Оставив в вагоне семью и Джавада, Манаф и Дауд отправились в город подыскивать квартиру. Очутившись на знакомой Дербентской улице, Манаф решил заглянуть в первую попавшуюся жестяную мастерскую. Каково было его изумление и радость, когда он увидел старых друзей – Гаджи-Магому с Абдуллой. Они тоже были не менее обрадованы. Когда Манаф сообщил Гаджи-Магоме о смерти отца, старик, сложив ладони у лица, прочёл заупокойную молитву.

Невзирая ни на какие просьбы и уговоры, старый жестянщик не отпустил гостей. Пока он угощал кунаков чаем, Абдулла обегал соседние постоялые дворы и домовладельцев. Скоро он вернулся и сообщил, что недалеко, в доме лакца Сулеймана-Хаджи, на втором этаже сдаются две комнаты.

Гаджи-Магома сам повёл кунаков в мануфактурную лавку, где чаще всего бывал хозяин дома. Сулейман-Хаджи оказался на месте. Он отдавал какие-то распоряжения приказчику. Когда вошли посетители, хозяин повернулся к ним. Это был высокий, ещё не старый человек, в тёмной одежде, в чёрной папахе, повязанной белой чалмой. Он сухо ответил на приветствие вошедших. Манафа поразило белое, каменное лицо с тёмными, как глубокий омут, холодными глазами. Тонкие губы с плотно стиснутыми зубами окаймляли выкрашенные хной жёсткие усы и бородка. Сурово сдвинутые чёрные брови сходились у переносицы.

С каким-то тупым самодовольством цедил он сквозь зубы скупые слова. Прежде чем вести в дом, Сулейман-Хаджи с ног до головы измерил критическим взглядом квартиросъёмщиков, спросил о численности семьи, возрасте детей и лишь после этого повёл показывать квартиру.

Дом Сулеймана-Хаджи занимал чуть ли не полквартала. Это было двухэтажное кирпичное здание. Двадцать больших комнат на втором этаже, пятнадцать на первом, не считая подсобных помещений и лавок. Большая застеклённая веранда квадратом охватывала небольшой мощённый крупными каменными плитами двор. Хозяин с семьёй и состоятельные квартиросъёмщики занимали комнаты на втором этаже.

В помещениях первого этажа ютились бедные, многодетные семьи татов. Домом управляла властолюбивая старуха – мать хозяина Хаджи-Катун. На зов сына она вышла в чёрной кашемировой шали, сверх которой вокруг головы была обвязана белая материя, – знак паломничества к святыням ислама в Мекку. Из большой связки ключей, висевших на поясе, выбрала нужный, отвязала, отперла дверь. Как удивительно похожи мать и сын, подумал Манаф. Старуха первая перешагнула через порог и стала с видом человека, знающего цену своим владениям. Просторные комнаты, высокие потолки, большие окна понравились Дауду.

– Я согласен, – сказал он и протянул хозяину авансом требуемую квартплату. Сын передал деньги матери.

Когда они ушли, Манаф сказал:

– Эта старуха не Хаджи-Катун, а Шайтан-ханум, а сын её настоящий Аглархан.

Гаджи-Магома с сыном помогли Дауду перевезти семью. Тюки Манафа сложили у себя. Устроив семью, Дауд решил с Манафом и Джавадом съездить в родной аул и вернуться через неделю.

Помещение для пошивочной мастерской Дауд подобрал в лавочном ряду, на улице Вокзальной, напротив своей квартиры.

Гаджи-Магома предложил Манафу использовать часть просторного помещения своей мастерской под лудильную и в том же доме, где жил сам, нанял комнату для Манафа. Джавад думал, что и на его родине с установлением народной власти наступит мир. Земли, пастбища отберут, раздадут бедным людям поровну, и не нужно будет его старшему брату скрытно заниматься рискованными делами. Но в первый же день приезда он был огорчён хабарами Гаджи-Магомы. Они были неутешительные.

