Он закричал…

Когда он проснулся, его виски пылали, и кровь молотком стучала в мозгу.

– Я болен, – прошептал он. – У меня начинается горячка.

Уснуть уж он больше не мог. Крысы и черви – мысли – всё прибывали. От них некуда было уйти: он был наг и бос, и вся его вера разбита вдребезги. Без веры он стал нищим, и всё его царство исчезло, как дым.

Ещё сегодня он думал, что девушка может повести его за собой. Когда он верил в себя, – весь мир принадлежал ему; а в те часы он верил в себя. Теперь вера пропала. Он думал только о том, что произошло у американца. Все видели чудо и верили в него. Почему он один не мог уверовать в него? Потому, что ему были известны сотни таких же исцелений, и он знал, как легко найти им объяснение? Он знал много чудес, но прекрасно понимал, что управлять автомобилем труднее, нежели совершить все чудеса в мире, вместе взятые.

Он вспомнил о Терезе. Она лежала теперь и спала без сновидений. Но завтра она сделает то, что он приказал…

Ещё одной святой больше среди сотен других! Что в этом великого? Разве мало того, что уже есть?

– Нет! Нет! – воскликнул он. – Нужно положить этому конец.

Браун вскочил и пошел в комнату Терезы. Усевшись на кровати, он стал прислушиваться к её тихому, спокойному дыханию; потом с силой начал трясти её. Она проснулась в испуге.

– Тереза! – закричал он.

– Что? – спросонья ответила она. – Что тебе?

– Тереза, ты не сделаешь того, что я сказал тебе. Ничто не должно совершиться – ты слышишь? Ничто!

Она поднялась и протерла глаза.

– Чего я не должна делать? – удивленно спросила она.

Он повторил:

– Ты не должна… – и закусил язык: он забыл, что она не спала!

Он быстро схватил её руку и нажал нерв.

Она моментально уснула. Повторив настойчиво, что никогда, – ни во сне, ни наяву, – не должно у неё явиться и мысли о том, что он ей внушил, он снова разбудил её, оставил в постели и вернулся к себе.

Его губы горько опустились.

«Священник сказал бы, наверно, что я сделал доброе дело. Но все мои добродетели – мои тягчайшие грехи, а моими величайшими грехами были всегда добродетели. Ах, если бы я только мог знать разницу между ними!»

Его охватило величайшее сострадание к себе самому…

Фрэнк Браун взглянул на измятую постель. Он чувствовал, что уснуть ему больше не удастся.

Машинально натянул на себя платье и спустился с лестницы.

«Куда же идти? Все равно, лишь бы вон из Валь-ди-Скодра».

Войдя в комнату хозяина, он оставил записку: «Я ушел в город», – и решил уйти немедленно, хоть пешком, только бы поскорее отсюда. За вещами можно будет послать когда угодно.

Фрэнк Браун тяжело вздохнул и вышел на дорогу; вскоре он заметил, что сбился с пути: он шел по направленно к Чимее, и ему следовало повернуть обратно. Но ему не хотелось возвращаться.

«В таком случае, я пойду в Чимею», – подумал он и шел все вперёд, не оглядываясь. Так он шел несколько часов, то карабкаясь по утесам, то спускаясь в долины. Его лихорадило, ноги болели, при каждом вздохе кололо в груди, но отдохнуть он не мог.

Наступили сумерки; Фрэнк Браун решил сделать последнее усилие и, измученный, продрогший, побежал. Когда уже совсем стемнело, Фрэнк сел на камень и решил дальше не идти.

«Все равно, – подумал он, – буду ли я сидеть здесь или буду бежать. Быть может, кто-нибудь придет сюда».

Далеко внизу он услыхал звон колокольчиков: то паслись коровы.

«Нужно спуститься вниз; да – нужно спуститься» – повторял он сквозь зубы.

Он пошел, но ноги с трудом повиновались ему. Наконец, вблизи показались огоньки. Фрэнк постучался в двери первой попавшейся избушки. Его не впустили, но сообщили, что Чимея совсем близко отсюда.

– В таком случае, везите меня к жандарму Дренкеру! – потребовал Фрэнк.

– Черт побери! Что с вами? На вас лица нет! – с испугом воскликнул жандарм, увидев Фрэнка.

– Да. У меня лихорадка, – ответил последний.

