Эта фраза никак не могла вырваться на свет, я никак не решался ее произнести. Потому что не знал, как эти слова можно сказать. Павлик все так же недоверчиво смотрел на меня.

Просто, - наконец выдавил я, чувствуя, что все лицо горит как после километровой пробежки, - просто я думал, что мы могли бы дружить. Стать друзьями, настоящими...

И сразу стало легко. И кажущаяся глупость и нелепость этих слов отошла куда-то вдаль, в небытие. А ни лице Павлика появилось какое-то странное выражение - не то улыбка, не то удивление.

-- А разве.. Разве это так просто? Ну, дружить? - нерешительно выдавил он.

-- Я не знаю, - признался я, - и никогда не знал. Может быть.... Но...

-- Лицо Павлика озарилось какой-то небывалой, невиданной доселе радостью.

-- Давай... Только мы вдвоем и все, - ответил он и протянул руку.

-- Да, только мы вдвоем, - повторил я, и, не в силах удержаться от улыбки, протянул Павлику руку.

Рука у Павлика была совсем не холодная, а теплая-теплая, прямо горячая.

-- А у тебя руки совсем не холодные, - ответил я, глядя на Павлика.

Он немного смутился и отвел взгляд:

-- Зато у тебя холодные как лед.

Мы оба засмеялись...

В этот вечер мы болтали обо все на свете, даже не пытаясь найти какой-то смысл в наших разговорах. Нам было так свободно и легко, как бывает только в полете. На миг я закрыл глаза и вспомнил то чувство, когда в мечтах ты взлетаешь вверх и паришь над облаками, глядя сверху на такой знакомый, и в то же время, такой незнакомый город. Потому что вся жизнь в этот момент показалось легкой и простой, и все беды и невзгоды казались чем-то вроде старых пятен от чернил на старой школьной парте. Положи на парту альбом для рисования или простую тетрадку и нарисуй что-то хорошее, доброе... Выведи просто милое и такое простое слово "мама"... И на сердце станет немного теплее и легче... А старая парта, помнящая сотни, тысячи таких же учеников, сидящих за ней, не сможет ничего возразить тебе, разве только своим скрипом напомнит, что не нужно слишком сильно на нее облокачиваться. Потому что только хорошее остается в наших сердцах, а плохое рано или поздно забывается или просто стирается из памяти навсегда...

Когда медсестра объявила отбой, нам так не хотелось расходиться, что словами не передать... Но иначе нам обоим попадет...

-- Ты завтра придешь? - спросил я.

-- Конечно, приду, - ответил Павлик.

-- А хочешь, приходи днем.

-- Нет, днем у меня процедуры. Как и у тебя. Да и взрослые увидят... Тогда обоим достанется.

Павлик приоткрыл дверь и, уже на выходе, повернул свою вечно растрепанную голову ко мне и с какой-то надеждой и в то же время непонятным мне отчаянием в голосе спросил:

-- А мы... Ну, правда, мы теперь друзья?

-- Да, - ответил я, смущаясь непонятно от чего.

*******

-- ... И тогда Элли щелкнула каблуком о каблук, затем сильный порыв ветра подхватил ее и, прежде чем она смогла что-либо сообразить, Волшебная страна исчезла с горизонта, а сама Элли, живая и невредимая, очутилась в старой Канзасской степи перед домиком, где жили ее родители, - закончил я рассказ, - вот и вся история.

Павлик обернулся ко мне. Его глаза горели от восхищения:

-- Потрясающе... Жалко, что уже конец...

-- Это еще не конец. Есть еще продолжение этой книжки, называется, кажется, "Урфин Джюс и его деревянные солдаты"... Или "оловянные", не помню. Но у нас в библиотеке ее нет. Папа обещал посмотреть в своей библиотеке, на работе, но не успел пока.

-- И что, Элли снова отправится в Волшебную страну?

-- Да, наверно...

Мы помолчали. Стало почему-то немного грустно. То ли оттого, что книжка закончилась, то ли от чего - то еще.

-- Слушай, Лешка, а ты мечтал когда-нибудь? - спросил меня Павлик как - будто задумавшись о чем-то.

-- О чем?

