— Давай ее где-нибудь спрячем. Только быстро.

В кухне мы, даже не сговариваясь, действуем слаженно. Клара находит старую коробку от каких-то продуктов, из которой получится что-то вроде гнезда. Я кладу на блюдце кусок хлеба, смоченного в молоке, и беру еще одно для воды.

В доме по-прежнему тихо и спокойно. Мы крадемся по коридорам и наконец находим пустую комнату. Она далеко от других. К стене придвинут одинокий, всеми забытый шкаф, на дне которого мы устраиваем для птицы дом. Перед тем как положить ее в коробку, Клара тщательно и очень осторожно промывает рану.

— Это птенец, — говорит она, поднося кусочек влажного хлеба к клюву птицы. — Бедняжечка.

— Наверное, он сейчас не в себе. Может быть, успокоится, когда пройдет немного времени. По крайней мере тут ему будет тепло.

— Не волнуйся, птенчик, — ласково воркует Клара. — Мы поможем тебе поправиться, и ты снова найдешь маму. — Несколько секунд она молчит. — Надеюсь, она лучше, чем наши. — Потом смотрит на меня и явно замечает, что я в замешательстве. — Гарриет говорит, твоя мама была та еще стерва.

Я пожимаю плечами. Не хочу поднимать эту тему. К тому же совсем забыл, что люди помнят, о чем здесь говорили в первые дни. И все-таки Клара разговаривала обо мне с Гарриет. От этого внутри разливается приятное тепло.

— Как мы его назовем? — спрашивает Клара, когда мы с неохотой закрываем дверь шкафа и встаем на ноги.

— Сама выбирай. А вдруг это не он, а она?

— Тогда Джорджи, — решает Клара. — Подойдет в обоих случаях. Нам надо по очереди присматривать за ним днем. У меня опять смена на посуде, так что заглянешь к нему утром, хорошо?

Я уже почти забыл о Джейке и их совместном мытье посуды. Чувствую укол ревности, но напоминаю себе, что Джейк ничего не знает ни о лодке, ни о птице, ни о пещере.

— Не вопрос.

— Вот и славненько. Тогда увидимся завтра ночью! — Она улыбается и вдруг обнимает меня за шею. Потом целует прямо в губы, отворачивается и убегает к себе в спальню.

Я застываю. Даже не дышу. Похоже, я в таком же шоке, как и птица, завернутая в мою толстовку. В губах покалывает. В голове стучит. Она меня поцеловала!

Уже залезая под одеяло, я целиком и полностью убежден, что вел себя как дурак, а поцелуй ничего не значил. Это ведь был не настоящий поцелуй взасос, а обычный дружеский чмок. И все-таки она меня поцеловала. Этого достаточно, чтобы страх отступил хоть на какое-то время. Не успеваю я закрыть глаза, как в предрассветной тишине слышится сухой кашель Джо.

— Какого черта они там делают? — спрашиваю я.

За последние несколько дней заметно похолодало, поэтому, чтобы выйти на улицу, я оделся потеплее. И все равно каждый раз, когда ковыряюсь в земле, из носа течет. Не помню, чтобы хоть когда-то было так холодно. Ужасно хочется вернуться в дом и завалиться спать до ужина. Мне удалось найти трех дождевых червей, которых я завернул в кусок туалетной бумаги и положил в карман куртки, чтобы потом отнести к Джорджи. Надеюсь, не успею их раздавить.

— Проводят обряд крещения, — отвечает Луис.

— Они теперь постоянно в церкви торчат. Обсуждают библейские сказания и все такое. — Уилл подпрыгивает, чтобы не замерзнуть. — Ты в последнее время ничего не замечаешь.

Ответить мне нечем. Уилл прав. Я и раньше не особенно обращал внимание на окружающих, но теперь все иначе. Даже когда не сплю, я думаю о Кларе, птице и о том, что принесет следующая ночь. Все остальное кажется ненастоящим. И мне это нравится. Я словно отделился от дома. Взять хотя бы текущий момент — прямо сейчас я думаю о птице.

— Сомневаюсь, что от поливания башки водой на таком холоде Джо полегчает.

— Суть крещения не в том, чтобы ему полегчало, — возражает Луис. — В процессе обряда его представляют богу. Ну или что-то в этом роде.

— Как-то их многовато стало.

У качелей стоят Эшли, Джо, Гарриет и пара мальчишек из другой спальни — лица помню, но точно ни разу с ними не разговаривал.

— Очнись уже, Тоби, — говорит Уилл. — У Эшли теперь своя банда.

— Да какая там банда? Кучка жалких уродов.

Джо сидит на качелях. Остальные, опустив головы, слушают тихое бормотание Эшли. Слов не разобрать, но лицо у него серьезное, глаза закрыты. От температуры Джо весь в красных пятнах. Солнца нет, но жирные волосы блестят от пота.

Эшли начинает говорить громче и поливает запрокинутую голову Джо из бутылки:

— Крещу тебя во имя Отца, и Сына, и Святого духа.

На Джо трижды льется вода. Собравшиеся обмениваются улыбками, как будто только что произошло какое-то долбаное чудо, от которого пропадет болячка. Джо встает, его место занимает Гарриет. Не думал, что можно скукожиться еще больше, но Джо, который всегда был тощим, теперь совсем как швабра, на которой мешком висят шмотки.

— И почему его до сих пор не забрали в лазарет? — ворчу я.

Кажется, Джо уже сто лет болеет. А я не хочу замечать реальность. Не хочу видеть дом. Не хочу думать о будущем. После поцелуя мне все это не нужно.

— Так ведь сразу ясно, — говорит Том, появление которого я не заметил. — Чем бы он ни болел, это не оно.

Мы втроем как один поворачиваемся к нему. Даже Луис, у которого необъятный мозг, об этом не подумал.

Том пожимает плечами:

— По-моему, это нормально. Джо скорбит по брату, вот и заболел. Когда умерла мама, я подхватил дичайший грипп. Две недели из постели не вылезал. — Его передергивает. Том отворачивается. — Я возвращаюсь в дом. Элби учит Джейка играть на гитаре. Обещал научить меня стучать по барабанам.

— Ты же в курсе, что ударнику телочки не светят? — не успев подумать, ляпаю я.

Не знаю, слышал он меня или нет, но на слова никак реагирует.

— Ты знал, что у Тома умер брат? — спрашивает Луис.

— Маму его жуть как жалко, — грустно добавляет Уилл.

— Да кому какое дело? — Слова звучат резче, чем мне бы хотелось.

Зачем Тому нам об этом рассказывать? Я не хочу знать ничего такого. Не хочу его жалеть. Не хочу жалеть Джо. Вообще не хочу о них думать.

Отнести червей наверх не получается. После безумного спектакля Эшли в саду мы с онемевшими пальцами на ногах и руках возвращаемся в дом. Но, как только оказываемся внутри, звенит звонок, и нам всем приходится возвращаться в спальни, где уже ждут медсестры. Причем ждут и преподобного Эшли с его богом, которого он везде за собой таскает, как какой-то щит, способный уберечь его от всех проблем.

— Сегодня мы берем кровь на анализ, — говорит медсестра, щелкая по запястьям резиновыми перчатками, и готовит первый шприц, пока мы в ужасе рассаживаемся по кроватям.

Зачем опять проверять нашу кровь? Здесь все дефективные, и все об этом знают. Или мы для них как лабораторные крысы? Может быть, они изучают нас, чтобы разобраться в болезни?

Смотрю на медсестру, и сердце бешено колотится. Она моложе тех, что я видел раньше. Наверное, ей под тридцать. Из-под форменного чепчика выбиваются густые рыжие пряди.

— Нам нужно знать, как у вас дела, — говорит она, словно прочитав мои мысли, и втыкает иглу в Эшли.

Уилл бледнеет и жмурится. Рядом сидит Луис, держит его за руку. Никак не могу вспомнить, есть ли у них братья или сестры, но здесь и сейчас они точно братья.

— Дел у нас маловато будет, — говорю я, надеясь хоть чуть-чуть разрядить обстановку. Не хочу, чтобы Уиллу было страшно. И сам бояться не хочу. — А нам поставят зачет, если наши гены окажутся дерьмовее, чем у других? — Я улыбаюсь, когда медсестра подходит ко мне. Широко улыбаюсь, до ушей, но она даже не смотрит. — Или дадут медальку на грудь? Ну хоть «пятерку» по дефективности нарисуют? — Подмигиваю Луису и Уиллу.

Оба выжимают подобие улыбки. Ну что ж, на двоих одна как раз получится.

— Постарайся не дергаться, — только и говорит медсестра, завязывая у меня на руке жгут. В вену входит игла.

Я смотрю, как тонкая трубка наполняется густой и красной кровью. Абсолютно нормальной на вид. Такую я видел во время всех предыдущих анализов и когда возвращался домой с царапинами и ссадинами. Даже не помню, чтобы хоть когда-нибудь так пристально ее разглядывал. Сдавая кровь на анализ в последний раз, я думал только о том, что мне выпал шанс целый вечер провести с Джули Маккендрик. Может быть, если бы моя фамилия начиналась на другую букву, я бы успел сходить на эту вечеринку. Успел бы нормально прожить еще несколько дней.