Собравшись с силами, я выдавливаю натужно:
- Нет-нет, продолжайте!
А глаза мои устремлены на правый рукав. Где из-под пиджака высовывается белый краешек рубашки. Бывший когда-то белым. Сейчас он измазан жирным, в котором обоняние без труда определяет запах рыбы. Жирной лососины, что тает во рту.
Запарковаться на Тверской под вечер - та ещё задача, пусть этот вечер и понедельника. Но - происходит чудо: свободное место как раз напротив любимой кофейни со сложнопроизносимым латинским названием пусто, словно и ожидает меня. Зову про себя это заведение просто: 'Палаццо', но сегодня делаю усилие, и, остановившись, разбираю, наконец, по буквам: 'Палаццо делла Канчеллерия'. Хм... Интересно, что бы это значило? Канчеллерия...
Приветливая девчонка в холщовом переднике быстро определяет меня на любимый столик, и, оставив клиента с меню и в раздумьях, незаметно исчезает из виду.
Уж не знаю, какими такими магическими способностями обладает здешний персонал, но всё тут делается тихо и само собой, без лишнего пафоса и напыщенности. За что я, собственно, эту кофейню в своё время и приметил.
Стараясь привести в порядок мысли, я механически листаю страницы.
'Наташка отзвонилась - дома, готовит реферат по географии - хоть здесь всё в порядке. Светка позвонила за день раз пять, и опять же, прикрыла Наташка: об утренней аварии - ни гу-гу, даже предупреждать не пришлось. Со стороны командированной жены я выгляжу пусть и лёгким недотёпой, но в целом всё в норме и без форс-мажоров. Это со стороны жены и благодаря тылу - дочке... А со стороны меня?!..'
Мысли неизбежно переключаются на преследующие меня вторую неделю сны. Или, как выяснилось сегодня, не такие уж сны - даже, Коля?
Ежов, или кровавый карлик, как называют этого человека. За последнюю неделю я нагуглил о нём столько, что хватило бы на целую диссертацию, и самая главная, не отпускающая меня в последнее время мысль: Какого чёрта?!. Тёзка по фамилии и отчеству - так мало ли в одной только Москве Николаев Ивановичей? Что я, совсем сбрендил?!..
Глаза бездумно бегают по страничке, взгляд внезапно останавливается на знакомом названии. Выписанный большими жирными буквами текст гласит: 'Карпаччо с соусом из ежевики...'
Рука непроизвольно сжимается и бьёт о стол: 'да чтоб вас!..'
- Э-э-э-э-э, молодой человек, это совсем не дело. День был тяжёлым? - необъятная туша Юрки бухается напротив, сразу заполонив собой всё пространство дивана. - Вижу, вижу, но мы это быстренько поправим! Официант!!! - картинно щёлкает тот пальцами. И, наклонившись ко мне, хитро подмигивает: - По пивку, Колян? Чё случилось-то?
Несчастное и возвышенное место с интеллигентными замашками под названием 'Канчеллерия' - худшее из заведений, в котором можно встретиться с Юркой. Пусть он и психиатр с учёной степенью, да и вообще - кореш детства. Плевать хотел сей эскулап на возвышенное, что немедля и продемонстрировал, заказав пиваса с креветками. И едва не проделав дыру в груди покрасневшей официантки плотоядным взглядом. Но выбор у меня, что называется, отсутствовал: спецом тот являлся классным, и лучшей кандидатуры для обсуждения происходящего я и представить не мог.
- Юр, слушай... Да прекрати ты пялиться на её задницу, молода она ещё для тебя! - выхожу из себя я, наблюдая, как тот сверлит глазами уходящую официантку.
Тот обиженно переключается:
- Ну, Колян, от кого-кого, а от тебя...
- Короче, Юр, слушай сюда. Мне неделю уже снятся реалистичные сны.
- Ну, это нормально, братан: даже кошкам они снятся! А мне на днях такое приснилось, ты не представляешь: тёлка с титьками, как у Саманты Фокс, помнишь плакаты из девяностых? - ржёт тот во весь голос. - Ленка, жена, офигела - у меня аж встал среди ночи, ага?..
При последнем пассаже скромная парочка за соседним столиком (по виду скрипач консерватории, и оттуда же хористка) немедленно превратилась в каменные изваяния. Хоть сейчас выставляй в биеннале под авангардным названием 'Тихий ужас', допустим. Или, просто: 'УжОс' - так, пожалуй, наглядней. Господи, как же я вас понимаю, ребята! Но мне очень надо, простите.
