— Я здесь, потому что я должна быть здесь, — на мой оскал еле слышно прошептала она и подошла ко мне как можно ближе, осторожно положила руку на щёку. Я отпрянул от неё, уткнувшись взглядом в пол.
— Нет, — еле слышно произнёс я, — Ты ничего не должна убийце и монстру.
В глазах Лили застыли слёзы. Боль плескалась в них, как русалка в пучине пушистых белых волн.
— Я… я люблю тебя, — прохрипела она, — Если ты не хочешь меня видеть, скажи.
— Я хочу видеть тебя. Но не могу. Есть одно чувство, которое я люблю — это справедливость. Есть одна девушка, которую я люблю — это ты. Я прошу тебя лишь об одном. Будь рядом с Дэйзи столько, сколько нужно. Твоё чудовище будет наказано…
— Дориан, хватит! — она вдруг села на колени на пол и зарыдала, плотно закрыв маленькими ладошками лицо, — Дориан, пожалуйста, не надо. Я прошу тебя, умоляю, не надо, — её голос дрожал, а всхлипы заполняли комнату, — Я думала, так не бывает…
— Что принц может оказаться чудовищем, Лили? — горько ухмыльнулся я, сев на корточки перед ней.
— Что можно быть таким, как ты! Что счастье, которое впервые было ко мне так близко, и в этот раз поворачивается ко мне спиной! Ты любишь меня, убиваешь меня тоже ты! Ты убил не Бредли, нет! Ты убил нас! Я так и знала, что ты примешь это решение, ведь благородство в тебе порой просто сносит крышу! Я назвала тебя чудовищем не из-за Бредли, а из-за нашей задавленной теми шинами жизни! Я должна бы сейчас убежать, вычеркнуть всё, чем жила последние дни, часы, месяцы! — она давилась слезами, крича, — Но я не могу! Ты у меня в самом сердце, внутри, под кожей! Я многое наговорила, я была зла, но только лишь потому, что я теряю тебя, Дориан! Я теряю тебя! Сейчас мне кажется, лучше бы я вообще не появлялась в твоей жизни, ты бы не связался с Бредли, ты бы жил так же, как раньше, не было бы ничего из того, что происходит сейчас! Ты должен возненавидеть меня, а я тебя за то, что уже никогда у нас ничего не будет! Я не знаю, почему не могу это сделать! Не знаю, почему не могу возненавидеть тебя, если от любви до ненависти — только один шаг! Я не могу, Дориан! Я не могу! У меня всё стынет внутри, я тебя теряю, понимаешь, я теряю тебя! — Лили рвала на себе волосы, царапала саму себя, и у меня горело в самом сердце, там, где Лили била меня кулачками по груди, когда я попытался её обнять. Да, она сопротивлялась, но долго… не могла.
Она обмякла в моих руках, по-детски вытерла слёзы с глаз. Внезапно, как дикая кошка, она схватила мои скулы и оставила на моих, уже безжизненных губах, горячий поцелуй. Глубокий укус до крови. Её тело, которое так крепко прижалось ко мне, затем оголилось и заставила меня вонзаться в неё всю ночь-напролёт.
Я хотел быть наказан ещё больше, чем раньше. Именно поэтому на следующее утро я пришёл в клетку сам. Если быть тигром без воли, то отказаться от неё только по собственной. Но от Лили я отказаться не мог. И не отказывался, не отказываюсь, никогда в жизни.
Сорок лет заключения. Практически всю жизнь.
Я готов ждать миллион лет.
========== epilogue ==========
Лили
Холодный февральский вечер расстилал свои туманные пространства моему взору. Который день я сидела вот так, перед окном, в пустом целыми днями особняке Марселя. Только вечером он привозил ещё больше исхудавшую, повзрослевшую Дэйзи, из которой в один ужасный, летний вечер, было выпито всё веселье, весь блеск в глазах. Утешение своё она видела лишь во мне, Марселе и Альберте. У неё оно было. У меня… пустота.
