В 1979 году произошла исламская революция, сына Реза-шаха Мохаммеда Реза Пехлеви свергли националисты – противники шахского режима, а улицу переименовали в Мосаддык. Ее назвали так в честь бывшего премьер-министра Ирана доктора Мохаммеда Мосаддыка. Эксцентричный адвокат, он получил европейское образование, а став премьер-министром, пытался национализировать иранскую нефть, но был смещен с поста в ходе спонсируемого ЦРУ переворота. Мосаддык стал героем, но пробыл на посту чуть больше года, и столько же улица называлась его именем. Крестный отец исламской революции аятолла Рухолла Хомейни завидовал популярности Мосаддыка и никогда бы не допустил, чтобы самая знаменитая улица страны носила имя человека, ставшего символом иранского национализма, а не символом ислама. Хомейни переименовал ее в Вали-Аср в честь почитаемого имама Махди, также известного под именем имама Замана – последнего из двенадцати шиитских имамов, которого многие шииты считают Спасителем. Появление мессии возвестит новую эру мира и исламской справедливости, но до того Спаситель вынужден прятаться. Подходящее имя для улицы, ставшей символом города, чья истинная жизненная сила жестоко подавляется исламским режимом.

Это происходит глубокой ночью. Никто не знает, во сколько и сколько человек причастны, но наутро все только об этом и говорят. Свидетельства случившегося видны по всей Вали-Аср: из бетона торчат десятки обрубленных стволов. Работники муниципалитета с бензопилами срубили более сорока сикоморов. Тегеранцы недовольны. Они шлют письма, звонят мэру, фотографируют. Пишут о произошедшем в Твиттере и заводят страничку на Фейсбуке. История попадает в газеты. Члены известной группы правозащитников утверждают, что деревьев срублено намного больше. Ассоциация защиты культурного наследия называет уничтожение «невинных» деревьев «ужасающим актом вандализма». Люди обрывают телефоны в прямом эфире ток-шоу радио «Фарханг» – национальной радиостанции. «Каждое из этих деревьев хранит воспоминания. Если их срубят, воспоминания погибнут. Их бензопилы вонзились в мою душу», – в слезах причитает слушательница с типичной иранской горячностью и драматизмом. Тегеранцы в гневе.

Безногий ветеран войны занимает свое обычное место на тротуаре у парка Меллат в северном конце Вали-Аср. Кладет рядом грязные костыли и раскладывает на земле товар: батарейки разных цветов и размеров. За его спиной по водостоку бежит гигантская крыса. Студент музыкального училища со скрипкой на плече услышал про срубленные деревья и пришел посмотреть своими глазами.

– Я-то был на войне, а бедные деревья – чем они заслужили такую судьбу? – шутит ветеран.

Юноша усмехается и идет на север в Баг-Фердоус – городской парк, раскинувшийся перед элегантным дворцом Каджаров. Сюда он приходит поразмышлять и понаблюдать за миром на Вали-Аср. Он садится на скамейку и открывает лэптоп; включает «Реквием» Моцарта в живом исполнении оркестра. Рядом садится старик в костюме-тройке и слушает прекрасную музыку, смешивающуюся со звуками города.

Там, где начинается центр города, у пересечения с улицей Джомхури бородатый мужчина в зеленых кроссовках и красной рубашке играет на аккордеоне. Он исполняет печальные персидские мелодии для застрявших в пробке горожан. Когда ему протягивают купюру, он достает из поясной сумки бумажку с адресом своего блога. Он пишет о зле в этом мире; главное зло – дьявол, материализм и наша одержимость сексом.

В самой южной точке Вали-Аср на дороге затор. Но сейчас не час пик, и это не пробка. Тысячи людей собрались на холоде и стоят на тротуаре и проезжей части у мечети; внутри нет мест. Похороны. Мужчины несут двухметровые венки из белых гладиолусов, перевязанных черной лентой. В мечети каари – Читатель Корана – читает строки из Корана, а после произносит эпитафию: «Она принадлежала к поколению, знавшему истинный смысл слова “честь”. Она обратилась к Богу и больше не оглядывалась, – говорит он. – Она была честной женщиной».

