Дальше видение стало обрывочным. Вот змеёныш пытается оттереть с лица засохшую корку. Он выглядит ощутимо бодрее, но красоты ему это не добавляет. Вот его вниманием завладел донёсшийся с улицы шум. Насторожились глаза, движения стали точней и быстрее. С треском отрывается кусок шёлковой материи,- Джеди поражается силе, вдруг появившейся в нежных руках и невольно жалеет дорогую красивую ткань. Змеёныш обматывает шёлк вокруг головы, пряча лицо, как делают в непогоду жители пустыни,- и направляется к выходу.
Последнее, что успевает увидеть художник - пламя пожара, уничтожающего оставленную хозяевами на произвол судьбы лавку вместе со всем недешёвым добром.
Глава девятнадцатая
Тело
Сознание Энтреа напоминало сейчас огромный дом, полный запертых дверей.
Душа, испуганная и нагая, пробиралась на ощупь тёмными коридорами, надеясь найти что-то забытое - или хотя бы вспомнить о потере.
Иногда казалось, что невнятные голоса, доносящиеся откуда-то снаружи, могут в этом помочь.
Голосов было двое - женский и мужской.
- Смотри-ка, - в женском голосе звучала материнская нежность, - как славно всё заживает.
- Он ведь не совсем человек, - задумчиво откликнулся второй.
- Сейчас он вроде ангела - из тех, из старых времён. Дивный возраст. Телесное совершенство, ещё не униженное определённостью пола. Ещё немного - и рисунок изменится. Жаль.
- Дитя превратится в чудовище.
- Я о том, что мальчик станет мужчиной. Впрочем, ты прав, - все вы в чём-то чудовища.
- И только в доме моей госпожи особо везучим помогают узреть путь исправления.
- Не начинай, братец. Знал бы ты, как я рада тебя видеть. Ты нечасто нас навещаешь.
- Я был очень занят в последнее время. Спасал мир. Я тоже рад встрече, сестрица.
В изголовье узкого ложа, на котором покоилось бесчувственное тело Энтреа, стояли женщина в низко повязанном платке и молодой человек, чьи глаза были скрыты полосой чёрного шёлка, отчего его лицо неуловимо напоминало маску с какого-нибудь оренхеладского карнавала. Энана и Эмор наблюдали за тем, как четыре прекрасные девы ловко и осторожно меняли бинты на ранах мальчика, освежали его кожу драгоценными губками, напитанными смешанной с вином и уксусом розовой водой, мыли и расчёсывали его белоснежные волосы. Девы были безмолвны и закутаны с ног до головы в тонкие ткани, сплошь усыпанные тихонько звенящими золотистыми блёстками. Кисти быстро мелькавших рук покрывали сложные узоры, крыльями лазурных стрекоз трепетали подведённые веки. И, кроме запахов душистой воды и благовоний, сильно и свежо веяло от них влажной молодой здоровой плотью, томлением лунных ночей и любовных надежд. Эмор тихо спросил:
- Как вам это удаётся? Каждая из них - словно первая песня соловья по весне.
- Их сила - в их благочестии, - серьёзно сказала Энана. Нет пути достойней, чем дарить людям спасение. Вера творит чудеса.
- Моей веры давно ни на что не хватает. Ей бы просто быть - и с меня довольно. Во что же верят твои пташечки?
- В свою богиню. Ты смеёшься надо мной, милый братец?
- Ничуть. Я растроган. И мне очень нравится стиль ваших духовных практик. Не терпится скорее примкнуть к спасаемым. Как думаешь, я небезнадёжен?
Энана окинула собеседника строгим взглядом.
- Сомневаюсь. Впрочем, развлекайся на здоровье. В этот раз у нас слишком мало гостей. Может, и девушек научишь чему полезному.
- Ну, это-то вряд ли.
- Пожалуй, - вздохнув, согласилась женщина, - всё равно, оставайся подольше. Не сбегай от нас, как всегда.
На лице, похожем на маску, появилась еле заметная улыбка, как на древних скульптурных портретах Слепого Обманщика, перед которыми в старые времена люди приносили жертвы ради успеха в любовных делах - пока не поняли, что от этого нет никакого толка.
- Я ведь бродяга.