Дориана нет со мной уже восемь месяцев. В тюрьме он наотрез отказывается видеться. Не только со мной, со всеми. Мы даже не попрощались. Судья Грасс не раз говорил, что Дориан сам усугубил своё положение. Когда я стала спрашивать, что это значит, то он вполне спокойно отвечал, что это такое психическое влияние самой ситуации. Он был в гневе, его ломало от боли и переживаний за Дэйзи, мозг преподнёс ему лживые картины происходящего, хотя Бредли Ривз, который сам мог быть в аффекте, мог броситься под колёса, так как ничего хорошего ему там не светило. Я просила о помощи всех, кого могла. Кристиана Грея, который заручился, что процесс будет двигаться и попросил о помощи специалистов по восстановлению записей с видеорегистратора и психологов. Я попросила о помощи Арбаля, прекрасно зная, что без чьей-нибудь помощи Дориан не согласиться посетить психиатра. Я даже просила Микеле помочь ему бежать. Вот, до чего доходило моё отчаяние. Софина меня ненавидела, во всём винила.
К Марселю в особняк я переехала прямо из театра, как только он достроился, ведь первые четыре месяца я жила прямо там, в гримёрной. Не могла больше нигде. Я заваливала себя работой до истощения, практически ничего не ела. Из театра меня выгнали за голодные обмороки во время спектаклей. Я ловила себя на том, что жила благодаря курению и кофе, а ещё тому, что обещала Дориану «быть с Дэйзи», которая пару раз пыталась покончить с собой, когда я отлучалась. Это было страшно: изначально, она ни с кем, кроме меня не говорила. Затем постепенно я вернула себе её доверие. Благодаря Марселю, эту вторую половину «восьми месяцев», мы научились заново есть, более-менее нормально спать, а для больших забот Марсель купил крупного чёрного щеночка немецкого дога, которого назвал Линдой. Звонко лающая девочка была отдушиной для каждого.
Порой, гладя её густую, мягкую шерсть, я ловила себя на том, что по густоте могут сравниться только волосы Дориана. Когда я оставалась одна, я всегда плакала в обнимку с Линдой, но при Дэйзи я себе этого не позволяла. В декабре ей исполнилось семнадцать — только семнадцать лет, мы с Марселем заказали ей огромную пиццу и позвали Альберта. Так появился ещё один человек, с которым Дэйзи вновь перестала бояться говорить. Айрин и Теодор звонили мне насчёт неё ежедневно, радуясь каждому сдвигу, что происходил в её сознании в лучшую сторону. Я безумно ждала той минуты, когда наконец-то обрадуюсь, но это мгновение упрямо не наступало.
Я сделала крупный глоток кофе. Линда закружилась у меня под ногами, едва я слезла с барного стульчика на кухне. Взяв собачку под мышку и коротко промычав от её тяжести, — выросла она за три месяца на шесть добрых килограмм, — я села на край дивана напротив камина и стала поглаживать мягкую шерсть. На столе предо мной лежал сценарий, присланный мне калифорнийским режиссёром, который собирается снять документальный фильм про Одри Хепбёрн. Увидев меня в выпуске новостей, он решил предложить мне роль, где меня будут снимать как дублёра Одри, чтобы наиболее ярко изобразить некоторые моменты её жизни. Работа была довольно интересная, да и провести остаток зимы и начало марта в благословенном климате Лос-Анджелеса было бы действительно неплохой идеей, но мне ничего не хотелось. Я чувствовала себя парализованной по рукам и ногам. Единственное, что мне хотелось, так это больше надежды.
На мобильник мне позвонила Софи. Впервые за все восемь месяцев, первая. Я хоть и не выносила её за фригидность, высокомерность и полное отсутствие такта, но уважала за то, что она уберегла от прессы случившуюся трагедию. Никто кроме нас не знал правды. Даже Мэл, брат Дориана — не знал. Для него всё было хорошо, чтобы он не запил, не бросил учёбу… Я тут же поняла, о чём Софи хочет мне сказать. Как только я ответила на звонок, тот тут же убедилась в этом. Господи! Сегодня же ужин в честь Армэля, который приезжает на каникулы! А я так бы и сидела и ждала Марселя с Дэйзи! Наверное, они уже там…
Я поблагодарила Софи, которая, к моему удивлению, казалась мне слишком любезной. Может быть, появилась какая-то новая информация о Дориане?! От этого всё в моём теле затрепетало. Я собралась за пять минут, наложив из макияжа только туш на ресницы. Вызвав такси, я и сама толком понять не успела, как быстро очутилась у дома, в котором мы с Дорианом в последние дни были так счастливы. Несчастье осталось в том доме Кристиана и Аны, туда я боялась приезжать, поэтому если я и встречалась с Греями старшими, то только здесь или в каком-нибудь кафе. Увидев меня, они тепло улыбнулись и каждый по очереди крепко обнял. Только Софина пожала мне руку. Пока накрывали на стол, Теодор Грей позвал меня в свой кабинет:
