А пока время шло. Клим без особой надобности задерживался в Суздале. Он теперь знал о Таисии, что она жива и здорова, монашка и замаливает грехи. И тем не менее не уходил, явно обманывая себя – то непогода, то мороз. А на самом деле он хотел последний раз взглянуть на Таисию, взглянуть и уйти. Такой случай был возможен на Рождество, тогда монастыри организовывали обеды для нищих. В женские монастыри на большие праздники пускали не только старух, но и стариков. Клим ждал Рождества. Но минул праздник, а увидеть Таисию не довелось. Говорили, что в Ризоположенском монастыре сильно захворала игуменья, отменили обед, а собравшихся нищих оделили денежками, чтоб молились о выздоровлении рабы Божьей Агнии.

Теперь нужно ждать Пасхи, нужно было зимовать здесь, в Суздале.

И вот тут на зимний мясоед произошло неприятное событие: Клим поссорился с нищим. По-видимому, его уродство вызывало сочувствие у богомольцев. Стоило ему остановиться на паперти, оперевшись на посох, как тут же к нему направлялись с приношениями либо сердобольные старушки, либо молодки, наполненные радостью жизни. А то подойдет купчина, подаст сребреник и поинтересуется житьем-бытьем.

После одной воскресной обедни, до начала которой Клим уже получил подаяние от молящихся, он вернулся домой. Следом за ним вошел нищий по прозвищу Типун. Это был мужик благочестивого вида. Ходил он с костылем – одна нога у него была на четверть короче другой. Он умел жутко закатывать глаза, а умилившись чем-нибудь, обливался обильными слезами. Клим раньше заметил, что другие нищие боялись его. Однажды он видел, как мальчишка, поводырь слепцов, что-то сделал не по его. Типун хотел ударить мальчишку, но тот попытался убежать. И тут произошло невероятное – Типун, поднял костыль, весь изогнулся и с удивительной ловкостью припустился за мальчишкой, догнал его и избил костылем. Вернулся, как обычно, умело пользуясь костылем, победно улыбаясь.

Теперь Типун вошел в избу, сел на лавку и поманил Клима:

– Подь-ка, разговор есть.

Сидевшие в избе нищие, по-видимому, по тону поняли, что предстоит скандал, разошлись по углам, а один даже вышел из избы. Клим, недоумевая, сел подле него. Типун, искоса взглянув на него, продолжал:

– Нравишься ты богомольцам, хорошо тебе подают. Считал я сей день, ты двугривенный заработал…

Клим с любопытством смотрел на него, не понимая, куда он гнет.

Тот ехидно продолжал:

– А у тебя здорово получается, когда из пустой глазницы слезы льются. У меня и то хуже.

Клим вспомнил: подала ему копеечку девочка, похожая на Веселу, вот он и прослезился. Типун продолжал:

– Давай дружить будем. Ставить тебя на ходовое место буду из трети. Понял?

– Нет.

– Ну и дурак. Сей день тебя в угол не загонял, посмотреть на тебя хотел.

Действительно, в другие дни стоило ему встать, где идут люди, как его сразу же нахально загораживали два-три нищих. Вспомнил и усмехнулся.

– Чему лыбишься, Драный? – повысил голос Типун. – Я – голова нищей братии! Я даю ходовые места! Гони три семитки!

– И не подумаю.

Клим встал и хотел отойти. Но Типун с завидной ловкостью вдруг набросился на него с костылем. Однако ударить ему не удалось, в следующий момент он покатился по полу, а костыль оказался в руке Клима. Тот замахнулся, но сдержал себя – потерявшийся Типун сжался на полу, загородившись руками. Опустив костыль, Клим сказал:

– Эх ты, голова нищей братии! Запомни: я воин, вражеские сабли сделали меня драным. Я ни у кого не прошу, мне подают из-за сочувствия. А ты чего предлагаешь? Эх ты! Следовало бы сломать этот костыль о твою дурью башку! Да уж ладно, на первый раз прощаю. Держи.

Клим отдал костыль опешившему Типуну, а сам как ни в чем не бывало начал мыть горшок, чтобы сварить кашу. Типун поднялся с пола и проковылял к скамье. Кто-то из присутствующих ухмыльнулся, Типун замахнулся костылем, но, поймав взгляд Клима, не ударил.

