И всегда, сколько она себя помнила, она очень любила бывать наедине с собой, и постоянно о чём-то думала, что-то представляла себе, рисовала: если замечала или придумывала что-то необычное и красивое, она это рисовала. И какие только мысли ни лезли в голову, о чём только ни думала! До сих пор помнила, как представляла себя, маленькая, повелительницей ос, они ползали по рукам и по лицу, и было немножко щекотно, а потом танцевали перед ней, выписывая причудливые фигуры, а она повторяла за ними. А после танца они просили её, и она шла за ними на луг, и начинали происходить различные события. Например, прилетала одна оса, очень расстроенная, и жаловалась, что цветок обманул её: она думала, что у него сладкий нектар, а он оказался горьким – и она утешала эту осу, советовала ей полететь в другую часть луга, там не растут такие коварные цветы. А какие эти осы бывали взбалмошные и вздорные, они ссорились друг с другом из-за малейшей ерунды, и прилетали к ней жаловаться, и она их успокаивала и мирила. А какие они бывали дурашливые, просто кошмар, и очень любили её разыгрывать, обещали показать кое-что необыкновенное, а на деле это оказывался старый трухлявый пень, и такие вот наивные розыгрыши очень радовали ос, и они начинали галдеть всем скопом, и жужжали, жужжали. А однажды одна оса, одна из её самых любимых, взяла и ужалила её. Дело было так: она засмотрелась на хитро спрятавшийся в траве цветок с маленькими голубыми лепесточками, похожими на лодочки, а в этот момент оса ей что-то объясняла, а она не слушала её, и та взяла и ужалила в руку, да так больно, – и она обиделась на неё и не разговаривала с ней несколько дней, нельзя же так делать… А та вначале упрямилась, а затем стала просить прощения, и обещала, что так больше не будет, и она её, конечно, простила, и позволила погулять у себя по носу, чем оса сразу и воспользовалась…
Так что ещё с детства она любила воображать, придумывать истории, вводить новых героев, дружить с ними. И уже тогда полюбила задумываться над происхождением слов: она решила, что слово избалованная означает часто посещавшая балы, и жалела, что она совсем не избалованная, как здорово было бы баловаться, хотя бы раз в году! И в какое неудачное время она родилась, теперь никто не считает нужным хотя бы по выходным баловать детей. На этот счёт у неё накопились претензии, и вечером, когда мама пришла с работы, она всех их ей высказала, а та только улыбнулась и ничего не сказала. А папа сказал, он сказал, что на балы пускают только тех девочек, которые умеют танцевать особые бальные танцы, а она не умеет, так что нечего об этом говорить. И всегда он приводил такие неопровержимые аргументы, она даже не сразу нашлась. Но подумав, она спросила, а разве сейчас не существует таких людей? Он сказал, что не знает, и что если она найдёт, кто её научит, тогда они и поговорят по поводу бала. И она ушла ни с чем. А в другой раз ей пришло на ум, что слово стекло происходит от глагола стекло, и она подумала, что стекло каким-то хитрым образом делают из воды. Во-первых, вода очень прозрачная, как и стекло. Во-вторых, она умеет течь, стекать, и даже капать. Но были и аргументы против. Стекло очень острое, им легко порезаться, и главное, если на него смотреть сбоку (а она смотрела), то оно зелёное, и почти совсем непрозрачное. А вода так не умеет, на неё откуда ни смотри – она со всех сторон одинаковая. И тогда она подумала, что стекло делают из какой-то особой жидкости, которая откуда-то стекает, но у них дома такой нет.
В школе, на перемене, когда другие дети общались или игрались друг с другом, она либо рисовала, либо стояла одна у окошка и рассматривала деревья, росшие в рощице возле школы. Она очень любила деревья, любила их гибкие ветви, их спокойную силу и величественную глубину, их гордые силуэты. Насколько они благородные, насколько возвышенные, могучие, они никуда не спешат, и вырастают огромными и прекрасными – и поняв это, она очень многое поняла для себя. А как они украшают себя, они любят зелёные наряды, и удивительно: хотя на каждом дереве растут тысячи листьев, осенью среди них нет двух одинаковых – как им это удаётся? А насколько деревья безмолвны, если бы ветер не шелестел их листьями, они были бы совершенно неслышимы! Всё это вызывало очень большое уважение, и каждый раз по пути в школу, проходя мимо исполинского тополя, она приветствовала его: “Здравствуйте, господин Тополь!” – а он кивал в ответ своей широкой кроной. И ещё тогда поняла, что слово крона происходит от слова корона: деревья коронованы листьями, весна короновала деревья – она любила такие словосочетания. А если сплести весной из листьев и ветвей венок, то можно увенчать себя, или, иными словами, – надеть на голову корону! И даже так: она венчалась на царствие!
