— Вы многих людей спасли? — задала женщина дурацкий вопрос, растирая при этом голени и колени, хотя едва ли ей могло быть холодно в такую мягкую летнюю ночь, да еще в сухой рубашке.

— Я профессиональный спасатель, — насмешливо произнес я.

— Немедленно спасите меня! — потребовала женщина.

Я решил, что она дурачится.

— Правда, я нуждаюсь в этом!

— Хотите снова броситься в воду? — спросил я, разозлившись.

— Ох, мальчик, вы, наверное, новичок, — вздохнула женщина.

— Что я должен сделать? — спросил я, не скрывая своего замешательства.

Женщина захихикала.

— Прижмите меня покрепче к своей груди.

Я сделал то, что мне велели, — женщина дрожала.

— Я горю желанием отомстить ему! — прошептала она.

— Прекрасная мысль — полетим утром, ну, скажем, на Кипр! Пусть бьется головой об стену. Ну как — полетим?

Разумеется, я никуда не полетел с той истеричной женщиной. Да и вряд ли она утром помнила, что учинила и наболтала с пьяных глаз ночью. Вероятно, на следующий день она просто чувствовала себя разбитой и явилась в ресторан лишь к обеду. Затем она гуляла по аллее со своим другом, разглядывала модные тряпки, висящие на вешалках перед входом в магазины, затащила мужчину в какой-нибудь бар, чтобы с помощью апельсинового сока снять все еще продолжающееся состояние похмелья, и попросила положить в напиток побольше колотого льда. Едва ли ей хотелось вспоминать ночную ссору. Можно предположить, что под вечер парочка станет листать рекламный проспект — куда бы поехать дальше?

По всей вероятности, «Апельсиновая роща» надоела им.

Мне тоже.

Через несколько дней начинался мой отпуск.

Я сложил Чемодан, сел в автобус и поехал в другой курортный город.

Хотелось испробовать возможности новой профессии. Та женщина подала мне неплохую идею — почему бы мне не стать профессиональным спасателем! Впереди был длинный и тернистый путь овладения этой профессией.

Лет десять мне сопутствовал успех.

До тех пор, пока Виргиния… Это имя вертится у меня на языке, мне хочется выплюнуть его.

ы стоим на краю кратера и обдумываем, как довести нашу работу до конца.

Почти невозможно было добиться единства от этих тупиц. Правда, они тотчас же согласились с тем, что тело Майка нельзя оставлять на мусорной куче в обгоревшей машине. Бренные останки человека надо погрести в недрах земли, пришли они к единодушному мнению. Но затем, позабыв о деле, принялись мудрствовать. Чего они только не болтали о человеческой судьбе, скоротечности жизни, эпохе, обстоятельствах. Твердили о стрессе и состоянии отчаяния, чувстве опасности и его отсутствии. Намекали на то, что именно я довел Майка до точки. Чушь. Он сам раскис и предопределил свой конец. Прежде, будучи на свободе, мы могли ежедневно читать в газетах о самоубийствах — и ничего. От жалостливой болтовни остальных у меня в конце концов стали вянуть уши. Своей деловитостью я вмиг заставил их умолкнуть. Я напомнил, что в такую жару даже обуглившийся труп может источать зловоние, и если их диспут еще продлится, то жуки, не говоря уже о крысах, покончат с останками Майка. А разве в каньоне есть крысы? Ох, Флер! Почему бы им здесь не быть!

Наконец они взяли себя в руки, чтобы обсудить, как организовать похороны. И тут же столкнулись с непреодолимыми трудностями: где найти такое место, которое бы навсегда осталось неприкосновенным? Как предать несчастного Майка земле, если нет гроба? Завернуть ли его, как Христа, в белое полотно? Странно, недоумевали они, в мусорных кучах можно найти все что угодно, только не гробы. И куда мы подевали лопаты? Может быть, этой спекшейся поверхности нужна кирка? О кирке сказал Жан, остальные, вероятно, и представления не имеют, как выглядит это орудие.

Я слушал их и чувствовал, как от нетерпения меня начинает колотить. Если бы мир состоял из подобных недотеп, вся работа осталась бы несделанной и мертвые непохороненными.

