2 У меня в диктофоне ваш голос живёт, Я включаю и слышу: На Таксиме народ, и молитва плывёт Над мечетью и выше. На Таксиме народ, вы идёте вперёд (Минареты и крыши), Вы взлетите вот-вот – и закончится год. Вы идёте всё тише. Вы взлетите вот-вот – в золотой небосвод, Ничего не попишешь… У меня – в самом сердце – ваш голос живёт, Говорит мне: «Ты слышишь?…» 3 …ворон каркнул: «Никогда!» Э. По Следить за полётом осы, трясогузки, Прочих летучих тел. Вести – про себя – диалог не на русском — С тем, кто тоже взлетел. Искать в этих волжских рассветах, закатах Черты Средиземного мо… Следить за полётом пернатых, крылатых, Не верить в их «never more». 4 Лучший город земли дышит морем, точнее, двумя морями; Я сижу у самой воды, здороваюсь с кораблями, Я кричу: «Эге-ге-гей, я приехала, я вернулась!» Я не знаю, как год прожила без любимых улиц, Без огромных чаек, без гомона в старом центре, Я могла бы остаться, всю жизнь здесь прожить, наверно, Даже просто стоять, и считать минареты, и плакать, Я останусь – без всякой внутридушевной драки, Без всех этих – «ну как же, какой остаться, Нужно там, где родился, и там, только там пригождаться…» Ладно, ладно, пусть будет сердце с двумя долями. Я сижу у самой воды, здороваюсь с кораблями… * * * «В этом доме в 1931–1935 гг. жил композитор Фарид Яруллин» Утром в субботу на улице тишина. Но из этого самого дома, который обычно она Созерцает из окон кухни, или вот так, вблизи, Снова доносятся звуки – «жил» меняя на «жив». Каждое утро – разные. Танец Шайтана – сейчас. Огненной ведьмы косы, долгий неистовый пляс. Это ведь только кажется – нет никого, тишина. Глупые доводы разума. Музыка. Снег. Война. * * * Я знала с самого начала — Он был из тех, которых мало. Он был из тех, которых нет. Я это знала с детских лет. С младенчества, с поры молочной Мы с ним сроднились нитью прочной. Я шла за ним, держась за свет, Вперёд и дальше, след во след. Его слова, заветы, книги — Навек со мною, как вериги. От них не скрыться, не уйти, Они велят, куда идти. Они ведут меня по свету, Они зовут меня к ответу. Они звенят, они живут, Они диктуют мой маршрут. И я иду ему навстречу, И я его однажды встречу. И там, в небесной вышине Он прочитает книжку мне. Татарское кладбище Монет было много, едва умещались в ладошке, А их – ещё больше, сидящих у тёмных оград. А мне так хотелось ичиги – цветные сапожки, И очень хотелось узнать, кто такой конокрад. «Шайтан обещал не шалить», – говорила бабуля, Молитвенник старый меня от шайтана спасал. Но всё ж иногда мне казалось: меня обманули, И он может взять и пробраться – и в спальню, и в зал. Огромная серая книга, увы, не читалась, И бронзовый дед всё смотрел не на внучку, а вдаль. И женщина в белом у входа тревожно прощалась, Но слёз не роняли, а просто застыли глаза, как миндаль. Татарская слобода Не кончайся, живая вода, Не теряйся, не тай слобода, Погоди, погоди истончаться, Оставайся такой, как всегда. Пусть тропинки уводят в кусты, Полумесяц сменяет кресты, Деревянные ставни щебечут, И окошки сияют чисты. Пусть белеет берёзья кора, Запах хлеба летит со двора, И мальчишки от счастья смеются, И поют соловьи до утра. Не кончайся, живая вода, Не теряйся, не тай слобода, Погоди, погоди истончаться, Оставайся такой, как всегда. * * * 1 И вновь – один и тот же сон, Он возвращается ко мне: «Я снова дома, я спасён, Я – наяву, а не во сне…» И я твержу: «Не отпущу, Не для того тебя ждала, Чтобы теперь отдать врачу, Чтоб снова вечность, снова мгла…» Но сон тревожен, зябок сон, Объятья наши непрочны, И постепенно тает Он, И нет надежды верить в сны. Но ускользающей рукой Он очень долго машет мне: «Я снова рядом, я с тобой, Я наяву, а не во сне…» |
