— Нет у нас мужчин ни чтобы жить, ни чтобы умирать, так себе, одни полукалеки, убогие да хромые, — встрял а разговор, который с жаром вели мужчины, заморыш Карла.

— Ты чего толкуешь?! Сам-то разве лучше! — разозлился Эльмар. — Утром встанет, начнет брюзжать, вечером ложится спать — снова брюзжит. Жизнь человеку не мила, все время надо ему куда-то мчаться сломя голову. Одним человеком на фронте больше или меньше — какая разница, ничего от этого не изменится. Должен же хоть один петух остаться в деревне, чтобы женщин обхаживать. Почему не пошел в армию, когда звали! Сколько раз эстонскому народу приказ выходил! Чего же ты в кусты залез и там отсиживался? Бродишь вокруг как тень, впрочем, иначе ты и не можешь, раз на святой кладбищенской земле стоит крест с твоим именем.

— Я бы, может, и пошел, ежели была бы такая армия, которая за правое дело сражается. А потом сестра поставила этот крест, как тут пойдешь? Она за меня решила. Теперь никаких забот нет, только и дел — открыть крышку гроба и залезть на свое местечко, когда срок придет, — вздохнул заморыш Карла.

— Нельзя! — воскликнул Йоссь. — Гроб-то без трубы.

— Да, — вздохнул Рикс. — Наш народ не родил в нужное время титана мысли. Это больно дает себя знать. Нет полководца, нет инициативного человека, который сплотил бы людей воедино и погнал бы иноземцев, чтобы и духа их не было.

— Я же сказал — дерьмовый народ, — зевая повторил Йоссь.

— Что с нами этак будет? — жалобно произнес заморыш Карла. — Здесь, в Рихве, собрались лучшие представители эстонского народа. Но они решили отряхнуть со своих ног прах этой земли. Обычно говорят, что крысы покидают тонущий корабль, значит, есть у этого зверя жизненная сила, коли не хочет идти на дно. Моллюск, который еле-еле передвигается, остается на корпусе корабля. Он чувствует себя уверенно в своей раковине до тех пор, пока ее не раздавят. А у крысы — зубы, она всюду прогрызет себе лазейку.

— Да здравствуют крысы! — воскликнул Парабеллум и поднял кружку с самогоном.

Первый раз за долгое время Бенита улыбнулась. Ей вспомнилось, как серые крысы мчались от реки к хутору, когда отец Каарел ходил топить их. Крыс одолела тоска по дому.

— Да здравствуют крысы, — повторил Йоссь и стукнул кружкой о стол так, что самогон расплескался на скатерть.

Бенита посмотрела на свой палец — в том месте, где было обручальное кольцо, виднелась светлая, похожая на рубец полоска, — а затем долгим взглядом обвела гостей. Леа Молларт без конца зевала, прикрывая рот рукой. Остальные тоже сидели с унылыми лицами и провалившимися от бессонной ночи глазами. Но почему-то никто не говорил, что пора расходиться. Кулливайнуская Меэта, примерная хозяйка, отослала лишь детей, сама же продолжала сидеть, облокотившись на стол, чтобы не заснуть. Возможно, они все надеялись здесь, в едином кругу, найти друг у друга поддержку? Или боялись пропустить мимо ушей что-то, что могло оказаться важным в эти смутные времена? Бенита внимательно разглядывала подарок крестной — испачканную, измятую и засыпанную пеплом скатерть. Между кружек с самогоном валялись ошметки ветчины, надкусанные огурцы лежали прямо на скатерти. Потрескавшиеся тарелки, заменявшие пепельницы, едва были видны из-под горы окурков. Но Бенита не испытывала сейчас ни малейшего желания прибрать на столе.

Внезапно она почувствовала тошноту. Стараясь не привлекать к себе внимания, Бенита тихо встала и вышла. В кухне она споткнулась о ведра, которые, входя, опрокинул Йоссь. Она не стала наклоняться, чтобы поставить их на место. Что-то чавкнуло под ногой, и Бенита представила себе, каким отвратительным будет пол кухни, когда рассветет. Ее еще сильнее затошнило. Ручка двери, до которой она дотронулась, показалась холодной и липкой, в водопроводной трубе зашумело, хотя бак, насколько она знала, был пуст. Может, полоумная Випси снова ходила качать воду?

