— Кто такая Даниэль Гриндэлльт? — я задал этот вопрос Кристиану Грею.

И он назначил встречу на сегодня, сказав, что знает об инциденте в доме Элены и считает, что только правда даст мне возможность принять действительность такой, какая она есть.

Дождь нещадно тарабанил по крыше моей машины, пока я стоял в «пробке» и чувствовал себя ещё более сдавленным ею, чем когда-либо. От недосыпа я начал дремать, но жуткие картинки, которые калейдоскопом крутились вокруг моего сознания, заставляли меня проснуться, вздрогнув от внутреннего толчка и распахнуть глаза. И только сейчас, сидя на кожаном сидении в центре забитой дорогим металлом трассы, ко мне медленно приходило осознание ранних пробуждений. Да, я начал понимать, осознавать только сейчас, почему я просыпался с рассветом. Мне вспоминались странные, тревожные сны, точная копия этого кошмара в закупоренной коробке авто: будто кто-то тонет в холодной воде, тянет ко мне полупрозрачные тонкие руки и пытается вынырнуть, но тщетно. Я хватаю эти ледяные пальцы, я тяну к себе это мокрое тяжёлое создание с бело-серыми руками, а затем вижу свои глаза на дне, смотрящие на меня с непомерным укором и едва уловимым, неизведанным мне чувством, которое может испытывать только женщина к мужчине. Это жутко. И это пение в ушах, голос морской сирены, которое мелко-мелко раскалывает сознание, превратившееся в сегодняшней дорожной спячке в сирену полицейского авто, по пробуждению… Так жутко. Может ли быть покой, как таковой? Уж очень сильны в этом мои сомнения.

— Дориан, проходи, мой дорогой, скорее…

Кристиан шёл ко мне по коридору офиса, пока я стряхивал дождевые капли со своего чёрного плаща и волос. Он смотрел на меня — впервые — настолько осторожно и опасливо, что я растерялся. Его голос звучал почти бережно, чутко. Это меня смутило, но только на первых парах, а дальше, отпивая из чашки до жгучести горячий, чёрный кофе, я спокойно вдыхал и выдыхал пропитанный ароматом напитка воздух, слушая Кристиана и пытаясь понять, принять, поверить во всю эту правду — горькую, как сам кофе — окончательно.

— Дори, ты уже давно не мальчик. Будь я на месте твоих родителей, я бы рассказал тебе правду несколько раньше, хотя бы потому, что уважаю твои чувства и твою любовь, верю в тебя и не хочу, чтобы ты находился в кругу некоторого лицемерия со стороны некоторой особы…

— Ты об Элене? — выдавил я.

— Ну, ты… как всегда, слишком проницателен. Но это лишь сугубо моё мнение, так сказать, относительное. Даниэль Гриндэлльт — твоя мать, которая отчасти была великолепной женщиной, а отчасти… отчасти не самой мягкосердечной и понимающей натурой. Не могу не упомянуть: она была очень красива. У неё был вкус ко всему, кроме как к выбору верного спутника жизни. Изначально, она горела твоим отцом и, как ты уже догадался, их связало некое чувство и определённые обстоятельства, о которых я предпочёл бы не вспоминать. Но знаешь, обелять себя и отца Даны я не смею, поэтому дам тебе ключ от своей архивной библиотеки. Там есть дело, которое фиксирует взаимоотношения нашей семьи с Гриндэлльтами. Поищи, если хочешь подробностей… Дана забеременела от твоего отца, а он всю свою любовь уже посвятил твоей реальной маме, вырастившей и воспитавшей тебя.

— Ты говоришь о моей… биологической матери в прошедшем времени.

— Потому, что она покончила жизнь самоубийством и чуть ли не забрала с собой тебя. Её сожитель на то время, француз, буквально вырвал тебя, — ещё младенца, — из её рук. Дана страдала некоторым психическим расстройством, которое требовало от неё употребление наркотиков.

— Вот как, — словно в прострации произнёс я.

— Дориан, я… понимаю, как тебе сложно принять эту непростую правду. Жить с этим, действительно, не так уж просто, но я справлялся, я научился…

— Ты? — я внимательно смотрел на него, не веря своим ушам.

