— Полная задница, — выдыхаю я, — просто. Блядь.

Словами не описать, как же мне сейчас страшно. Я даже перестаю чувствовать ноющую боль в костяшках. Кровь продолжает капать вниз, я не обращаю внимание. Нужно придумать, что сказать Вильяму. Что я ему, чёрт возьми, скажу? Чистила зубы, и решила продырявить зеркало зубной щёткой? Не поверит.

Ударилась об зеркало головой? Решила помолиться и случайно впечаталась лбом в зеркало?

Да, только молитва мне уже сейчас не поможет, как ни шути. Дело серьёзное. Может, сказать правду? И почему этот вариант стоит последним в моём списке объяснений?

Нахожу в шкафчике бинт и перекись, кое-как забинтовываю руку. Теперь мы с матерью похожи. У неё такие же порезы, только на ладони. Это единственное, чем мы с ней схожи. Интересно, как у неё дела? Нет, сейчас не время думать о матери. Мне следует вытереть капли крови с кафеля. Чёрт, ещё и на ногу немного попало. С горем пополам я делаю все свои дела и заранее помолившись, дёргаю дверь на себя.

Моё лицо врезается в широкую грудь Вильяма. От него пахнет мужским одеколоном. Такой приятный запах, с лёгкими нотками мускуса, жасмина и ванили. Кажется, я слышу запах рома. Может, показалось.

— Думала, я так просто уйду? Я слышал… — он замечает бледность моего лица, затем разбитое зеркало (осколки я заранее завернула в полотенце, а полотенце засунула в шкафчик над ванной — гениально), — что случилось? — взгляд парня падает на перебинтованную руку.

— Вильям, пожалуйста, — умоляю я, — поговорим об этом завтра? Я не смогу объяснить. Хотя, завтра тоже не смогу.

— Пойдём, — парень без лишних вопросов хватает меня за здоровую руку и тащит вниз по лестнице. Мы идём, держась за руки. Как глупо. Я чувствую себя полной дурой. По пути на кухню от щёлкает включатель и рывком усаживает меня на стул. Мне уже не страшно, зато рука, как ненормальная, начала болеть ещё сильнее.

— Внутри могли остаться осколки, — объясняет Вильям. — Нужно проверить.

— НЕТ! — я резко вскрикиваю, от чего Магнуссон подпрыгивает на месте.

— Я сказал, нужно проверить, — настойчиво говорит он.

— Всё нормально. Правда, — молю я. — Не нужно, я уже забинтовала.

— Я забинтую заново.

— Вильям, — я подрываюсь с места и понимаю, что мои ноги снова трясутся. Уже от стыда.

— Сядь и заткнись! — гаркает он, и я тут же падаю обратно на стул. Парня хватает ровно на два раза. На третий он начинает выходить из себя. Понимаю, нервы ведь не железные. Вильям тем временем достаёт пинцет, спирт и вату. Быстрым движением он разворачивается на пятках и садится прямо напротив меня.

— Клади руку на стол. Быстро, — рычит Вильям. Проще послушаться, нежели спорить. Осторожно он разбинтовывает мою кисть. Я с шипением прикусываю нижнюю губу. Мельком глянув на это месиво, замечаю, что раны всё ещё кровоточат.

— Чёрт, — качает головой Магнуссон. — И как же тебя угораздило?

Молчание. Вильям выливает полбанки перекиси прямо на мою кисть, и быстрым движением руки начинает шарить там пинцетом.

— Больно! — мой вопль, думаю, даже отец услышал. Из другого города.

— Терпи, — ласково говорит Вильям. — Кажется, я вижу осколок.

Действовать нужно очень быстро, иначе кровь снова выступит на поверхности и помешает увидеть осколки. Через пять минут боли и крика, Вильям, кажется, достаёт последний маленький осколок. Мы потратили на это дело три банки спирта. Магнуссон тем временем успевает залить себе в горло остатки коньяка, который стоял на той же полке, где и медицинский спирт. Рана перестаёт так сильно болеть. Терпимо. Вильям перебинтовывает мою руку, и вот настал тот самый момент. Неловкий разговор. Давай, задавай вопросы.

— Лучше скажи мне правду, — говорит парень. — Без лишних подробностей.

— Я зашла в уборную умыться, и увидела в зеркале отражение Вильде.

Магнуссон напрягается.

— В смысле, Вильде сейчас находится в доме? — не понимает он.

— Нет. Мне показалось. Галлюцинации, наверное. Всё это можно списать на психическое расстройство. Стресс и всё такое, — отмахиваюсь я.

