========== Часть 1 ==========

Эрик не мог забыть день, когда нацисты вытатуировали цифры на его предплечье. Он кусал губу, чувствуя подступающие слёзы боли, но сдерживал их. Плач бы показал, сколько боли ему причиняли, но он не хотел удовлетворять их. Он был всего лишь ребёнком тогда и думал, что такие вещи имеют значение.

Когда он смотрел на то, как его кожу снова и снова прокалывает игла, превращая его из человека с именем в вещь с номером, Эрик поклялся себе, что никогда не забудет это. Он придал татуировке своё значение. Чернила в его коже были напоминанием о его ненависти. О жажде мести. О борьбе, в которой он никогда не сдастся.

Теперь это было тем, что он больше всего хотел увидеть.

Он попытался провести пальцами по месту на предплечье, где татуировка была расположена — он знал её достаточно хорошо, чтобы нащупать, — но пластиковые наручники были слишком тугими. Возможно, они растёрли ему запястья до крови — они были влажными, но с таким же успехом это мог быть просто пот. Он был окружён перегретым, душным, спёртым воздухом, воняющим потом и мочой. Только прохлада жёсткого бетонного пола была облегчением для голой кожи, сплошь покрытой синяками. В этих камерах не предусмотрено проветривание. Когда попадаешь в такое место, стоит забыть о таких понятиях, как «комфорт» или «здоровье». Это… хранилище, не больше.

Но Эрику было плевать. Это был конец.

За прошедшие месяцы его слух слегка обострился. Не до сверхчеловеческого уровня, но лучше, чем был раньше. Либо же он попросту стал уделять больше внимания тому, что слышит. Во всяком случае, мужчина улавливал приглушённую речь из-за двери.

— Да ну. Они не могут. Этот пятого уровня.

— Это приказ.

— Уровень пять — это строго К или У.

Конвертирование или уничтожение. Такие здесь термины. Если ты не следуешь их правилам, тебя убьют как собаку. Эрик ждал этого уже недели две.

И как они собирались это провернуть? Он может отклонить пулю, расплавить пистолет. Даже сейчас, под действием наркотического коктейля, после которого во рту чувствуется липкая сладость, а голова кружится, он смог бы восстановить эту часть способностей. Они не смогут даже усыпить его. Он скрутит иглу, приблизившуюся к его коже, в узел (наркотики же вкачивали в него через пластиковую трубку, которую грубо просовывали в глотку, так, что Эрик больше не мог без боли глотать). Повесят, подумал он. Наиболее возможный вариант.

Но, недоверчиво прислушиваясь дальше, мужчина понял, что этот вопрос может быть неуместным.

— И что это такое, как ты говоришь, Дом Ксавьера?

— Нью-Йорк. Север. Мы давно ещё пересылали туда некоторых.

— Но мы никогда не перевозили чёртовый пятый уровень.

— И что, бля, нам делать? Это приказ. Мы накачаем Леншерра, выкинем его у Ксавьера, пока он ещё без сознания, а потом? Он больше не будет нашей проблемой.

— Если мы с этим не справимся, он будет проблемой всех.

«Вы даже не представляете», — подумал Эрик.

— Слушай. Поговори с Фрост, если хочешь. Но приказ есть приказ.

— Бля. И кто такой этот Ксавьер?

— Какой-то миллионер. Вывалил столько бабла в агитационную кампанию Кеннеди, что Папе Джо не пришлось покупать место президента для своего отпрыска — Ксавьер практически сделал это за него.

— Так вот почему его слушают, да? Ну, я надеюсь, он знает, что он делает. Что по мне, так я не хочу быть и близко к Леншерру, когда с него снимут наручники.

Возможно, ему стоило бы чувствовать облегчение, зная, что он не умрёт в этом жалком месте. Даже несмотря на то, что его доставят в другую тюрьму, возможно даже худшую, чем эта — что было весьма сложно представить, — он не умрёт здесь, в руках Шоу. А в новой тюрьме этот миллионер не будет знать способностей Эрика и его привычек. Сначала он будет составлять протокол безопасности, что даст ему шанс сбежать… Насколько хороший, покажет время.

