В последние годы пастор широко распространял в округе портреты вождя. Каждый, кому случалось зайти в церковную канцелярию, уходил оттуда с портретом фюрера под мышкой. Более зажиточным хуторянам пастор всучал портреты побольше и подороже, бедные же возвращались домой с более легкой ношей. А сам пастор — судачили злые языки — якобы приобрел совсем крошечный портрет, умещавшийся в нагрудном кармане пиджака.

Кулливайнуский хозяин тоже отвел своих лошадей на выгон, туда, где подле берез паслась с обеда жеребая кобыла хозяйского сына из-под Раквере. Теперь три лошади стояли там мордами друг к другу, словно жалуясь одна другой на пыльные дороги и тяжелые поклажи.

Увесистый свиной окорок давал себя знать, и Бенита решила слезть с крыши. Какая-то непреодолимая сила заставила ее взглянуть туда, где сквозь вербный кустарник зигзагом мелькала белая лента дороги, терявшаяся затем в еловом лесу.

Оттуда приближался целый обоз!

Бените бросился в глаза одинокий человек, шагавший рядом с телегой, из которой высовывались наружу доски. За телегой следовала рессорная коляска, в ней сидели двое мужчин в шляпах. Затем пароконная линейка. Ну и поклажи было на ней, не говоря о женщинах и детях. Через некоторое время Бенита увидела сквозь кусты вербы еще одну повозку — серый, неопределенной формы воз — очевидно, то были мешки, накрытые брезентом.

видев, что обоз, миновав липы, заворачивает на Рихву, Бенита сказала стоявшей поблизости кулливайнуской Меэте:

— Гляди, в Рихву валит гость. Будь добра, кликни на подмогу свой полк да прогони скотину домой и накорми ее.

Меэта подошла к Бените и обняла ее за плечи.

— Не беспокойся, все сделаю, — приветливо улыбаясь, пообещала кулливайнуская хозяйка.

Бенита уже бежала к риге. Она распахнула ворота и, чтобы они не захлопнулись, приперла обе половинки камнями.

— Хозяйка, принимай гостей! — крикнул из рессорной коляски мужчина, державший вожжи, и приподнял шляпу.

На какой-то миг Бенита потеряла дар речи.

— Ты нисколько не изменился, Рикс, — произнесла она, медленно идя ему навстречу.

— Неслыханное дело! — покачал головой мужчина, которого назвали Риксом, вылезая из рессорной коляски. — Такого сюрприза я никак не ожидал! Что ты здесь делаешь, Бенита?

— Да вот, стала хозяйкой рихваского хутора, — щуря глаза, ответила Бенита.

— Что хотела, то и получила, — высокомерно бросил мужчина и оценивающим взглядом окинул рихваские постройки. Затем, положив руку на плечо Бениты, стал всматриваться в ее лицо.

От прикосновения Рикса Бенита вздрогнула, однако сразу же приняла равнодушный вид.

— Добро пожаловать, Рикс, на мой хутор, — не скрывая насмешки, произнесла Бенита, стараясь отогнать нахлынувшие воспоминания, от которых к ее щекам невольно прилила краска.

Все, кто ехал в одном обозе с Риксом, с интересом наблюдали за мужчиной и женщиной. Даже лошади скосили глаза на хозяйку рихваского хутора.

— Послушай, Рикс, — чуть наклоняясь вперед и многозначительно глядя на Бениту, произнес второй мужчина, ехавший в рессорной коляске. — Нам, кажется, повезло?

— Мой друг, Парабеллум, — представил мужчину Рикс. — Человек, объездивший полмира.

Парабеллум выскочил из коляски и протянул Бените левую руку.

— Милая публика, — обратился Рикс к попутчикам. — Перед вами госпожа Бенита, моя школьная приятельница, человек с золотым сердцем, которая не откажет нам в помощи и крове.

Бенита натянуто улыбнулась. Чтобы справиться с чувством неловкости, она стала деловитым тоном отдавать распоряжения. Ей было трудно собраться с мыслями, потому что рука Рикса все еще лежала на ее плече, и Бенита чувствовала себя скованно.

— Поставьте телеги в ригу. А лошадей отведите на выгон, вон туда, где две березы.

— Надеюсь, твой муж не дома? — тихо спросил Рикс, сдавливая пальцами плечо Бениты.

Справившись с первым смущением, Бенита выскользнула из объятий Рикса.

— Для кого дома, для кого нет! — смеясь ответила она.

— Мое почтение, — почему-то сказал Парабеллум, который так и не вынул правую руку из кармана. Прихватим с собой к морю хозяйку?