- Давно хочу спросить - но почему? Разве плохо иметь, на что опереться? Возделывать свой культ, укреплять людей в вере, придавать смысл их полной скорбей жизни и дарить надежду на окончательное освобождение?
- Я... я боюсь. Боюсь измениться. В миг, когда разбилось Зеркало - я был настоящий. Всё, что случилось потом - опыт ошибок и искажений, бесконечное удаление от источника света, от истины. Теперь, поодиночке - мы не всемогущи. Тысячи жадных глаз имеют над нами странную власть. Потому что каждый из тех, кто смотрит - маленькое, но целое Зеркало. А каждый из нас - только часть давно разбитого, неполного, утраченного Лика.
Энана кивнула, словно прислушиваясь к каким-то своим мыслям.
- Тебе не хватало Наар. Теперь ты доволен? Ты виделся с ней?
Улыбка Слепого Обманщика слегка потеплела.
- На что ты надеялся, затевая всё это?
- Разве я скрывал от тебя, сестрица? Я хочу вернуться домой.
Женщина повернулась к нему, поражённая.
- О! Я не знала. Я даже не думала, что кто-то способен на это безумие. Разбитую чашку не сделать целой. Никому из нас это не под силу.
- Нам - да. Но есть и другие.
Лёгким, почти незаметным жестом Эмор указал на недвижного отрока, облачённого лишь в узкие ленты бинтов. Одна из девушек смачивала салфеткой пересохшие губы Энтреа. Остальные скромно и почти неслышно удалились.
От внимания Энаны не укрылась ни одна линия худого, но ладного тела.
- Не знаю. Может быть, я просто не вижу того, что доступно увидеть тебе. Передо мной - дитя, побывавшее на волоске от бесславной безвременной смерти. Она и сейчас ещё ближе, чем нужно. Я знаю, что его рождение было рассчитано силами Тьмы, чтобы дать Ангромади инструмент его влияния на земле, ключ от его тюрьмы - но не замечаю признаков какого-то особого могущества. Похоже, ты немало от меня скрываешь - иначе твои надежды выглядят очень глупо. И ещё - мы всегда были заодно, но эти надежды навряд ли когда-нибудь станут моими.
Эмор повернулся к собеседнице. Казалось, он пристально вглядывается в её лицо сквозь повязку.
- Тысячи жадных глаз... они забирают больше, чем ты отдаёшь. Я всегда буду с тобой заодно, даже если ты будешь думать, что это не так. А мальчик... дай ему себя проявить. Пожелай ты ему помочь, он был бы уже на ногах.
- Пусть сам пытает свою судьбу. Что-нибудь ещё я могу сделать - для тебя?
- Конечно. Сними платок.
Казалось, Энана хотела что-то возразить, но не нашлась с ответом. Пожав плечами, она медленно распустила узел платка и стянула с головы плотную ткань. Высвободившаяся масса блестящих чёрных волос окутала её плечи, крутыми завитками упала на грудь и окружила лицо подвижными волнистыми прядями. Лицо Энаны - строгое и очень взрослое - почти не изменилось, но сквозь прежние черты проступила властная, царственная, ослепительная красота, - и пространство вокруг богини тоже преобразилось.
Многослойным сиреневым сумраком заволокло светлый зал, в окна которого ещё недавно сквозь яркие зеленые листья било солнце. Сумрак тоже был светом - но особым, светом другого мира, открывающим новые глубины реальности. До сих пор неприметное платье Энаны заиграло россыпями серебряных искр, в волосах закачались цепочки с подвесками в виде полумесяцев. На стенах проступили призрачные, светящиеся фрески. Разноцветные кораблики плыли на всех парусах по нарисованным волнам, голоногие жницы кланялись золотому полю, пастухи гнали по дороге стадо - и каждая корова несла на голове тонкий рогатый месяц.
Между плитами пола проклюнулась молодая поросль, - и вот уже вокруг поднимался небывалый волшебный сад. Побеги цеплялись за ноги, карабкались на стены. Набухали и лопались бутоны, вываливая многочисленные языки лепестков, цветущие шапки болотных трав распускались, как праздничные фейерверки. Всё тянулось, вилось, ветвилось и колыхалось. И вот, меж стеблей и лиан стало видно, как отступили и растворились во тьме стены, а вместо потолка распростёрлось удивительно тесно заполненное огнями небо, переливающееся жаром, как угли в жерле огромной печи.