-- Ну... о чем-нибудь?

-- Да, мечтал, - признался я, - знаешь, ну... Только не смейся, пожалуйста. Я мечтал научиться летать. Только не как пилоты в самолетах, или вертолетах, а по-другому...

И я рассказал Павлику о своих мечтах. Что когда я остаюсь совсем один, я закрываю глаза и в мечтах взлетаю высоко-высоко, как птица. Взлетал высоко-высоко и уносился в разные волшебные страны, о которых часто читал в книжках, но где никогда-никогда еще никто не бывал. Я рассказывал совершенно не стесняясь и не боясь, что он рассмеется надо мной или назовет мои мечты "простой детской фантазией". Потому что настоящие друзья всегда могут понять друг друга и принять их мечты как что то такое, что существует на самом деле, но сокрыто от взглядов и помыслов чужих и недобрых людей.

-- А разве человек может так летать? Ну, без крыльев? Может, нужно сделать настоящий крылья, как у птиц? - спросил меня Павлик, когда я закончил свой рассказ.

-- Я не знаю. Но я где-то читал в книжках, что жил один человек на свете, давным-давно, много сотен лет назад. Который умел летать именно так. И он летал не потому, что был волшебник. Он был такой де, как и мы с тобой.

-- А как же он летал тогда? У него, может, моторчик был?

-- Какой еще моторчик? - обиделся я, - это же очень давно было... Нет, все было по другому. Тогда люди другие были совсем. Они верили друг другу, так как все-все дружили между собой. И тогда не было ни войн, ни болезней, ни голода. Тогда даже язык у всех был один. А когда веришь друг другу, без лжи и притворства всякого, только тогда человек способен творить чудеса. Так вот, этот человек умел летать потому, что знал, что рано или поздно он взлетит, оттолкнется от земли и полетит высоко-высоко. А другие верили ему. И он научился летать, так, как птицы. И всем это очень нравилось, нравилось смотреть, как этот человек летает. А человек этот, он использовал свой дар во имя добра. Доставлял срочную почту. Распространял важные новости. И делал это совершенно бескорыстно. Не то, что некоторые теперь...

-- И что... что с ним стало? - прошептал Павлик.

-- Нашелся один человек, который ему позавидовал. Он тоже захотел научиться летать, но летать быстрее, чем он, выше, чем он, чтобы все им восторгались. А еще он подумал, что за все надо платить, например - за срочную доставку какого-то письма или новостей. А когда отбой движет небескорыстное желание делать людям добро, то тогда... Тогда чудесам места нет. И тогда, когда тот злой человек так и не научился летать, то он во всем обвинил того, хорошего человека. Он всем рассказывать стал, что тот, хороший человек, всех людей обманывает, что он страшный колдун и у него на уме что-то злое и нехорошее. И, в результате, люди перестали ему доверять, начали сомневаться в нем. И тогда... Тогда чудеса закончились. И этот человек ушел далеко-далеко и сказал, что только тогда в мир снова вернутся настоящие добрые чудеса, когда люди будут верить друг другу. А люди со временем все меньше доверяли друг другу, потом начали открыто враждовать, обособляться друг от друга.

-- Что делать?

-- Ну, жить отдельно, чем дальше, тем лучше. А потом даже языки их поменялись, каждый на своем языке разговаривать стал. Так и исчезло настоящее добро, а вместе с ним и настоящие чудеса.

-- И что? Это никак.. никак нельзя вернуть? Чтобы чудеса снова вернулись в наш мир?

-- Не знаю... Мне кажется, что люди должны верить и доверять друг другу. Только тогда можно будет их вернуть. И я думаю, что если мы с тобой будем верить друг другу, будем искренними и честными друг к другу, как самые настоящие друзья, то мы рано или поздно обязательно научимся летать. Обязательно...

-- А куда бы мы полетели?

-- А ты куда бы хотел?

-- Я... - признался Павлик, - в Волшебную страну, где всегда светит солнце и где всегда хорошо. Где есть дорога из желтого кирпича, по которой так хорошо идти вдвоем с настоящим...

Павлик осекся и каким-то будто умоляющим взглядом взглянул на меня, словно говоря "мы же настоящие, правда?".