— У меня у самой тридцать лошадей на пойме пасутся, могу и одна доехать, вашей кляче все равно всех не увезти, — шутливо ответила Бенита.

Пока на обочине картофельного поля шло возобновление старого знакомства, остальные беженцы не теряли времени. Причмокивая и понукая усталых лошадей, люди стронули их с места, и возы, один за другим, стали заворачивать в ворота риги. Как и у кулливайнуского семейства, так и у новоприбывших за телегами шли на привязи телки и коровы. В ящиках хрюкали свиньи, а у одной семьи был даже прихвачен с собой пес. Он был привязан коротенькой веревкой к задней оси и, таким образом, из-под телеги виднелся лишь его хвост, закрученный колечком.

Перед тем, как распрягать лошадей, с возов сняли заморенных детишек. Малыши с затекшими от долгого сидения ногами топтались на земляном полу риги. Они снова и снова выходили за ворота, чтобы поглядеть, что делается снаружи, и сразу же возвращались обратно. Очевидно, им надоело находиться под открытым небом и теперь, обретя крышу над головой, они блаженствовали в непривычно просторном помещении.

Последним повел свою лошадь Рикс. Шагая рядом с рессорной коляской, он ввел своего каурого в ригу, повернул оглоблями к воротам, а затем распряг.

— Красивый жеребец, не правда ли? — обращаясь к Бените, сказал Парабеллум.

Бенита кивнула.

— В нынешнее время самое правильное — ехать на одре. Дорогой немцы хотели силой отнять у Рикса его каурого. Рикс откупился сигаретами. Солдаты махнули рукой и оставили нас в покое.

— Не понимаю, как такие люди, как вы, могут спокойно путешествовать? — удивилась Бенита.

Парабеллум усмехнулся.

— Кое-что должно быть и в кармане, и в голове, — произнес он. — В нынешнее время надо беречь своего брата-эстонца. Этак нас совсем разбросает в разные стороны. Кто в русской армии, кто у немцев, кто хворый, кто сам сделал себя хворым — много ли нас останется? Взглянут когда-нибудь на скрижали истории и увидят вместо имен наших мужчин — прочерки. Придется тогда вводить восточные обычаи и создавать гаремы, чтобы поднять численность населения до прежнего уровня.

«Куда они все собрались ехать?»— подумала Бенита, заглядывая в ригу, где сновали люди.

— Эстонию сейчас, пожалуй, накренило к западу, — рассмеялся Парабеллум. — Скоро вода в Виртсу перельется через край.

— Есть ли в этом смысл? — спросила Бенита, а сама подумала о Молларте. — Земля опустеет.

— К сожалению, человек думает в первую очередь о себе, — пробормотал Парабеллум. — Все можно оправдать! Останешься на месте — можешь исчезнуть, опять-таки — прочерк. Уедешь — когда-нибудь вернешься с терновым венцом мученика на голове. Вы не боитесь? Не дрожите от страха? Трескучий сибирский мороз вам не снится?

— На мне нет вины, — ответила Бенита.

— Думаете, на ней есть? — спросил Парабеллум и показал на молодую женщину, нянчившую ребенка у ворот риги.

— Она же едет за мужем.

— Здесь всякие есть. Те, кто бегут от выстрелов — самый примитивный сорт, — согласился Парабеллум.

— У меня, очевидно, плохо развито воображение, — после минутного молчания заметила Бенита. — Я всю войну прожила здесь, в Рихве, и, слава богу, осталась в стороне от всего. Я не прошла школы страха.

— Я ведь не зря предложил вам место в рессорной коляске, — усмехнулся Парабеллум. — Послушайтесь старших.

— Глядите, у одного беженца с собой строительный материал. — Бенита показала рукой на мрачного пожилого мужчину, на возу которого заметила доски. — Очевидно, собирается ставить хибару на другом берегу. И поросенка прихватил, если не сдохнет в пути от морской болезни, то и хозяйства налаживать не надо, все есть, — усмехнулась Бенита.

— Этот человек везет дубовые доски, — сказал Парабеллум, становясь серьезным. — Два его сына-легионера убиты. Жена отправилась весной в город и не вернулась — погибла во время бомбежки. У него был куплен участок для семейного склепа. Жена и дети погибли, класть под плиту с золотой надписью стало некого. Говорят, он поклялся до самой смерти возить за собой доски на собственный гроб. Всегда найдется кто-нибудь, кто сколотит из них ящик и отвезет гроб туда, где человек присмотрел для себя местечко.