Сколько раз повторяли эту истину – загадывая желания, уточняй все до мелочей. Если хочешь встречи с мужчиной, о котором думаешь последние дни, то лучше оговори отсутствие случаев травматизма. А еще попроси не лишать себя в момент этой встречи последних крупиц рассудка. Ничем иным, кроме отсутствия разума, я не могу объяснить свои действия. Грязной тряпкой я пытаюсь стереть пятна краски с брюк и светлой футболки. Незнакомец настолько поражен внезапной яростной атакой на себя, что послушно позволяет мне творить любой беспредел. И лишь когда грязная тряпка, пропахшая краской, утыкается ему под нос, он осторожно перехватывает мою руку и говорит, что, пожалуй, уже хватит. Не могу с ним не согласиться. Но по инерции еще пару минут продолжаю махать рукой. Тряпка, как тропическая птица, расправившая крылья, летает по воздуху. Я не представляю, что дальше. Что должно быть после моей оплошности. Смущенная улыбка, россыпь извинений, невнятное бормотание? Вместо этого, протягиваю свободную руку и громким четким голосом представляюсь – как рядовой во время смотра.

- Белла, - моя рука разрубает холодный воздух. Я не хочу называть имя полностью. Боюсь, оно до сих пор лежит в памяти у многих. Слишком уж моя история понравилась журналистам. Поэтому я Белла и больше никто. За моими плечами пустота. Нет никаких связей, кровных уз и кровавых подробностей. Я стираю прошлое одним взмахом. Оставляю его далеко. Впрочем, оно все равно в моем мозгу, пятнает мысли и искажает действия.

- Эдвард, - он потрясен, но не против новых правил игры. От легкого пожатия его широкой руки по коже бегут мурашки. Такое чувство, будто я без одежды вышла на пронизывающий ветер и его дыхание забирается в самую душу.

- Может, я могу вам помочь? - он указывает на упавшее ведро и лужу краски на полу. Я уверенно трясу головой. Помощь такого рода мне не требуется. Это всего лишь грязь и я могу ее убрать. Помочь в остальном мне сможет лишь психиатр.

- Возможно, это странно и страшно банально, но мне кажется, мы уже встречались, - он вопросительно смотрит на меня. Ждет подсказки, но я, напротив, пытаюсь увести разговор от опасной границы.

- Ничего удивительного. Здесь много людей, всегда на кого-нибудь натыкаешься, кто-нибудь проходит мимо, - равнодушно пожимаю плечами. Так, чтобы не выдать своего волнения. Я ведь знаю, что поводов для узнавания у него куда больше. Не знаю только, что хуже – если он угадает в моем лице черты девушки-призрака или признает фоторобот скандальной «дамы с ножом», порезавшей своего парня. Либо воровка и нарушительница прав частной собственности, либо жестокая психопатка.

Нет, я не убийца, но прочитав газеты, слишком просто составить обо мне ошибочное представление. И зачем спорить, кровавые убийцы - о да, эти девочки в платьях с пышными юбками в пятнах крови, с окровавленными ножами, жаждой кровавой резни в глазах – привлекают читающего газету обывателя больше, чем очередная жертва насилия. Дошло до того, что насилие само по себе перестало возбуждать. Теперь даже оно должно быть должным образом упаковано и желательно перевязано красивой ленточкой с пышным бантом. В общем, Белла-убийца больше подходила для газетчиков, чем Белла-жертва. А фото с безумным взглядом в футболке, густо покрытой засохшей кровью несчастного парня, больше подходило для первых страниц, чем, скажем, снимок с выпускного. Тот, где у нее милая застенчивая улыбка и вид потерянной странницы, словно она, дожив до семнадцати лет, так и не поняла, каким образом оказалась на планете Земля. Судя по виду и более чем дешевому платью, она была с Марса или с планеты Вечная-Скорбь-По-Элис.

Если кандидат на роль сказочного принца читал хотя бы одну статью, посвященную моей истории, то мои нынешние дела плохи. У меня нет шансов оправдаться. Несмотря на умение лгать, не уступающее умению журналистов искажать правду и извращать истину умелым замалчиванием и расстановкой акцентов. Для них история – это не застывшая в камне вечность, а живая плоть, которую можно привязать к секционному столу и вонзить скальпель. В любом случае их много и им доверяют, а я одна и лишилась права быть услышанной. Все, на что я еще могу надеяться, это отрицание, которое глухой стеной огораживает от прошлого.

- Я точно тебя видел. Прости, но твое лицо не из тех, что мужчины легко забывают.

Нет, лицо мое как раз из таких. Лишенное явных недостатков, оно в той же степени лишено какой бы то ни было уникальности, чего-нибудь, за что, как за соскользнувшую со строчки букву, может зацепиться взгляд. Округлое, с бледным кожным покровом, так мне всегда говорила Элис. Когда речь шла обо мне, она часто употребляла слова, которым самое место в отчете криминалиста. Глазные впадины – глубокие, конечности – длинные и форма черепа – шар. Как будто я была для нее предметом исследования, и она не просто делала замечания, а делилась со мной результатами научных трудов. В то время как мой взгляд был искажен мистической пеленой тумана, пропущен через призму фэнтезийных историй и обмазан толстым слоем романтичных грез. Это лишь подчеркивало разницу, что всегда была между нами.

- Вероятно, в прошлой жизни? - слова не так далеки от истины. Не в плане кармической связи всех душ, а во вполне реальной связи, но существовавшей в тот период прошлого, что превратился для меня в другую жизнь.

Эдвард принимает мои слова в буквальном их значении, не видя или не желая видеть подтекста и двойного дна, под которым прячется истина. Он едва заметно и смущенно улыбается. Словно мы говорили о религии, и он не хочет задевать моих чувств. Видимо, в его глазах я теперь последовательница буддизма. На самом деле о буддизме я знаю не так много и никогда не задумывались даже над посещением ашрама1.

- Значит, ты веришь в прошлые жизни?

- Тогда придется сказать, что я верю в судьбу и признать неслучайность нашей встречи. В ней есть смысл, причем гораздо более великий, чем мы себе можем представить.

- Вполне может быть. Я не очень люблю случайности, они привносят хаос.

- Но если все предопределено и в нашей встрече есть смысл, то не так много вариантов дальнейшего развития событий. Мы должны будем пару месяцев или лет встречаться, при определенном везении заключим брак и воспитаем как минимум троих детей.

Эдвард едва сдерживает рвущийся наружу смех. Его красивые губы дрожат.

- Почему так много?

- Разве станут высшие силы растрачивать энергию по пустякам? Если уж смысл есть, то он должен быть значимым. Согласись, свести двух человек для того, чтобы они выпили по чашечке кофе и разбежались, это же безумие.

- Тем более что кофе в столовой отвратительный.

- Зато бриоши вкусные. То есть мне нравятся. Но мужчины ведь не питают таких сильных чувств к сладостям.

- Увы, я прискорбное исключение.

- Прискорбно, что к этому времени у них не осталось бриошей.

- Думаю, я смогу выпросить несколько. В этом преимущество лицемерного подонка.

- А я не заметила, что говорю с подонком. Теперь я хотя бы поняла, почему ты столь восторженно отозвался о моей внешности. Стоило отнести это насчет лицемерия.

Его лицо внезапно утрачивает всякую несерьезность, и говорит он уже не как хороший славный парень, а как проповедник со своей кафедры.

- В этом я только и был честен. Не обижайся, но я считаю, что девушка либо красивая, либо запоминающаяся.

- Значит ли, что красивая девушка всегда будет предана забвенью?