– Мне нравится этот спокойный свет, – сказала она. – Отчего бы нам здесь не поболтать?

Она села в большое кресло доктора, обитое красным плюшем, и Ида уселась на скамеечке у ее ног, поглядывая снизу на свою старшую сестру с улыбкой на губах и каким-то лукавым взглядом.

На лице Клары видна была какая-то тревога; впрочем, это выражение исчезло, после того как она посмотрела в честные голубые глаза своей сестры.

– Ты хочешь что-нибудь сказать мне, милочка? – спросила она.

Ида немножко надула губки и слегка пожала плечами.

– Тогда прокурор начал обвинять, – сказала она. – Ты хочешь подвергнуть меня допросу, Клара? Пожалуйста, не говори, что это неправда. Я бы посоветовала тебе переделать твое серое фуляровое платье. Если чем-нибудь отделать и сделать к нему новый белый жилет, то оно будет совсем как новое, а теперь оно, право, очень некрасиво.

– Ты пробыла очень долго на лужайке? – сказала неумолимая Клара.

– Да, я немножко запоздала. Да ведь и ты тоже. Ты хочешь что-нибудь мне сказать? – И она засмеялась своим веселым звонким смехом.

– Я разговаривала с мистером Уэстмакотом.

– А я с мистером Денвером. Кстати, Клара, скажи мне по правде, что ты думаешь о мистере Денвере? Нравится он тебе? Ну, говори правду?

– Правду сказать, он мне очень нравится. Я думаю, что он – самый порядочный, скромный и отважный из всех молодых людей, с которыми приходилось мне встречаться. Я опять спрашиваю у тебя, милочка, не хочешь ли ты что-нибудь сказать мне?

Клара, точно мать, погладила золотистые волосы своей сестры и наклонила к ней свое лицо для того, чтобы услыхать ожидаемое признание. Она ничего не желала так, как того, чтобы Ида вышла замуж за Гарольда Денвера, и, судя по тем словам, которые она слышала вечером, когда они шли домой с лужайки, она была уверена, что между ними был какой-то уговор.

Но Ида ни в чем не признавалась, – только опять та же самая лукавая улыбка на губах, а в глубоких голубых глазах что-то насмешливое.

– Это серое фуляровое платье… – начала она.

– Ах ты, маленькая мучительница! Ну, теперь я, в свою очередь, спрошу у тебя о том же, о чем ты спрашивала меня: нравится тебе Гарольд Денвер?

– О, это такая прелесть!

– Ида!

– Ведь ты меня спрашивала. Это то, что я о нем думаю. А теперь, милая моя любопытная старушка, ты от меня больше ничего не узнаешь: значит, тебе придется подождать и не быть слишком любопытной. Пойду, посмотрю, что делает папа.

Она вскочила со скамеечки, обвила руками шею сестры, прижала ее к себе и ушла. Ее чистый контральто, которым она пела хор из «Оливетты», становился все менее и менее слышен, наконец, где-то вдали хлопнули двери, и пение совсем прекратилось. Но Клара Уокер все сидела в этой тускло освещенной комнате, опершись подбородком на руки и смотря задумчивыми глазами на сгущающуюся темноту. На ней, девушке, лежала обязанность играть роль матери и направлять другую на тот путь, которым ей не пришлось еще идти самой. С тех пор как умерла ее мать, она никогда не думала о себе, а только об отце и о сестре. Она считала сама себя очень некрасивой и знала, что у нее манеры часто бывали неграциозны и именно в такое время, когда она больше всего хотела быть грациозной. Она видела свое лицо в зеркале, но не могла видеть той быстрой смены выражений, которая придавала ему такую прелесть – глубокого сожаления, сочувствия, нежной женственности, которая привлекала к ней всех, кто был в сомнении или в горе, как, например, она привлекла к себе в этот вечер бедного непонятливого Чарльза Уэстмакота. Сама она, по ее мнению, не могла никого полюбить. Что касается Иды, веселой, маленькой, живой, с сияющим лицом, то это совсем другое дело, – она была создана для любви. Это было у нее врожденное. Она была юным и невинным существом. Нельзя было дозволять того, чтобы она пустилась слишком далеко без помощи в это опасное плавание. Между нею и Гарольдом Денвером был какой-то уговор. У Клары, как у всякой доброй женщины, таилась в глубине души страсть устраивать браки, и она из всех мужчин уже выбрала Денвера, считая его надежным человеком, которому можно будет поручить Иду. Он не раз говорил с ней о серьезных вещах в жизни, о своих стремлениях, о том, какие улучшения в свете может оставить после себя человек. Она знала, что это был человек с благородным характером, с высокими стремлениями и серьезный. Но при всем том ей не нравилось то, что это держится в тайне, что Ида, такая откровенная и честная, не хочет сказать ей, что произошло между ними. Она подождет, и если только возможно, сама на следующий день наведет Гарольда Денвера на разговор об этом предмете. Очень может быть, что она узнает от него то, о чем не хотела сказать ей сестра.