— Расскажи, что с тобой происходит, — просит Вильям.

— Это скучно, — продолжаю отпираться я, но тут мою забинтованную руку накрывает тёплая ладонь парня.

— Я хочу знать. Может, на всякий случай, вынесу оставшиеся зеркала куда-нибудь подальше отсюда, — смеётся он.

— Отец бросил нас и уехал в другой город. Я даже не знаю, что произошло. Мать винит во всём себя. Вернее, так было до сегодняшнего дня. После того, как… — я запинаюсь, но Вильям сжимает мою руку, — …как ты развесил эти плакаты по всей школе, я решила зайти домой и увидела, как мать занимается сексом с каким-то незнакомым мне человеком. Ещё вчера она клялась в том, что хочет вернуть отца. В итоге Ева уехала с матерью на выходные, я созвонилась с отцом впервые за два или три месяца, и узнала, что он тоже уехал. Мне некуда было идти. Поэтому я решила написать тебе. Но не думай, что я извинилась ради того, чтобы ты впустил меня в дом.

— Почему ты не поговорила с матерью? — спрашивает Вильям, во время моего монолога ни разу не удивившись.

— Не знаю. Не захотела. Она врёт мне прямо в лицо. И всё это время врала, понимаешь?

— Не понимаю. То, что она трахается с незнакомым ТЕБЕ человеком, не даёт тебе права сбегать из дому.

— Я сказала маме, что уезжаю к Еве. Собрала вещи и…

— Послушай, Нура. Тебе стоит поговорить с матерью. Это важно. Твоя мать должна знать, что с тобой происходит.

Чайник закипает.

— Ты будешь чай?

— Я хочу спать, — отмахиваюсь я.

— Слушай, — его рука по-прежнему накрывает мою перебинтованную кисть, — прости, пожалуйста, за то, что развесил эти плакаты. Это было по-детски, и очень глупо с моей стороны.

— А с моей стороны было глупо воровать твой телефон.

Пальцы Вильяма находят мой мизинец. Вернее, половину мизинца, остальное перебинтовано. Он прислоняется своим пальцем к моему и говорит:

— Значит, мир? Больше не будешь бить мои зеркала?

— Постараюсь, — с улыбкой на лице я киваю. Кажется, боль отступает.

Душевная и физическая.

Мне становится легче.

========== Веришь в судьбу? ==========

Ева:

Доброе утро.

Как ты там?

Нура:

Доброе.

Ты не поверишь.

Ева:

Ты тоже.

Нура:

Сначала ты.

Ева:

Мы с мамой улетели в Лондон.

Нура:

Я ночую у Вильяма.

Ева:

ЧТО?

Ты серьёзно?

Нура:

А ты?

Ева:

Обижаешься, что тебя не взяли?

Прости, мы с тобой в следующий раз

обязательно полетим вместе.

Нура:

Всё нормально. Рассказывай, как погуляла.

Какие там достопримечательности?

Ева:

Досто-что?

Да ладно тебе, я шучу.

Вот недавно Тауэрский мост видела.

Мельком я швыряю взгляд в сторону огромных фотообоев на всю стену, прямо напротив кровати. В комнате, где я ночую, этот мост порядком успел задолбать — всего-то за один день. Задолбать в хорошем смысле. Я всю свою осознанную жизнь мечтала побывать в Лондоне. Это, можно сказать, моя несбывшаяся мечта.

Ева:

Ты здесь?

Нура:

Да, я рада за тебя.

Очень.

Когда прилетаешь обратно?

Ева:

Завтра днём.

Мама едет со мной, представляешь?

В смысле, мы проведём с ней остаток

выходного дня.

А как твоя мама?

Нура:

Здорово. Всё хорошо.

Ева:

Погоди, а почему ты ночуешь

у Вильяма?

Блокирую телефон и кидаю его на кровать куда-то ближе к ногам. За дверью тихо. В быстром темпе я встаю с кровати, протираю лицо лосьоном, переодеваюсь в нормальную одежду, потому что с утят на моих пижамных штанах Вильям уже успел посмеяться. Ещё вчера. Останавливаюсь прямо посреди комнаты и начинаю её осматривать. Снова. Этот грёбаный мост так и манит. Еве очень повезло с мамой. Знаю, звучит эгоистично.

Кажется, прошло так много времени. Будто целая вечность. Если Ева прилетает только завтра, то мне придётся провести в этом доме ещё целые сутки. Ничего. Возьму в библиотеке Вильяма что-нибудь почитать и благополучно удеру в парк. На весь день.