Наружная дверь скрипнула. Наконец-то Бенита стояла на каменных ступеньках и жадно вдыхала в себя прохладный воздух. Внезапно ей почудилось, будто вдали что-то блеснуло. В самом деле, на выгоне, где паслись лошади, мерцал огонь. Бенита сделала шаг назад, прислонилась к косяку и постаралась взять себя в руки. У нее было такое чувство, будто весь мир завертелся вокруг нее, и Рихва, натыкаясь на верхушки деревьев и крыши, взлетает в воздух. Окрестности, насколько хватало глаз в темноте, казались незнакомыми.

Держась за стенку дома, Бенита нагнулась над крыльцом, и ее вытошнило.

Сразу стало легче. Головокружение прошло, и Бенита ощупью спустилась с лестницы. Вытянутая вперед рука коснулась чана, в котором стояли, охлаждаясь, молочные бидоны. Женщина зачерпнула горсть воды и плеснула себе в лицо. Придя в себя, Бенита нашла на скамейке опрокинутое ведро и вручную накачала в него воду. Теперь можно было вымыть лицо, руки, прополоскать рот и горло. Остатки воды Бенита выплеснула на крыльцо, словно ему надлежало быть сейчас самым опрятным местом рихваского дома. Несколько раз глубоко вздохнув, Бенита почувствовала себя достаточно освеженной. Она решила еще раз взглянуть туда, где только что мерцал огонек, полагая, что теперь видение исчезло. Однако свет на выгоне все же горел. На траве стоял штормовой фонарь, и какой-то мужчина, напоминавший огромную ночную бабочку, маячил перед огнем.

Бенита ощупью побрела к выгону.

Глаза, привыкнув к темноте, различали все лучше и лучше, да и отсвет от фонаря помогал. Внезапно Бенита совершенно отчетливо увидела хозяйского сына из-под Раквере — он стоял у лаза, прислонившись к столбику. Держа в руке белый листок бумаги, парень протягивал его девушке-цыганке. Девчонка, закутанная в желтое атласное одеяло, казалась мумией, стоящей посреди ночного пастбища. Как только парень с листком в руке делал шаг вперед, девушка отступала. Поскольку ног ее из-под одеяла не было видно, казалось, что девчонка, чуть покачиваясь, скользит по траве.

«Рихва все-таки взлетела в воздух», — подумала Бенита, и ее охватила дрожь. Постояв какой-то миг с закрытыми глазами, она вновь обрела равновесие и трезвость восприятия. Бенита пошла прямо на фонарь, где только что находился какой-то человек.

Кто бы это мог быть? Немая сцена, разыгравшаяся между девушкой-цыганкой и хозяйским сыном из-под Раквере, явно не касалась этого третьего, чья тень мелькала сейчас между стволами берез.

Бенита шла, по очереди отрывая от земли отяжелевшие ноги. Перед ней покачивался фонарь, и снова ей показалось, что рихваские постройки и поля поднимаются в воздух. Только свинцовые ноги удерживали саму Бениту на земле. С каждым шагом они как будто все глубже и глубже уходили в вязкую почву.

Между березами и фонарем, спиной к Бените, стоял ветеринарный врач Молларт.

дравствуйте, Эрвин Молларт, — тихо сказала Бенита.

— Здравствуйте, — ответил Молларт и повернул голову. На его лицо теперь не падал свет от фонаря. Зато Бенита стояла как в луче прожектора. Она напрягла мускулы лица и зажмурилась, чтобы скрыть выступившие на глаза слезы радости.

— Я ждал вас. Ходил вокруг дома, заглядывал в окна. Но у вас справляли праздник, и вы не нашли времени для меня, — заметил Молларт.

— Я устроила попойку, чтобы бодрствовать, пока вы не вернетесь, — улыбнулась Бенита и протянула ему руку.

Он в смущении отступил и спрятал руки за спину. Только сейчас Бенита заметила на земле лошадь и свернувшегося рядом с ней в комочек жеребенка, прикрытых соломой.

— Я прибыл вовремя, — заметил Молларт. — Парень бы один не справился. Кобыла была измучена долгой дорогой.

Бенита смотрела на беспомощного жеребенка, который, казалось, и лежа шатался от слабости. Он еще не вставал на ноги и только сейчас чуть приподнялся и попытался выпрямить суставы передних ног. Да и держать шею ему было не просто: голова жеребенка с белой отметиной на лбу валилась то на одну, то на другую сторону. У кобылы дрожали ноздри, а глаза были большие, влажные и темные.