После этого дня Клим перестал останавливаться на паперти, сразу проходил в храм, не хотел мешать Типуну собирать свою жатву.

Неудачно складывалось и знакомство со знахаркой Серафимой. Клим вскоре полностью разочаровался в ее знахарстве. Трав она не знала, лечила кое-как, вместо заговора болтала непонятные слова, даже перевязать рану как следует не умела. Оставалась равнодушной, если больной умирал, – Бог взял, и все. Так и не понял, почему она нравилась больным больше, чем другие знахарки.

Клим начал избегать ее. Она поняла это по-своему: мол, вызнал секреты, и в сторону. Боясь скандала, он продолжал потакать ей, и неожиданно был вознагражден сторицею за долготерпение. Получилось это, когда он сказал, что она один и тот же отвар дала от кашля и от болей желудка. В ответ Серафима уверенно заявила:

– Вылечиваются не от лекарства, а от веры! – Клим собрался резко оборвать, но она опередила его, вздохнув, добавила: – Вот умел бы ты читать…

– Немного умею, – сдерживая себя, ответил он.

– А глаголицу знаешь?

– Учил и глаголицу.

– Во! Раз умеешь, пошли ко мне.

Клим пошел, хотя ничего хорошего от этого посещения не ожидал. В избе, усадив гостя за стол, Серафима достала из-за иконы тетрадь в кожаном переплете, вытерла пыль и подала ему. Открыл он переплет и вскрикнул даже. На первой странице было выведено:

Довольная Серафима подсказывала:

– Вот это и я знаю: мужик мой читал: твердорцы-аз-веди – значит «трав», наш-иже-како-ер, значит «ник», «травник»! Правильно? Но а дальше по складам много не прочтешь, да и буквы я не все знаю.

Не слушая болтовню старухи, Клим листал тетрадь и несказанно радовался – именно этой книги ему и не хватало! А Серафима настойчиво просила:

– …Ты чего, оглох, что ль? Прочти, какие травы от грудной жабы помогают.

Он читал до позднего вечера, читал и на другой день. Знахарка повторяла прочитанное и требовала: прочти то, прочти другое. Он послушно выполнял ее желания и как-то сказал, что будет искать бумагу, чтобы переписать тетрадь себе. Но счастье продолжало улыбаться ему, Серафима предложила:

– А зачем на бумагу тратиться? Бери, отдаю! Я такая – для хорошего человека ничего не жалею!

– Благодарствую, но обманывать не хочу: этой книге цены нет.

– Это ж для того, кто читать умеет. Я к дьячку ходила вот с этим листком. Повертел он его, повертел и говорит: «Мудрено писано. Вроде чернокнижья. Сожги, говорит, бабка, от греха подальше». Верно выходит, цены нет. Бери, сам читай и мне читать будешь.

С этих пор Клим не расставался с «Травником», с этим лечебником дедов и прадедов. Он так дорожил тетрадью, что на внутренней стороне кафтана специально для нее пришил карман.

Время шло. Наступил Великий пост, до Пасхи осталось меньше месяца. Отшумели метели, солнце начало пригревать. Пользуясь установившейся тихой погодой уже сегодня, в субботу, начал съезжаться на базар народ. Клим решил завтра все же постоять на паперти, требовались деньги на новую шапку, старая совсем расползлась. Однако пришлось зиму дохаживать в старой…

В избе Сороки стало известно, что в Спасо-Евфимиевом монастыре скончался благочестивый старец. Сам владыко будет служить панихиду в соборе Рождества Богородицы.

Нищие поднялись ни свет ни заря. Клим задержался, не хотел идти со всеми вместе, а когда пришел в кремль, то Типун поставил всех своих подопечных сплошной стеной, сам со стороны следил за порядком. Климу ничего не оставалось, как пройти в собор.

Служба еще не начиналась, но паникадило уже сияло сотнями свечей. Храм был заполнен темными рядами монахов. Немного продвинувшись среди молящихся, он в изумлении остановился – левую половину собора занимали монашки. Они стояли тремя тесными группами, от трех женских монастырей. Кто же тут из Девичьего монастыря? Клим начал осторожно продвигаться вдоль стены к алтарю, в надежде разглядеть лица монашек, найти среди них Таисию.