— Кто-то возился с кое-какими вещами.

Эшли хочет постоять за себя, но видно, что ему неловко. Он как мужик средних лет, ей-богу. Кто вообще говорит «возиться»? Разве что Хозяйка. Она вполне могла бы сказать что-то вроде «В комнате отдыха кто-то возился с игрушками». Похоже, совсем не думать о Хозяйке мой мозг просто-напросто не способен.

— Это не мы, — говорит Луис. — Нас там вообще не было.

Я прямо чувствую на себе взгляд Клары. Наверняка дело в свечах. Эшли знает, что кто-то их зажигал. Нужно быть осторожнее.

Куда бы я ни посмотрел, везде чувствую себя в ловушке. Надо как можно скорее пробраться в кабинет Хозяйки и узнать, когда придет катер. Однако сама мысль об этом ужасает. А вдруг там сигнализация? Представляю, как открываю дверь, а Хозяйка сидит в темноте за столом и уже ждет меня с огромным шприцем в руке. Наверное, если она мне улыбнется, я увижу ряд острых, как у акулы, зубов. А потом она широко зевнет, и меня засосет в бесконечную тьму.

— Пойдемте на улицу, — предлагает Клара, вырывая меня из пучин воображения. — У меня сегодня отличное настроение.

— А у меня башка раскалывается, — жалуется Уилл, вяло пережевывая кусок тоста.

В саду я отворачиваюсь от дома и от окон верхнего этажа, которые, как глаза, следят за каждым моим шагом. Клара хочет залезть на дерево, и я решаю лезть за ней. Хоть какая-то физическая нагрузка, а это всегда на пользу. Несмотря на ужасы прошлой ночи, я смеюсь, неуклюже сучу ногами и путаюсь в ветках. Снег до сих пор кажется чудом, над головой раскинулось ясное синее небо, а воздух морозный и свежий. И всему этому как будто нет и не будет ни конца ни края.

Забираясь все выше и выше, мы сбиваем снег с ветвей замерзшими пальцами, кожа на которых саднит от холода, и наконец решаем передохнуть, усевшись на толстых ветках с обеих сторон от ствола.

От усилий я едва дышу, да еще и весь вспотел, зато Клара по-настоящему сияет. Ее ветка слегка впереди моей. Чтобы посмотреть на меня, Кларе приходится обернуться, и я завороженно вглядываюсь в ее образ, пропитанный ярким зимним солнцем. Причем все это время цепляюсь за ствол изо всех сил. Когда мы начали лезть на дерево, казалось, будет не так высоко. А теперь страшно даже глянуть вниз. Уверен, что тут же свалюсь.

— Разве не чудесно?

Я смотрю на горизонт:

— Я вижу материк. — В далекой-далекой дымке на синем фоне как будто мелькнуло что-то коричневое. — Кажется.

— Еще чуть-чуть, и мы будем там, — улыбается Клара. — Наверняка лодка скоро вернется.

Мы сидим в тишине, а где-то под нами играют дети.

— Не переживаешь, что придется их бросить? — наконец спрашиваю я и уточняю: — Гарриет и Элеонору?

— Немного. — Улыбка увядает. — Но если остаться, это ничего не изменит.

Она права, конечно. К тому же люди крепче, чем кажутся на первый взгляд. Каждый в тисках собственного страха. И в каждом горит желание выжить любой ценой.

— Может быть, мы подарим им надежду, — говорит Клара. — Станем чем-то вроде легенды. Двое, которым удалось сбежать. О нас услышат даже те, кто придет сюда после нас.

— Когда выберемся, мы могли бы все изменить. Могли бы помочь остальным.

— Отчасти мы навсегда останемся здесь. — Клара отламывает острый кусок от толстой ветки. — Прямо на этом дереве. Смотри.

Чтобы посмотреть, на что она показывает, я поворачиваюсь, крепко держась за ствол, и желудок подскакивает к горлу — на мгновение мои глаза заметили далеко внизу белую землю.

Клара смеется:

— Боишься упасть?

— Разве что слегка, — ухмыляюсь я.

Мне действительно страшно, и это очевидно. Я напряжен с головы до ног, как натянутая струна. Но это хороший страх. Он состоит из адреналина и волнения. Обычный, нормальный страх, а не смертельный ужас.

— Я же говорила, будущее нельзя знать наверняка. Может быть, ты умрешь вовсе не от дефективности. И не потому, что перебрал со спиртным где-нибудь на жарком пляже. Может быть, ты будешь спускаться с дерева, упадешь и свернешь себе шею.