– Надолго уезжали, – молодой пограничник пролистывает паспорт, не поднимая головы, – а теперь решили вернуться? – По-прежнему листает. – Спустя столько лет. – Поддевает ногтем пластиковый уголок первой страницы.

Дариуш с детства так не боялся. Он провел языком по твердой пластиковой оболочке капсулы с цианидом, лежавшей между десной и щекой. Ему сказали, что у правительства есть список их имен – черный список диссидентов, находящихся в розыске. И в тюрьме его ждут пытки и медленная смерть.

Офицер посмотрел на него:

– А почему уехали?

– Родители уехали из-за войны. Хотел остаться, но они взяли меня с собой. – Он ответил слишком поспешно.

– И почему решили вернуться? – Юноша еще раз пролистал его паспорт.

Дариуш заплатил за него 20 тысяч долларов одному шиитскому активисту в Багдаде. Тот делал паспорта для больших шишек. Настоящее произведение искусства – лучшей подделки нигде не найти.

– Хочу повидаться с родственниками. Соскучился по родине, – дрожащим голосом ответил он.

Пограничник перегнулся через стойку и положил ладонь на грудь Дариуша.

– У вас сердце трепыхается, как воробушек. – Тут он расхохотался и бросил паспорт через стол. – Ох уж эти новенькие, что ж вы так боитесь-то? Не верь всему, что пишут в газетах, друг. Мы тебя не съедим. Сам увидишь, жизнь в Иране стала лучше для таких, как ты. Уезжать не захочешь.

Значит, вот как все просто вышло – взял и вернулся в страну, которая преследовала его в кошмарах с тех самых пор, как двадцать с лишним лет назад они с матерью бежали от революции. Даже как-то слишком просто. Надо быть осторожнее: вдруг они все еще сидят у него на хвосте? Дариуш знал: иранцы – мастера двойного блефа.

Организация предупреждала, что при въезде в Иран багаж просвечивается. Усиленные меры безопасности были обусловлены не только паранойей режима и страхом перед сепаратистами. Правительство боялось таких, как он, Дариуш, – членов МЕК, Моджахедин-э Халк, Организации моджахедов иранского народа.

Дариуш вступил в МЕК чуть больше года назад. Его мать, учительница начальной школы, пришла в ярость, когда он впервые заговорил о них. МЕК сыграли ключевую роль в исламской революции 1979 года, которая привела к свержению шаха. В том, что ее жизнь была разрушена, мать Дариуша винила их не меньше, чем исламистов. Она надеялась, что для сына это всего лишь период, ведь МЕК была первой современной исламской революционной группировкой в Иране и она помнила, что в студенческие годы многие ее друзья попали под очарование их речей о социалистических идеалах и равенстве. Но вскоре она заметила, что Дариуш изменился; он начал молиться, и хотя она сама соблюдала мусульманские ритуалы, новообретенная религиозность сына пугала ее. Он начал проповедовать всем о сазман, организации, показывать фотографии политзаключенных из МЕК. Она спорила с ним, вспоминала случаи о друзьях семьи, которые связались с МЕК: им промыли мозги, вынудили разлучиться с любимыми. Мать гордилась, что сын учился в США, гордилась их новой жизнью в маленьком городке недалеко от Вашингтона. Ей было невыносимо видеть, как сын переводит все сбережения и заработки на счет группировки. Но Дариуш не слушал ее. Он стал проводить все меньше времени дома, а потом перестал и звонить. Она умоляла его уйти из МЕК. Вместо этого он вычеркнул ее из жизни.

Дариуш вышел и очутился под утренним весенним небом, вдохнул пыльный запах Тегерана. Пахло нафталином, сухими травами, землей и бензином. Это был запах его детства. Он вернулся домой.

По пути к очереди на такси он наслаждался каждым шагом и вертел головой, как голубь в поисках еды. Вокруг все казалось до боли знакомым; куда бы он ни глянул, его как будто окружали родственники. Еще никогда – даже на собраниях МЕК – у него не возникало столь сильного чувства родства.

– Эй, думаешь, тебя весь день ждать будут? Садись в такси или выходи из очереди! – окликнул его служащий в нагруднике и с папкой в руках.