И сколько она ни вспоминала себя в детстве, она всё время была одна. Родители приходили домой поздно, особенно папа, и она виделась с ними лишь на выходных и летом, во время отпуска; подружек у неё никогда не было. Она приходила домой рано, сразу садилась и делала уроки, а всё остальное время проводила наедине с собой. Ей разрешалось гулять неподалёку от дома, и она исходила все окрестности, и её знали все окрестные бабушки, вороны и воробьи, а когда она уставала, она садилась на скамеечку или залезала на дерево, и рисовала, устроившись поудобнее. Она всегда носила при себе карандаши со стёркой, точилку и листочки, всё это умещалось в маленькой сумочке, которую ей специально для этого подарила мама.
И почему-то у неё никогда не получалось общаться с другими детьми. Может, потому что она была не очень красивая – она рано это поняла, наблюдая за мальчиками, толпившимися вокруг очень привлекательной девочки Светы, – но дело было не только в этом. Она иногда пыталась поговорить с каким-нибудь мальчиком, но ей быстро становилось скучно, эти мальчики – совершенные незнайки, и кроме своих машинок ничего не видят вокруг себя, и получалось, что она разговаривает сама с собой. А те из них, которые хорошо учатся, очень много думают о себе – и это отталкивало ещё сильнее. Сама она училась на одни пятёрки, но совершенно не гордилась этим, это было так легко и ничего не стоило, и никак не понимала, как можно получать четвёрки, и что сложного в том, чтобы выучить параграф.
Как-то раз её маме пришла в голову мысль, что она слишком мало общается с другими детьми, и она стала водить её в гости. Это было ужасно! На выходных, вместо того чтобы спокойно побыть дома, мама шла с ней в гости, и оставляла играть с детьми. И ей очень, очень хотелось поиграть с ними, было бы очень любопытно, особенно эта игра в пантомиму – но она не играла… Вместо этого она тихонько садилась в уголке, и чтобы избавиться от грустных мыслей принималась рисовать, рисовала цветок у окна, или самих этих детей, или шоколадку, которую ей подарили. А когда один мальчик подбежал к ней и попросил шоколадку, она отдала ему и сказала, что не хочет… Она крепилась и терпела всё это пять или шесть раз, и говорила маме, что всё в порядке, ей всё понравилось. А однажды не сдержалась – и с тех пор в гости её не водили, и это было такое облегчение… А к ним в гости, к счастью, никто не приходил – папа не любил этого.
Вспоминая своё детство, она заставала себя воображающей, рисующей, рассматривающей. Она любила, чтобы рисунки были как можно более реалистичными, любила линии плавные и многочисленные, и с удовольствием рисовала свои волосы, или ветви деревьев, или траву, росшую на лугу, или птичьи гнёзда. И частенько рисовала свои руки, они были очень художественные – если приглядеться, то в ладони и в пальцах спрятана уйма линий, складок, чёрточек, а ещё есть вены, есть ногти – и это не говоря о том, сколько возможно разных положений! Не пересчитаешь их, сколько ни пытайся! Она рисовала правой рукой левую и левой – правую, – когда она была совсем ребёнком, она рисовала только левой рукой, а мама посоветовала попробовать ещё и правой. И разные рисунки рисовала разными руками, а то и на одном рисунке некоторые места рисовала одной, а некоторые – другой, и могла легко отличить, какие – какой. Если честно, левой рукой она рисовала лучше, и линии получались красивее, но правая рука очень хорошо наносила тени, и она этим пользовалась. Вслед за руками она перешла к ногам, рисовала голени и ступни, ступни рисовать было особенно забавно: приходилось сидеть в мудрёных позах, и затекали ноги, но зато какие ступни получались славные… Она любила рисовать с близкого расстояния, чтобы видеть как можно больше деталей, могла нарисовать ладонь в целый лист – почему нет? И часто, когда была одна, брала зеркало и рисовала выражения лица и глаз, и уже тогда подметила, что каждый раз рисунки получаются разными, особенно это зависело от настроения. Если была чем-то расстроенная и бралась рисовать, то линии получались острее, а сам рисунок проще, черты получались потерянными, неудачными. А в радостном настроении линии были очень густыми, мягкими, они переплетались друг с другом, формы обретали гармонию, присущую им от природы, и она получалась очень красивой, и сама удивлялась, почему это она решила, что нехороша собой, например папа всегда говорит, что она похожа на маму, а про маму он всегда говорит, что она очень хороша…