- Юр, ты не понял. Мне вторую неделю снится, что я Ежов.
- Кто-о-о-о-о?.. - едва не давится тот креветкой. - Ежов?!
- Ежов. Нарком НКВД.
- Это которого рукавицы, что ли?
- Они самые.
- Маленький такой и расстреляли его, после которого Берия был?
- В точку, Юр.
- Снится, и что? Мало ли - может, кино какое поглядел, да запало...
- Не запало, Юр. И не кино. Снятся события, о которых я представления не имел. А потом лезу в интернет, и оказывается...
Я пересказываю ему последние два сна - о расстреле Бокова со священником и утреннем 'дуй-перебздуе' на деловых переговорах.
... - Марьясин этот, с которым Ежов пепел сдувал... Ну, газами - он глава Госбанка был, я поглядел. Расстрелян в тридцать седьмом.
- Проиграл, значится? - участливо интересуется тот.
- Наверное. Я проснулся как раз.
Толстяк отставляет пиво и некоторое время смотрит на меня. После, не спрашивая, быстрым движением оттягивает сперва одно, затем второе веко. Когда потная ладонь ложится на лоб, я отдёргиваюсь:
- Да здоров я! Вроде бы... Температуры нет, глюков не ловлю. Пока бодрствую. - добавляю я нехотя. - Ты самого главного ещё не знаешь, Юр.
- Так рассказывай, не томи. - бесшабашность его мигом улетучилась, как не бывало. Сейчас мне в глаза внимательно смотрит не попирающий нормы морали жиртрест, а опытный спец своего дела. Видал я такие взгляды - у всех врачей они одинаковы.
- Короче... - задираю я рукав. - Вот этот синяк, Юр, я получил там.
- Где? - голос его становится вкрадчиво-маслянистым. - На работе?
- На расстреле! Упал неудачно, ударился.
- Ты упал? - уточняет он.
- Я... То есть, он. Ежов. Но я был им.
- Угу... - мрачно задумывается он.
- А пятно это... - демонстрирую я ему измазанный рыбой рукав. - Пятно это той от той самой рыбы, что лежала в газете. Я на совещании уснул, а просыпаюсь... И вот. - Беспомощно развожу я руками.
- Радужка в норме, лоб - тридцать семь, максимум... А знаешь-ка что, братан? Ты бы не поленился, а заехал ко мне в Кащенко завтра, с утра, допустим? Как тебе?
- Больным, значит, считаешь?..
- Зачем сразу больным, эй? - раздвигает тот губы в улыбке. - Нет такого понятия - больной, забудь. Посмотрим, обследуем - я лично тобой займусь, не переживай! У нас там знаешь, какие медсёстры, Колян? М-м-м-м... Я вот недавно...
Юрка участливо тараторит, стараясь казаться весёлым, а я почти не слушаю, оглядывая окружающую обстановку. Этот дом, как и многие на Тверской, сталинской постройки, помнит он и Ежова, и многих других деятелей того времени.... Интересно, а что располагалось тут в тридцатые? Явно ведь, не кофейня 'Канчеллерия'?
Что-то происходит. Оранжевые обои неожиданно становятся прозрачными, исчезая и растворяясь, а вместо них появляется грубая побелка. Сквозь стильный столик с говорящим Юркой становится видно массивную деревянную контору, подобно тем, что стояли в старых почтовых отделениях. Через несколько секунд нет ни столика с Юркой, ни снующих официанток в холщовых передниках... И я не сижу уже, а стою, лихо заложив руки в карманы галифе. Совсем как в далёкой молодости, перед войной. Когда работая слесарем любил гулять по городу вот так, по-блатному.
- Елизавета Геннадьевна? - франтовато ставлю я сапог на носок. - Пардон муа, так сказать, от нас к вам?
Заливистый кокетливый смех раздаётся в ответ, и я приосаниваюсь ещё больше.
Мне хочется казаться галантным и обаятельным, и потому я, ко всему прочему, сжимаю в зубах папиросу, выпуская облака дыма в потолок.
- А что это вы, Николай Иванович, так непонятно говорите? - отвечает мне красавица за конторкой. - Мне и половины не разобрать!
- Это хранцузский, Елизавета Геннадьевна! - отвечаю я улыбаясь. - Что-ж вы думаете, мы там совсем необразованные, а?
