Зачем-то помню себя посаженным в бак с навозной водой. Или представлял потом, как посадили. Или приснилось. А перед калиткой на дачу была огромная его куча.

А еще у деда был мотоцикл «Урал». А у отца дорожный с маленьким диаметром колеса велосипед «Десна». Ну и у меня тоже был трехколесный, дорогой, о чем мне не забывали напоминать. А когда он сломался, – что логично при использовании техники, – упрекать, пока не забыли. И то ничего, – сейчас, если напомнить, будет то-же самое.

На мотоцикле дед, будучи еще в силах, несколько раз возил нас вдвоем на дачу. Кто-то в коляске, кто-то сзади. В гараже, находящемся прямо сейчас через дорогу – и, естественно, никакого отношения ни к «семье», ни к мотоциклу уже не имеющем, – тогда солилась капуста, выдаваемая строго определенным числом банок в год, были инструменты, электрический точильный круг. Велосипед «Десна» тоже ждал, когда подрасту. Но когда пишло его время был почти сразу кому-то отдан. Было темно, пахло сыростью и было ощущение, что меня сильно ценят, когда разрешают потрогать мотоцикл, постоять около гаража, или дарят спицу.

Последнее, что тогда дед сделал на даче – посадил кусты черники. Черные ягоды, и больше. Насколько я помню, на дачу он бльше не ездил.

Все разошлись вместе с советским союзом. Отец куда-то уехал, – говорили, – в Беларусь, и до сроку слышно его не было. Бабка с дедом переехали четырьмя остановками глубже в криволучье, а мать и я еще дальше, – в однокомнатную квартиру. Позже, дождавшись, когда умрет ее отец – что тоже пришлось к сроку – и получив наследство, сразу купила двухкомнатнуюквартиру № 113. Зато близко к школе.

О переезде только помню, что, переехав, долго говорил «хочу домой», и произошло некое психологическое разделение на непринимаемое действительное, – непринимаемые, непонятые изменения и действительность недавнюю, в которой осталось сознание. В известность о происходящем, его причинах никто ставить не стал.

Хотя я и принимал участие в выборе будущего места жизни, и хороший вариант в самом центре города, – напротив стадиона «Арсенал», – был не использован. Но как красноречиво вздыхалось матери, смотревшей на новостройки во все том же криволучье, – но ближе к первоначальному дому 130.

Глава вторая для многих началась лихими воровством девя ностых, для меня же унизитительным взрослением в одиночестве, и периодом подстроееных людьми, – знакомыми и нет, – событиями, не законченным до сих пор.

Квартира, в которую переехал остаток семьи, была сорок девятая – что странно, но не странно то, что окном своим выходила на одиннадцатую медсанчасть, к которой мать попыталась привязать меня на всю жизнь.

Но, если говорить о больницах, я, – пятилетний ребе– нок, – был таскаем в другую – деткую, где отсидел с огромным удовольствием и любовью не один час и очередь. В основном, по обычным для детей заболеваниям. Когда Туле стало ясно, что необычное заболевание было уже тогда, лечащий врач в 2013 году «умер». Как предпочло «умереть» много людей, посчитавших свою жизнь ценнее загубленной моей.

Об этом позже и все время.

Переезд начался с впускания внутрь квартиры вновь полученного маленького кота модели «норвежский лесной» с именем «малыш». Квартира была пустая, и «Малыш» решил обозначить всю территорию, как свою, и продолжал обозначать ее до момента своей – для меня – пропажи. Малыш вырос в злого кота, который драл задними ногами в кровь мне руки (шрамы остались до сих пор), которого запирали в ванной, когда уходили из дома, который насиловал мои колготки и один раз умудился сбежать с четвертого этажа квартиры. Прыжком об землю. В результате получил сломанную ногу и рентген в Симашко. Кости срослись, малыш пришел в форму, и продолжил выживать и охотится на меня и, наверно, и на мать. Поэтому, однажды, она сказала, что его больше нет – отвезен куда-то в частный дом. Уверен, что его просто усыпили.