Кристиан осёкся и тяжко сглотнул. После чего, прикрыл веки и долго, молча сидел, не двигаясь ни единой мышцей. Эта неподвижность и сообщала о его внутренней кровавой и беспощадной борьбе. Мне было не по себе оттого, что я являюсь свидетелем этого внеурочного единоборства, но поворачивать назад не было никакого смысла.

И он рассказал мне обо всём. О матери-наркоманке, о том, как он выжил, как Грейс и Каррик спасли его, а Ана, в итоге, заставила его примириться с прошлым, а не гнать от себя подальше. Когда же я спросил у него, как он мирился с этим до появления моей бабушки, он назвал имя Джона Флинна. Я уверил его в том, что справлюсь без помощи невролога и психиатра, в чём он меня поддержал: мне в этом случае повезло больше, чем ему. Но я впрямь был ранен и задет тем, что эта правда открылась мне только в двадцать три года, когда закрыться в комнате и каждый раз драться, выходя на улицу, как подросток, больше нельзя. Когда нельзя обидеться на весь мир и грызть ногти. Когда нельзя, неприлично для мужчины моего статуса заводить дешёвых подружек на ночь и хвалиться своей победой с друзьями. И я принял несколько иное решение: завалить себя кучей дел.

Они у меня были. Защита диплома в университете, массовая работа в сфере бизнеса и архив, доступ к которому дал мне дед. Я хотел подробнейшим образом узнать об этом. Узнать о компании Грейсона Гриндэлльта, почему Даниэль не смогла бы справиться, взяв на себя работу с компанией, для чего она принимала наркотики и как отец обошёлся с ней. С одной стороны я понимал, что обвинять его бессмысленно и несправедливо, ведь я ровным счётом не знал ситуации. Но странная обида, подкравшаяся ко мне из самого нутра, абсолютно заполонившая всё моё сердце терзала меня. Я хотел дотронуться до правды. Дотронуться до прошлого, потому что будущего своего без этого касания отныне не знал и не видел.

Вся моя жизнь до этого момента была немыслимо счастливой. У меня была — и есть, есть! — огромная семья, у которой я такой один, в которой меня любят и ценят. Я никогда не допускал и мысли о том, что мог родиться и жить в другой семье. Никогда. У меня есть всё. И я не смею, не могу, не хочу это разрушить. Но правду я узнать должен.

Это мне необходимо.

========== held man ==========

Дориан

три года спустя

Я смотрел на женщину в гриме, и моё сердце легко подскакивало от волнения и того животного трепета, который обычен для человека, полного порока и похоти. Я — состоявшийся мужчина, она — халтурная актриса, в которой краски и фальши больше, чем в цирковых клоунах. Но в ней ярким блеском сияет та покладистость, те чувства самобичевания и самоотречения, которые важны любому Доминанту в своей Сабмиссив. Недаром наши сессии длятся уже два с половиной года, и я благодарен проведению, что наткнулся на тот роковой судьбоносный клуб, который свёл меня с Джессикой Нильсон, сабой с десятилетним стажем.

Она старше меня на шестнадцать лет, но её девический задор и очарование захватывают абсолютно всех: и юнцов, и пожилых джентльменов, но больше всего — таких, как я. Актёрская игра — её пропан, но сексуальные игры — пан, когда она милая и беззащитная раба своего господина, а так — всегда. Джессика стала для меня женщиной, которая впустила меня в мир порочной грязи, где чувства сведены к грёбанному минимуму, и можно оставаться спокойным, когда оргазм вдруг оказывается очень силён, а вдох слишком тих. Не надо никаких страхов — в тебя не влюбятся, тебя не предадут, не заревнуют до полусмерти. Всё точно зафиксировано в контракте… Господи, как я был благодарен своему деду, — естественно, мысленно — когда проник в архив, когда наткнулся на информацию о шестнадцати женщинах, включая мою бабулю Ану, а затем достал дело психического расстройства мистера Кристиана Грея, зафиксированного Джоном Флинном.