– Неспокойно у нас, – рассказывал старый рабочий, – местные богатеи не хотят слышать о советской власти. Не отдадут подобру свои владения, не уступят власть. «Мы не должны быть подвластны каким бы то ни было правителям и законам страны неверных. Мы мусульмане, для нас пророком утверждены законы шариата», – говорят они. После отречения царя возникли милли-комитеты, которые решили взять на учёт земли, леса, зимние пастбища и сдавать их в аренду нуждающимся, сократив права владельцев. А те, что идут против шариата, требуют насильственным путём передавать всё богатство народу, отобрав его у владельцев. Вот уже скоро год, как продолжаются споры между сторонниками народной власти и шариатистами. Одни и другие устраивают сборища людей, проповедуют свои убеждения, призывая идти по пути, избранному согласно пониманию цели.

– Отец, а тебе известны имена тех, кто призывает к народовластию? – спросил как-то Манаф.

– Много их, и мусульман, и русских. Своих знаю поимённо и с какого племени, рода могу сказать. Вижу часто, типография рядом, одни заходят, другие там работают.

– А кто же главный среди них?

– Не поймёшь, вроде по-своему каждый главен и учён, а там Аллах их знает.

– А ты, отец мой, кого больше знаешь?

– Махача знаю, аварец он, сын Дахада из Унцукуля.

– Учёный?

– Да, в России учился строить железные дороги. В царском городе жил, там женился на внучке Шамиля, что от Магомеда-Шафи рождена.

– А что он делает сейчас в Шуре?

– Заводик у него здесь маленький, кинжалы изготовляют, но последнее время забросил его. Занимается формированием революционных отрядов.

– Молодой?

– Не стар, умён и храбр.

– Ещё кого знаешь?

– Уллубия знаю, местный кумык из Уллу-Бойнака. Говорят, он здесь окончил реальное училище, после учился в русском городе, хотел стать законоведом. Учёбу не закончил. Есть и твой земляк – Саидов, их несколько братьев. Старший, Бадави, в канцелярии туринского генерал-губернатора служил, а младший, Гарун, сначала здесь в русской школе учился, позже в Россию уехал. Сюда вернулся недавно. Здесь в типографии работает, газету выпускает – «Илчи». Призывает народ к захвату казённых и частных земель, обвиняет шариатистов в избрании неверного пути. Непонятно получается – два брата от одной матери, от одного отца – один сторонник господства имущих, другой за равенство и свободу всех людей выступает.

Многое узнали Манаф и Джавад в первый вечер приезда в Шуру. Старый жестянщик оказался в курсе всех событий, происходящих в городе. Безграмотный рабочий рассуждал о политике, высказывал свои мнения как убеждённый сторонник народной власти.

…Сразу же по возвращении из аула Манаф пошёл в типографию, познакомился с Гаруном Саидовым. Черноглазый, жизнерадостный, как сама молодость, Гарун пришёлся по душе Манафу.

Менее приветливо протянул молодому лудильщику руку оказавшийся в кабинете Саид Габиев. Сухощавый, невысокого роста Саид чисто говорил по-русски. Он горячо спорил о чём-то с Гаруном и наконец, хлопнув дверью, ушёл.

– Откуда он? – спросил Манаф у Гаруна.

– Из Кумуха, уздень. Родился в Сибири, учился в Петербурге, там первым начал издавать газету «Заря Дагестана».

– Родился в Сибири?

– Да, родители его вместе с другими горцами, восставшими в семьдесят седьмом году, были высланы из Кумуха. Помнишь песню? – Гарун тихо запел:

Кончив петь, Гарун задумался, затем сказал:

– Будь с нами, время горячее, опытные люди нужны. Большевистская фракция Порт-Петровского Совдепа по примеру питерцев недавно создала Военно-революционный комитет.

– Кого избрали председателем?

– Уллубия Буйнакского. Слыхал о нём?

– Да, немного.

– Большевик, отличный товарищ. Задача – создание красногвардейских отрядов, национализация фабрик, заводов, рыбных промыслов, конфискация помещичьих земель. Мобилизация сил, сбор средств для покупки оружия, агитация устами убеждённых людей.

– Севастопольские товарищи подарили мне оставленное ранее для хранения оружие. Я привёз его с собой. Часть из личного арсенала я могу выделить для вас.

– О, это будет замечательно. Мы вооружим всех большевиков, газетчиков и служащих типографии.