Чекист Семён подошёл к столу и в свою очередь прочитал Зикино послание. Внимательно посмотрел на нас и молча вышел из комнаты. Зика прерывисто со всхлипом вздохнула, приходя в себя.
Её вызывали в ГПУ, потому что она работала в канцелярии патриарха.
"Следующей вызовут меня!"
- Я теперь доносчица. Мне не выкрутиться, - простонала Зика и безнадёжно расплакалась на моем плече. Я вскочила и потянула её за руку из кресла.
- Пойдем к батюшке. Пойдем прямо сейчас.
Я думала, что отец Владимир останется на ночь в Сретенском монастыре, как он и собирался. Но его куда-то вызвали. Полностью растерянные мы стояли во дворике монастыря, не в силах вернуться к себе домой.
- Тася, что случилось? - я обернулась к неожиданно подошедшему владыке Иллариону. Он часто видел нас с Зикой в своей канцелярии.
- Зику вызывали в ГПУ...
- Угрожали... угрожали... нет, не могу, - еле выговорила бывшая княжна - Я подписала...
Владыка не стал выпытывать подробности, понял девушку с полуслова.
- Пойдёмте.
Открыл храм и прошел в алтарь. Не помню, сколько мы молились, пока обе не почувствовали, как тает ледяная глыба ужаса в душе.
- Идите домой. В этот раз всё обойдётся, - устало сказал Владыка, выходя из алтаря.
На следующий день, помню он был хмурым и дождливым, мы с Зикой сначала проспали, потом долго возились с обычными домашними делами. Растапливали печки, кипятили воду. Потом домой вернулся Семён.
- Девчонки, куда вы ночью ходили? - тихо спросил он, закрывая за собой дверь в нашу комнату.
- В Сретенский монастырь, молиться, - мрачно ответила я. - Куда же нам ещё идти?
- Что же они за себя-то помолиться не могут? - еле слышно произнес чекист.
И только через месяц, когда владыку Иллариона арестовали, а потом отправили на Соловки, я поняла, о чём говорил наш подселенец. Вот только владыка отлично мог за себя помолиться.
- Мне показали дело Рогозиной Зинаиды, - продолжил Семён, мрачно глядя куда-то в сторону, - В нем нет подписанного согласия о сотрудничестве. Следователь Гуров начал напиваться ещё вчера. Сейчас он ничего не помнит. И не похоже, чтобы вспомнил.
Я, потрясенная, смотрела на Семёна, он никогда раньше не говорил о своей работе в ГПУ. Наши взгляды встретились. Чекист мрачно усмехнулся и заговорил, не отрывая взгляда от моего лица.
- Я сказал, Тася, что ты - моя гражданская жена. Потому ни тебя, ни твою подругу трогать не будут. Я сам прослежу, чтобы вы не вредили делу революции, - закончил он с пафосом в голосе. Я продолжала смотреть ему в глаза. Заявление, что я теперь чья-то гражданская жена меня не слишком взволновало. Искренний коммунист Семён, пылко убеждавший моего брата шагать в будущее, стряхнув пыль авторитетов, погиб в Крыму вместе с расстрелянными ранеными белогвардейцами, врачами и сёстрами милосердия. Вернувшись оттуда, Семён уже играл роль. Может быть, даже не до конца признаваясь в этом самому себе, но вполне заметно для меня. Трудно было пережить весь ужас Красного террора и остаться прежним идеалистом. Невозможно. Но он вел себя по-умному, так, как настоящие идеалисты не могут. В нужное время говорил нужные фразы. А вот что он при этом думал - другой вопрос.
Я его не боялась. В отличие от ГПУ. Поэтому посмотрев несколько секунд ему во встревоженные глаза, вздохнула.
- Хорошо.
Семён с облегчением улыбнулся, помедлил несколько секунд, подошёл ко мне, неловко ткнулся губами в щеку. Выпрямился.
- Тебе нужно будет иногда заходить ко мне в комнату. Олёна строчит на вас с Зикой, я видел доносы.