Эрик бы чувствовал облегчение, если б мог вообразить, что из себя представляет жизнь снаружи. Но он не мог.

Они отпустили его только после того, как забрали его зрение.

***

Врачи — если так можно назвать людей, которые забыли клятву Гиппократа, — услужливо объяснили, что он не полностью ослеп.

Эрик это понял и сам. Он видел разницу между днём и ночью, между ярким освещением и ничем вообще.

Между серым, тёмно-серым и чёрным есть разница.

Иногда он замечал движение вблизи своего лица, вроде биты или кулака, он чувствовал движение. Но это — всё, что осталось и останется впредь.

Но слепота не терзала его. Нет, Эрик мог смириться с потерей зрения. Он не мог смириться с тем, что оное безжалостно забрали, отняли силой.

Тот, кого Леншерр ненавидит больше всех на свете.

Тот, убить кого у него никогда не будет возможности.

***

Когда вставляли трубку, он сопротивлялся только чтобы показать, что его поведение не изменилось. Этот перевод был единственным шансом выжить и сбежать, и он знал это.

Давясь пластиком, чувствуя, как желудок сводит от кислотного ожога, Эрик думал, чем может оказаться этот Дом Ксавьера. Частный дом ужасов, возможно, где мутанты выставлены напоказ, где их истязают или даже убивают ради забав богатых и имеющих власть. А может, это ещё одна исследовательская лаборатория, действующая без ведома властей. В лучшем случае это может быть некоторое подобие зверинца.

Погружаясь в липко-сладкий сон, Эрик понял, что уже переживал подобное однажды. Он не знает, что будет, не может толком даже представить, изнеможённый насильной покорностью. Всё, что он знал, это то, что он уже в аду, и то, что предстоит, может быть даже хуже.

Тёмное стало ещё темнее, и он не знал ничего.

А затем он проснулся.

Первым делом Эрик обратился к чувству, которому доверял больше всего — своей связи с металлом. Она была совсем слаба, но должна была восстановиться, когда он снова наберёт силу. Он аккуратно проследил контуры и попытался использовать их как ориентиры. Там, с двумя одинаковыми металлическими пластинами на прямой вертикальной палке, а также небольшое количество металла между ними, побольше, чуть-чуть в стороне — дверные петли и ручка. Путь наружу был прямо из его кровати, дверь находилась на расстоянии около пяти футов. Конечно, в двери был замок, который он пока не мог открыть. Ему просто нужно время.

Другие чувства начали подтягиваться. Постепенно Эрик осознал, что лежит на чём-то мягком. Если точнее… на старомодном перинном матрасе. Он помнил этот запах из детства — затхлый, но в какой-то степени успокаивающий. Он находился в паре футов от пола, так что это определённо была кровать. Он почти забыл, каково это. Кровать тоже была старомодная, но металла в ней не было. Должно быть, дерево. Будто бы кто-то хотел держать его подальше от металла, но заботился о его комфорте.

Но скорее всего, это всё же было древнее нелегальное здание, и его будут содержать как сумасшедшего в условиях девятнадцатого века.

Но цепей не было. Наручников тоже. Запястья всё ещё болели. Кто-то даже одел его: ощущение мягкого хлопка на коже было совершенно чужим. Футболка и что-то вроде трусов — не так уж много, но он был благодарен и за эту малую часть достоинства, что ему восстановили.

Несмотря на то, что голова всё ещё плыла от лекарств, Эрик попытался сесть. Комната резко перевернулась, но он не отключился, и его даже не стошнило. Яркость чёрного изменилась, а лицом он уловил тепло.

Окно — понял Эрик. Они дали слепому вид из окна.

Это была настолько жестокая шутка, что Эрик бы даже посмеялся, если бы слух не начал возвращаться к нему (а точнее, больше не был заглушён шумящей в ушах кровью), и он не услышал чужого дыхания. Кто-то ещё был в комнате.

Когда он замер, мягкий мужской голос в его голове прошептал:

— Не бойся.

Эрик спрыгнул с кровати. Тканый ковёр под ногами казался не менее чужеродным, чем одежда. Каждый мускул напрягся. Будучи слабым и больным, он не мог решить, наброситься на незваного гостя или же держаться от него как можно дальше.