Она начинает что-то царапать на стволе обломком ветки.

— Ну спасибо. Очень ободряюще.

— Зато тебя увековечат, — Клара замолкает и царапает ствол глубже, — прямо здесь.

Я изворачиваюсь, чтобы посмотреть, что она делает, но это непросто. Отрываться от ствола не хочется ни капельки, поэтому шея начинает болеть от напряжения. Но когда я все вижу, начинаю улыбаться. В коре выцарапано неровное сердечко, внутри которого надпись «Т+К=Навсегда».

— Деревья живут веками, — тихо говорит Клара. — Другие дети залезут сюда, увидят надпись и вспомнят о тех двоих, которым удалось сбежать. А может быть, однажды, когда пройдет лет сто или больше, этот дом станет обычным домом, и самые обычные дети взберутся на это дерево и подумают, кем же были эти Т и К? Дикая мысль, да?

Я пытаюсь представить, что прошло сто лет. Тех, кто сейчас жив, уже не будет. Будут другие, новые люди. Они будут вечно куда-то спешить и думать, что что-то значат. Голова кругом. Даже здесь, в доме смерти, после того, что я видел прошлой ночью, мне трудно представить мир, в котором меня нет. Я завидую дереву.

После обеда Клара тащит меня наверх:

— Хочу в постель.

Я решаю, что она устала, но потом вижу, как она закрывает дверь в свою спальню и подпирает ручку стулом. До меня доходит, что Клара имеет в виду. После событий прошлой ночи наш секс кажется сном, чем-то, что было в другом мире. А теперь я стою и чувствую, как дрожат ноги. Словно само чудо вернулось ко мне приливной волной, и я понимаю, что мне это нужно. Нужна Клара. Чтобы хоть на время стереть из мыслей весь этот кошмар.

Сейчас мы увереннее, и времени уходит больше. Мы делаем «это» дважды, и во второй раз я нисколько не боюсь облажаться. У нас все совсем не так, как в фильмах, которые я смотрел по телику и на компе. Мы более неуклюжие. Не разговариваем. Не делаем того, что делают актеры. Но то, что происходит у нас, намного удивительнее и прекраснее, чем в фильмах. Словно нам открылся новый, неизведанный мир. Кожа Клары горячее, чем я помню, а сама она как целая вселенная, которую мне не дано до конца понять. Я не могу насмотреться на ее обнаженное тело. От тихих вздохов и изящных движений готов взорваться в любую минуту. Это лучше любых разговоров. Мы по-настоящему узнаем и познаем друг друга. Это и есть любовь.

Снова одетые (на всякий случай), мы лежим на кровати, как вдруг кто-то стучит.

— Тоби, ты здесь? — Ручка дергается, но натыкается на подсунутый под нее стул. — Тоби? Тоби! Пожалуйста, выходи!

Это Луис, и голос у него расстроенный.

— Погоди.

Мы поправляем одежду. Пока я иду к двери, Клара заправляет кровать.

— Что стряслось?

Луис и не смотрит ни на скомканную постель, ни на выбившиеся из хвоста волосы Клары. Нижняя губа гения дрожит, а он беспокойно переминается с ноги на ноги.

— Уилл. Что-то не так. Пойдем. Ты должен пойти!

Клара уже рядом. Мы обмениваемся взглядами. Волшебство, которое мы разделили, за миг сожрал страх. Не говоря ни слова, мы идем за Луисом.

Уилл с покрасневшими глазами сидит на бортике ванны. Он не плачет, но точно плакал и, кажется, готов заплакать снова в любой момент. Громко шмыгнув носом, он смотрит на нас.

С первого взгляда я замечаю, в чем дело. Джинсы на нем влажные спереди. Темные пятна спускаются по ногам. Обмочился.

— Мы вернулись в дом, потому что он не смог слепить снежок, — объясняет Луис. — А потом случилось вот это.

— Я даже не почувствовал, — всхлипывает Уилл, напомнив мне, как скулят щенки. — Сначала снега не чувствовал, а потом вот это не почувствовал. Пока ногам мокро не стало. — Он снова плачет и смотрит на меня. — Мне страшно, Тоби.

Клара садится рядом с ним на холодную ванну и ласково обнимает. Мы даем Уиллу выплакаться.

— Что будем делать, Тоби? — шепчет Луис. — Нельзя, чтобы медсестры узнали.

Мозг горит и плавится. Я был уверен, что следующим буду я или Луис. Мы ведь повторно сдавали анализы. Что бы сейчас ни происходило с Уиллом, мы должны защищать его столько, сколько сможем.