось бывать на похоронах. Она просто и с могла себе позволить такие траты. Спасало пальто. Слава Богу, небо сегодня затянуто облаками, поэтому оно будет вроде как уместно.

По лестнице, выстеленной плотным половиком, она спустилась вниз, в комнату, где на диване перед телевизором, как обычно, сидела ее сестра, включив громкость па полную мощность.

— Сделай потише, — крикнула Эльфрида, — а то я себя-то уже не слышу!

Никакой реакции. Тогда она заорала сестре прямо в ухо:

— Потише сделай!

Сестра была практически глуха и едва передвигалась, часто Эльфрида называла ее обузой, но все-таки радовалась, что рядом — родной человечек. Четыре года назад умер муж, и она осталась совсем одна — детей они не нажили. Вот тогда ей и пришла в голову мысль забрать из дома престарелых сестру, которая была тремя годами старше. «Все лучше, чем одной куковать», — рассудила она и ни разу об этом не пожалела.

— Я ушла на похороны! — снова крикнула она сестре в самое ухо.

— Шо говоришь? — Эта фраза звучала ответом на все.

— По-хо-ро-ны, Цилли. Слышишь? Клад-би-ще!

Сестра с кряхтеньем принялась подниматься, но Эльфрида мягко удержала Цецилию на ее любимом диване в желто-красный цветочек, спинку которого венчала замысловатая резьба по дубу.

— Шо говоришь?

Эльфрида только покачала головой, немного убавила громкость телевизора, где как раз шло ток-шоу, и сунула в руку сестре пульт. Она знала: пока телевизор работает, та останется сидеть где сидит. Как-то года два назад Эльфриде чисто случайно удалось перехватить Цилли на автобусной остановке — довольно длинный путь, который она проделала со своими ходунками самостоятельно. И уж точно самый длинный за всю их совместную жизнь. Когда они вернулись домой, Эльфрида поняла причину ее вояжа: кинескоп почернел и не давал изображения. Тогда из сбережений Цецилии они купили новый телевизор. А что делать? Страшно подумать, чем могло закончиться ее путешествие…

Эльфрида бросила взгляд на часы с кукушкой — сувенир из Шварцвальда со свадебного путешествия. Время выходить. За порогом она еще раз посмотрела на хмурящееся небо, решила, что зонтик прихватила не зря, заперла замок на два оборота и с чистой совестью направилась к автобусу.

В это же время вышел из дома и Клуфтингер. Но без зонта. Во-первых, он все-таки надеялся, что дождь не пойдет, а главное — ни одного не нашел.

Клуфтингер присутствовать на похоронах не любил. Но сегодня случай был особый. Возможно, удастся высмотреть что-нибудь полезное, размышлял он, открывая дверцу «пассата». Тут ему в глаза бросился барабан, который он, конечно же, опять забыл выгрузить.

— Черт тебя побери со всеми литаврами в придачу! — от души выругался он, но времени уже не оставалось, и освобождение машины пришлось снова отложить.

Тем не менее минутку, чтобы хоть прикрыть инструмент, он нашел: как-то неприлично полицейскому появляться на кладбище с барабаном. Единственный плюс в его инструменте, с удовлетворением признал Клуфтингер, давая задний ход, так это то, что на похоронах он не требуется. Заказывая для покойника музыку, люди обходятся духовым оркестриком.

Эльфрида Зибер открыла тяжелую створку врат церкви, окунула пальцы в чашу со святой водой, быстро перекрестилась и пустила взгляд по кругу. Она всегда входила в церковь с западного портала, чтобы, продвигаясь вперед, иметь время рассмотреть всех присутствующих. А кроме того, выбрать себе место. По воскресеньям, да, по воскресеньям проблем с этим не случалось. Она обычно занимала место в пятом ряду, первое слева от центрального прохода.

Когда еще был жив муж, он садился на скамью в том же ряду справа, поближе к ней. Так было принято испокон веку: женщины сидели в левой половине, мужчины — в правой. Времена меж тем испортились, в храме даже стали появляться парочки, которые, держась за руки, садились бок о бок. Видя такое, фрау Зибер неодобрительно качала головой. Если подумать, то за всю свою жизнь она ни разу не сидела в правых рядах. Всегда слева, и все тут. Почему, она и сама не знала.