С малыша начались мои физические травмы. Встретившись с ним однажды в туалете, появилась необходимость его пнуть, что кончилось уже сломанной моей ногой. И что обидно, но почему-то было всегда весело рассказывать «друзьям», например, Павлику Кузьмину (о нем много и ниже), – удар пришелся не по коту, а по унитазу. Но это были уже школьные времена, 6-7 класс и 96-97 года.

Попытаюсь вернуться в начало. Россия 90-х была плачевным зрелищем с китайским содержимым для детей и залитая водкой для взрослых.

Дорогой японский робот сменился китайской поделкой на его тему, машинки стали такими-же и появился полицейский набор с пистолетом, значком и дубинкой. Теперь появилась стопка заявлений в полицию и суды. Развитие налицо.

Отец начал отдавать свой отеческий долг каждый год, первого сентября, приезжая на машине «Рено» (позже сменилась на семерку и исчезла вместе с ним) и оствозя меня в Парк им. Белоусова, пытаясь купить дорогие игрушки (я не мог согласиться – неудобно и дорого – всегда за молчаливым «да» говорил «нет», – а он и не настаивал), ходя со мной по аттракционам и иногда фотографируясь. Его я стеснялся, о чем говорить, и что говорить – не знал, поэтому встречи были короткими, и через 2-3 года прекратились. Зато в парке стоял замечательный пассажирский самолет Ту-какой-то, ржавели люльки с гнутыми пропеллерами ЯКов, – и как бы не был он по-советски запущен, парк был мил и дорог. Сейчас бездушен и осквернен современными дураками.

Отец отметил мое присутствие в жизни еще пару раз, прислав раз на день рожденья телеграфную ленту на 10 слов, переданную мне в открытке бабкой. Что в ней говорилось, кроме тчк, папа, с днм рждния, – я не помню. Помню, что от него же, мне, – еще в 6 летнем возрасте, – досталась музыкальная открытка, очень мной любимая. Года до 2015, когда в глаза бросилось, что действительно на ней изображено. На переднем плане грустная человекообразная собачка, сидящая в люльке сдутого воздушного шара, и, на фоне – другие – взлетающие или наполняющие свои шары воздухом собаки.

Как-то раз, вынося мусор (помойка была около дома Кузьмина) кто-то открыл люк, – а я, увлеченный в игру «робокоп» (представлял себя роботом полицейским, наводил на всех при цел, и, наверно, стрелял – пистолет из бедра доставал точно) – в этот люк провалился. Конечно, тулякам, придумавшим такое, труп ребенка в люке был не нужен, поэтому глубиной он был с меня – чуть больше полутора метров, и заполнен проводами.

Еще один раз пришлось представлять себя робокопом в стадии починки и настраивать ноги, которые, почему-то, начали ходить подгинаясь, и перестали полноценно управлять ступнями.

Было постоянное ощущение, что за мной следили, – и видели, – что я делаю в пустой квартире. Была даже фантазия, что за мной летает миниатюрная камера и следит за всем. Так и оказалось. Следили. Вот почему и как – вопрос.

Примерно в девяностом-девяносто первом началась с моей стороны учебная деятельность, – а со стороны матери, – «беготня» со мной по дошколным секциям английского языка, какимто еще, – и, в итоге, устраиванием меня в дошкольную школу при первой гимназии номер один города Тулы, находившейся в детском саду за домом, в котором я «живу» теперь. Начальные знания письма, математики, рисование, физкультура. Проблемой, причину которой я не могу вспомнить, – было отношение ко мне учителя и директора – огромной женщины. Она что-то хотела сделать, вторая была необоснованно недовольна. Тафинцева Любовь Михайловна, просто так, для информации. И недовольство ее кончилось тогда, когда я, как ученик уже 4-го класса гимназии после начальной школы был не переведен в среднюю, а «вытурен», как говорил директор, за «поведение, несоответствующее высокому званию гимназиста». Еще позже, когда меня вернули обпратно, уже в шестой класс, – он говорил, что «вы все закончите со справками». Институт я закончил тоже на четвертом курсе и именно со справкой. И живу пятый год с берушами в ушах, как и работает в них до сих пор и он (для него – чтоб дети не орали). Но это случайность, к тому же рассказанная мне Павликом Кузьминым, а о них позже.