Тогда я не оценила его поступка по достоинству. Ведь не доставляло никакого труда доказать, что я никакая никому не гражданская жена. В одной с нами квартире жила доносчица. Мы с Зикой раздражали её тем, что молча не одобряли её грубое, вульгарное поведение. Подселенка пьяно ругалась в коридоре и на кухне, а Зика вечерами играла иногда на рояле. И хорошо, задушевно играла. Такой контраст был, видимо, дополнительным стимулом для Олёниных упражнений в эпистолярном жанре. Семён шел на серьёзный риск, чтобы нас с Зикой не трогали.
Отец Владимир, когда узнал обо всём, тяжело вздохнул и долго молчал.
- Я не подумал об этой угрозе, - сказал он, наконец, не поднимая глаз. - Вы же совсем ещё девчонки.
Отца Владимира тоже, естественно, вызывали на Лубянку. Требовали доносить на патриарха. Батюшка наотрез отказался.
Народные волнения в связи с переходом на Новый стиль всё усиливались. Резолюцию патриарха Тихона об отмене в богослужебной практике " нового" календарного стиля я тоже отлично помню. Её мы с Зикой переписывали в сотнях экземпляров на уже обычной, не очень хорошей бумаге, на половинках и четвертушках.
"Повсеместное и обязательное введение нового стиля в церковное употребление временно отложить..."
Советская власть не простила Первосвятителю явного неподчинения. Владыка Илларион был арестован. Канцелярию опечатали, делопроизводство вновь остановилось.
Обновленцы, сильно приунывшие после того, как патриарх Тихон был отпущен на свободу, снова начали действовать. У них появился новый руководитель, епископ Евдоким Мещеряков, бывший ректор Московской Духовной Академии, умный, образованный, в нем чувствовалась порода. Я разок видела, как он выходит от Патриарха, не в силах скрыть свое раздражение. О нашем первосвятителе епископ Евдоким отозвался так: "Все хи-хи да ха-ха. Да гладит кота". А что же он думал, Патриарх ему будет душу изливать?!
Патриарх Тихон действительно нес в себе негаснущий свет радости. Было невероятным счастьем, получить его благословение. Ради этого стоило пойти на риск, привлечь к себе снимание ГПУ работой в его канцелярии. Стоило, и отец Владимир это тоже понимал, давая мне время от времени поручения, позволявшие увидеть патриарха Тихона. Патриарх приносил с собой неземную радость. А ведь в то время гибла церковь, расстреливали самых прекрасных людей на земле. Епископа Иллариона, духовного сына и правую руку Первосвятителя, (я видела один раз, с какой любовью патриарх Тихон смотрел на владыку, заехав в Сретенский монастырь) сослали в концентрационный лагерь на Соловках. Оттуда епископ Илларион не вернулся.
Спустя несколько дней после ареста митрополита Иллариона в ночь на праздник Знамения Богородицы был застрелен любимый келейник патриарха Яков Полозов. Он со своей семьей жил вместе с патриархом Тихоном в маленьком домике у ворот Донского монастыря. Тем вечером они все вместе готовились отмечать день рождения Наташи Полозовой, жены Якова. Подготовили праздничный ужин. Но в дом внезапно ворвались неизвестные, грянули выстрелы... Так карался Патриарх за независимую от светской власти церковную политику. Я уже писала, что Тучков, руководивший антицерковной деятельностью ГПУ, считал себя психологом.
Людям с холодным сердцем никогда не понять, каково это, видеть, как страдают и умирают любимые люди. Но палачи инстинктивно чувствуют, что причиняют нестерпимую боль именно таким способом. Вспоминается, что митрополиту Московскому Филиппу Колычеву перед смертью принесли голову его любимого племянника, казнённого по приказу Ивана Грозного.
Вот так страшно кончился 1923-ий год. Но церковь вновь праздновала Рождество Христово, и в нас опять вливались силы для дальнейшей жизни.
***
Следующий год я помню как год, когда нас, органы церковного управления и канцелярию, пытались легализовать. Платой за легализацию должно было стать включение обновленца о. Красницкого в состав Священного Синода при патриархе. Я уже описывала Красницкого, нахмуренного, со взглядом исподлобья лидера Живой Церкви. В том, что он является ставленником ГПУ, не сомневался никто. Но на другой чаше весов лежали жизни епископов, священников и множества обычных верующих.
Я видела утвердительную резолюцию патриарха Тихона на "покаянном" заявлении Красницкого и сама потом переписывала во множестве экземпляров постановление о создании Священного Синода со включением в его состав протопресвитера Красницкого.