Доктор и адмирал имели обыкновение ходить гулять вместе между первым и вторым завтраком. Жители этого мирного местечка, где были проложены три дороги, обсаженные деревьями, привыкли видеть две фигуры – долговязого, худого и сурового на вид моряка и низенького, подвижного, одетого в костюм из твида доктора, которые ходили взад и вперед и появлялись всегда в одно и то же время с такой аккуратностью, что по ним можно было заводить остановившиеся часы. Адмирал делал два шага, в то время как его спутник делал три, но тот из них, который был помоложе, отличался большею быстротой, так что оба могли сделать не менее четырех с половиной миль в час, а может быть, и больше. За теми событиями, которые были описаны в предыдущей главе, наступил чудный летний день. Небо было темно-голубого цвета, и по нему плыли белые перистые облачка; воздух был наполнен жужжанием насекомых, которое вдруг слышалось сильнее, когда мимо них пролетали со своим дрожащим протяжным гудением пчела или шпанская муха, – гудением, которое как будто служило камертоном насекомым. Когда оба приятеля поднимались на те возвышенности, которые ведут к Хрустальному дворцу, они могли видеть темные облака дыма, окутывающие Лондон и тянущиеся по линии горизонта на север, и среди этого тумана показывались то колокольня, то купол. Адмирал был очень весел, потому что с утреннею почтой получены были хорошие известия для его сына.

– Это удивительно, Уокер, – говорил он, – прямо удивительно, как выдвинулся вперед мой сын за эти последние три года. Мы получили сегодня письмо от Пирсона. Пирсон – это, как вам известно, старший компаньон фирмы, а мой сын – младший, фирма называется «Пирсон и Денвер». Этот Пирсон – ловкий старик, он такой хитрый и такой жадный, как акула в Ла-Плате. Но теперь он уезжает на две недели и передает все дела моему сыну, а дел у него множество, и вместе с тем предоставляет ему полную свободу действовать по своему усмотрению. Каково доверие? А ведь он только три года на бирже.

– Всякий может питать к нему доверие. За него ручается уже самое его лицо, – сказал доктор.

– Уж вы скажете, Уокер! – Адмирал толкнул его в бок локтем. – Вы знаете мою слабую сторону. Впрочем, это совершенная правда. Бог наградил меня хорошей женой и хорошим сыном, и, может быть, я еще больше ценю их оттого, что долго был с ними в разлуке. Мне нужно только благодарить за это Бога.

– То же самое я скажу и о себе. У меня такие две дочери, каких не скоро найдешь. Вот, например, Клара: она изучила медицину и знает ее настолько хорошо, что могла бы получить диплом, и делала это только для того, чтобы иметь возможность интересоваться моими трудами. Но, погодите, кто это там идет?

– На всем ходу и по ветру! – воскликнул адмирал. – Четырнадцать узлов, может, только без одного. Да ведь это она, та женщина, клянусь святым Георгием!

«На всем ходу и по ветру!» – воскликнул адмирал.

Быстро несущееся облако пыли обогнуло поворот дороги, и среди него показался высокий трехколесный тандем, который стрелою летел по дороге. Впереди сидела Уэстмакот, на ней была надета твидовая матросская куртка цвета вереска, юбка немного пониже колен и штиблеты из той же самой материи на толстых подошвах. Она держала под мышкой большую связку каких-то красных бумаг; между тем как Чарльз, сидевший позади нее, был одет в норфолькскую куртку с заправленными в сапоги панталонами, и из обоих его карманов торчал сверток точно таких же бумаг. В то время когда оба приятеля стояли и смотрели, эта парочка убавила ход велосипеда, дама спрыгнула с него, прибила одно из своих объявлений к садовой решетке пустого дома и затем, вскочив опять на свое место, хотела стремительно лететь дальше, но племянник обратил ее внимание на двух джентльменов, которые стояли на тропинке.