Роммель замолчал, а я попытался осмыслить услышанное. Потом он поинтересовался новостями из фатерланда. Я рассказал о раздуваемом средствами массовой информации ажиотаже по поводу ракет «Фау» – «безошибочно бьющего в цель чудо-оружия» и связанных с ними надежд на скорейший перелом в ходе войны. В целом общественность не сомневается в благоприятном исходе сражения на Западе. Маршал ответил, что «сделает все от него зависящее, но, к сожалению, он не всемогущ, и в создавшемся положении уже ничего нельзя изменить». Мы поговорили о французской кампании 1940 года и о тех фундаментальных изменениях, которые претерпело военное положение Германии за последние четыре года. Неожиданно Роммель произнес:

– Если бы только Гитлер не развязал войну против России. Это была его серьезнейшая военно-политическая ошибка. Сегодня эта война уже давно перешагнула свой экватор. Я надеюсь, что нам все же удастся выбраться из нее с честью и хотя бы частично целыми!

Преисполненный самых мрачных предчувствий и мыслей, я покидал построенный на века на вершине отвесного холма замок маршала. Под немецкими сапогами горела земля. Мы вдруг оказались у подножья пробудившегося после спячки вулкана, содрогающегося в безудержном гневе и вот-вот готового излить на нас раскаленную лаву своей клокочущей ярости. После разговора с маршалом что-то во мне надломилось, и я с ужасом осознал, что мы, немцы, больше не властвуем над своей судьбой – нас влечет за собой злой рок событий.

Тем временем Геббельс обрушил «шквал пропагандистского огня» на общественность! В течение мая средства массовой информации опубликовали ряд журналистских статей «об абсолютной неприступности Атлантического вала и оружии неслыханной мощи, которое будет применено в случае вторжения». На этот раз титанические усилия Роммеля выиграть время для усиления и реконструкции укреплений вполне совпали с попытками министерства пропаганды как всегда выдать желаемое за действительное и дезинформировать врага. Однако все эти усилия были тщетными, поскольку воздушная разведка противника работала как часы и Эйзенхауэр прекрасно представлял себе истинную мощь «пропагандистского вала».

Роммель находился в сложной ситуации. Для стороннего наблюдателя он оставался прежним энергичным и талантливым руководителем – маршал дневал и ночевал на позициях и предпринимал героические усилия по повышению мощи оборонительных сооружений Атлантического вала. Ему на самом деле удалось решительно изменить положение и добиться того, что только ему и было по плечу. Но за попытками удержать врага как можно дальше от границ Франции скрывалось нечто большее, чем естественное желание выиграть предстоящее сражение – Роммель искал пути спасения своего Отечества иными способами. При этом для него было само собой разумеющимся, что можно будет уверенно чувствовать себя за столом переговоров с союзниками только в том случае, если, во-первых, будет окончательно решена проблема ограничения или свержения власти Гитлера; во-вторых, запланированное вторжение и практически гарантированная англо-американским войскам победа в битве за Францию еще не успеют состояться, и Германия не окажется в унизительной и униженной роли побежденного. Такая позиция ни в коем случае не являлась вопросом принципа или ложно истолкованного понимания солдатского долга – это были требования реальной немецкой политики. Это были дни сомнений и глубоких переживаний: страстная жажда деятельности вступала в конфликт с внутренними колебаниями по поводу уже принятого решения. Роммелю, возможно, и хотелось бы поверить в «пророческий гений фюрера и оружие возмездия», но он уже не мог заглушить тревожным набатом звучащий в его душе призыв.

Штрёлин, исполнявший обязанности обер-бургомистра Штутгарта, относился к числу тех людей, которые оказали решающее воздействие на генерал-фельдмаршала в 1944 году. Роммель был знаком с ним еще со времен 1-й мировой войны. В 1943 году Штрёлин отправил меморандум на имя министра иностранных дел фон Риббентропа, который произвел тогда большое впечатление на Роммеля. Содержание меморандума полностью соответствовало убеждениям и намерениям маршала: коррекция внутренней и внешней политики, прекращение оголтелой военной пропаганды, восстановление попранных правовых норм, отказ от гонений за религиозные убеждения и прекращение бесчеловечного преследования евреев. После предварительной консультации с доктором Герделером в начале года бургомистр Штрёлин и бывший обер-полицмейстер Штутгарта Хаан решили привлечь Роммеля к антиправительственному заговору. Уже тогда у заговорщиков возникло намерение в случае удачи провозгласить маршала «вторым Гинденбургом» и назначить его рейхспрезидентом временного правительства. Встреча состоялась в имении Роммеля в Герлингене в конце января 1944 года. Сохранились воспоминания Штрёлина об этой встречи, важные для понимания позиции генерал-фельдмаршала по некоторым военно-политическим вопросам:

Штрёлин: – Вы верите в то, что Германия все еще может выиграть войну?

Роммель: – Знание реального военного положения не позволяет мне верить в победу.

Штрёлин: – Вы допускаете возможность того, что так называемое «оружие возмездия» в состоянии повлиять на общий ход войны?

Роммель: – Кроме того, что говорит об этом оружии пропаганда, мне ничего не известно.

Штрёлин: – Как вы считаете, Гитлер отдает себе отчет в возможности грядущей военной и политической катастрофы?

Роммель: – Нет. Аналитическое мышление не самая сильная сторона его личности!

Штрёлин: – Вы не могли бы честно и открыто поговорить с Гитлером и открыть ему глаза на наше безвыходное военное положение?

Роммель: – Я уже неоднократно пытался сделать это, но всякий раз получал жесткую отповедь. Тем не менее, я попробую попытаться в очередной раз. Правда, в Ставке относятся ко мне с таким подозрением, что вряд ли позволят разговаривать с фюрером один на один. До сих пор мне всякий раз не давал это сделать Борман.

Штрёлин: – Если вам не удастся добиться личной встречи с Гитлером, не могли бы вы изложить свою точку зрения письменно и призвать его сделать, наконец, выводы из создавшегося положения?

Роммель: – Я так и сделаю, хотя это ничего не изменит в нашем безвыходном положении.

Штрёлин: – (Сообщает Роммелю о Герделере и антиправительственных кругах в Берлине, о решении отстранить Гитлера от участия в управлении Восточным театром военных действий.) Все вышеизложенное чревато гражданской войной. Движению не достает яркой личности, пользующейся достаточным авторитетом в стране и определенным уважением за рубежом. Мы убеждены, что нашли в вашем лице патриота, готового послужить делу спасения Германии…

Роммель: – (Колеблется и не дает прямого ответа.)

Штрёлин: – Вы понимаете, какую грязную игру затеяла партийная пропаганда? За вашим именем и вашей славой они пытаются скрыть правду о военном положении, а после совершенно неизбежного поражения во Франции эта же пропаганда сделает вас «козлом отпущения» за ошибки Гитлера и ОКБ.

Роммель: – Я всегда выступал против преувеличения моих скромных заслуг на воинском поприще. А о возможных для меня последствиях поражения я осведомлен так же хорошо, как и вы.

Штрёлин: – Вы сами видите, насколько спасительными для Германии могут оказаться ваши дальнейшие действия.

Роммель: – Что же, жребий брошен. Я принимаю ваше предложение.

Позже состоялась встреча Штрёлина с начальником штаба группы армий «Б» Гаузе. Во время беседы был затронут приблизительно круг тех же проблем, которые обсуждались на недавней февральской[31] встрече с Роммелем, когда Герделер, Хаан и Штрёлин обратились к генерал-фельдмаршалу в поисках флагмана движения «Сопротивления» и заручились его полной поддержкой.

Связь с Штрёлином продолжалась и углублялась и после того, как связанный с заговорщиками Шпай-дель сменил на посту начштаба Гаузе.