Я чуть было не заорал от злости, но тут неожиданно мне вспомнился случай из моей юности. Это было в ту пору, когда я еще не отряхнул с ног пыль родной деревни и не перебрался в город. В нашей деревне хоронили одного балагура и волокиту, который спьяну угодил под перевернувшийся трактор. Накануне по деревне поползли слухи, будто человек этот умер насильственной смертью и что вся эта история подозрительна — несчастный случай подстроили обманутые мужья. День похорон выдался на редкость душным, в черном костюме было жарко, как в шубе. Отец, который терпеть не мог имя, данное мне матерью, и упорно называл меня Эрнстом, сызмальства старался привить мне правила приличия и благопристойность.

Похороны устроили честь по чести, собралась вся деревня, все соблазненные женщины и их мрачные мужья; мамаши крепко держали за руку своих подросших дочерей, словно покойник все еще мог представлять для них опасность. Были там и мы, все те, кто умел играть на трубе, так что получился духовой оркестр.

Как раз в тот момент, когда пастор закончил читать отходную и мужчины приготовились опускать гроб в могилу — держа в руках концы ремней, они ждали, когда подадут сигнал, и мы, музыканты, уже поднесли трубы к губам, — грянул оглушительный гром. Не знаю, кто уж там с испугу выпустил концы ремня, во всяком случае, гроб упал в яму, накренился, и какая-то непонятная сила сорвала с него крышку. Позднее сведущие люди рассказывали, что видели на лице покойного отвратительную усмешку. Сразу же вслед за раскатом грома хлынул проливной дождь, люди, на мгновение застывшие на месте, с визгом разбежались в разные стороны. Даже почтенные хозяева не постыдились пуститься наутек.

И только мы, музыканты, остались на местах. Не то чтобы мы были менее суеверны, чем остальные, просто никто из музыкантов не решился самовольно удрать, как-никак своя компания. Поскольку мы остались и промокли до нитки, терять нам было нечего. Мы сложили инструменты под деревом, один из нас залез в яму, приладил крышку, другой в это время принялся копать, удлиняя яму, и общими усилиями нам удалось поставить гроб в правильное положение, затем мы взяли лопаты и закидали могилу землей.

В этом мире приходится делать всякую работу.

Воспоминание юности согрело мне душу, и я не стал затевать скандала. У всех у нас нервы были на взводе; если лошадь понесла, то кнут ей не поможет, только хуже будет. Пока остальные что-то беспомощно лепетали о предстоящих похоронах, я выработал программу действий. Однако не торопился навязывать свою волю. Я знаю, что за моей спиной они называют меня тираном и грубияном.

Глядя на этих неженок, я с удивлением подумал, что в наши дни, когда постоянно приходится сталкиваться с трудностями, многие люди умудряются жить в стороне от действительности, их занимают лишь их собственные мелкие проблемы. Хотел бы я поглядеть на них за рулем груженного доверху тягача на горных дорогах, где под колесами гололед. Крик ужаса — и они в пропасти.

Очевидно, то давнее происшествие на деревенском кладбище вспомнилось мне как нельзя кстати. Я стал понимать, что никогда нельзя раскисать, надо, невзирая на обстоятельства, всегда все выяснять до конца. И только когда в окружающем мире начнут твориться непостижимые вещи, человек может позволить себе впасть в панику. Поэтому-то я и принялся колошматить покойного Майка. Как высокообразованный человек, он должен был бы объяснить мне, что это за желтое облако, которое, подобно огромному языку, сползает вниз по краю карьера. Я чуть было не тронулся умом, когда увидел это вещество ядовитого цвета. Я был уверен, что сейчас желтая масса погребет нас под собой. Мы задохнемся и перемрем как мухи. Вероятно, именно Майк и люди одной с ним профессии сделали столько страшных изобретений — годами газеты трубили об атомной, водородной, нейтронной бомбе, о бактериологическом оружии и разрушительных лучах лазера — я ни черта не смыслю во всех этих делах. Мой разум воспринимает ружье и пулю. И не я один такой, темный и глупый. Не зря народ в больших городах переполошился, то и дело на улицы стекаются толпы, в душах людей смятение, они не могут оставаться в четырех стенах, собираются вместе, заполняют площади и требуют: остановите это безумие. Но всякие белые манишки и очкарики знай себе бормочут о закономерности цивилизации, черт знает каком-то там развитии и его неизбежности. И продолжают вынашивать в своем больном мозгу новые ужасы.