Жандарм помог ему раздеться, дал ему чистую рубашку и заботливо уложил в постель.

Фрэнк Браун серьезно заболел. То его мучила бессонница, то он лежал в тяжелом забытьё; и в боку сильно кололо.

Жандарм ухаживал за ним заботливо и нежно, как нянька.

Через несколько дней Фрэнку стало несколько легче: жар спал, колотьё в боку прошло, и он уже мог немного ходить. Тогда он рассказал своему хозяину о чудесном исцелении Сибиллы Мадруццо и об исповеди Матильды Венье.

Жандарм вскипел.

– Ах, каналья! И она ещё била ребенка!

И Дренкер рассказал о своем приключении с Матильдой Венье.

– Я свалял дурака тогда! – заявил он. – Она держала меня целыми ночами в этой проклятой дыре – Валь-ди-Скодра, а муженёк её тем временем провозил контрабанду. Он прекрасно знал, что делала его жена, и в обманутых был не он, а я! На собрании у мистера Питера он ничего нового не узнал. Но я расшибу ему череп, посмей он тронуть хоть один волосок на голове ребенка!

Дренкер хотел немедленно отправится в Валь-ди-Скодра, и никакие доводы Фрэнка, уверявшего, что он может лишь испортить дело, – не помогали. Но его удержала служебная телеграмма: пришлось отправиться в облаву на контрабандистов.

Дренкер вернулся через четыре дня. Фрэнк Браун чувствовал себя совсем здоровым, но жандарм не хотел отпускать его.

Наконец, он как-то утром подошел к его постели.

– Если хотите, поедемте со мною: мне нужно сегодня в город, и я могу подвезти вас.

Фрэнк Браун быстро оделся, позавтракал и отправился в обратный путь.

Итак, он снова возвращался в Валь-ди-Скодра.

Зачем? Он должен уехать оттуда с ближайшей почтой. Уложить вещи – и прочь оттуда! Прочь, прочь, – куда бы то ни было!

Что могло удержать там его? «Охотники на дьявола?»… Как мало они его интересовали! – Тереза? – Ах, Боже, Тереза!..

Подходя к Валь-ди-Скодра, он расслышал ещё издали нестройные звуки музыки американца; но на этот раз шум нёсся не от дома американца, а со стороны гостиницы Раймонди. – Что это значит? Уж не устроили ли они процессию?

Фрэнк ускорил шаги.

Действительно, народ толпился у дома Раймонди.

– Что случилось? – спросили Фрэнк.

Никто не обратил на него внимания. Все пели великопостную песнь. Фрэнк вошёл в дом. В ресторане на лестнице стояли тесной толпой крестьяне.

– Где Тереза? – спросил он Раймонди. Тот не расслышал, а одна женщина, стоявшая рядом, с ненавистью посмотрела на него и ответила:

– Святая Тереза наверху.

С большим трудом протискался он наверх.

– Пустите меня! – просил он: – пустите, я должен её видеть!

Наконец, ему удалось добраться до дверей её комнаты. Она была полна народу; все стояли на коленях, и Фрэнк мог хорошо видеть, что в ней происходило.

Комната была похожа на часовенку. Кроме иконы Богоматери, в ней висел ещё образ св. Франциска, перед обоими горели большие свечи. Окно было закрыто и плотно завешено белой материей, спускавшейся в виде балдахина. Под ним, в глубоком плетеном кресле, покоилась Тереза.

Девушка полусидела, полулежала, не спуская глаз с распятия, которое держал перед ней американец. Белое покрывало окутывало все её тело; руки лежали на подлокотниках; босые ноги покоились на маленькой скамеечке, возле которой сидел на корточках глухонемой Джино.

И Фрэнк Браун увидел на её руках и ногах огромные красные раны.

Пьетро Носклер опустился пред ней на колени и с жаром прильнул к кровавым ранам на её ногах. Его примеру последовали Ульпо и Матильда Венье. Все двинулись к ней, поднялась сильная давка; тогда Джироламо Скуро оттолкнул толпу назад и приказал подходить к святой слева, а уходить направо. Установился образцовый порядок.

Вдруг Фрэнк Браун почувствовал на своем плече чью – то руку: это Анджело принес ему ключи от его комнаты. Проскользнув через толпу, Фрэнк прошел к себе. Здесь все оставалось в том же виде, что и две недели назад.