Разговаривать с неодушевленными предметами — плохой признак.

Разговаривать со своим отражением в зеркале — уже напоминает шизофрению.

Разговаривать с чужим отражением, которое видишь вместо своего собственного — это мой случай.

Старое, уже покрытое налетом времени зеркало в тяжелой металлической раме стоит на моем столе. Медленно провожу пальцами по поверхности, едва касаясь отражения. Старое зеркало искажает вещи, и черты моего лица в нем медленно видоизменяются, превращая одно лицо в другое.

Или это просто мне так кажется.

Я склоняюсь над зеркалом, нашептывая отражению все, что на душе. А там, за стеклом, губы шевелятся, произнося слова. Я не могу слышать их, но знаю наизусть. Я закрываю глаза и дышу. Вдох, выдох. Снова. Переворачиваю зеркало, кладя его поверхностью на стол, но знаю, что самое большее через пару часов снова вернусь к нему.

Я пытаюсь быть нормальной, правда.

Точнее, десять процентов меня пытается. Но ведь десять процентов — ерунда, по сути дела… Девяносто побеждает. Девяносто всегда побеждает. И пока десять процентов меня пытаются получать от жизни удовольствие, девяносто уже утонули в страданиях и боли. И меня уже не вытащить назад, как бы ни старались десять процентов…

Сижу за столом, стиснув в руке бумажки. Зеркало перевернуто вниз. Я гляжу в текст задачи, но ничего не разбираю. Я, конечно, пытаюсь учиться. Но какая там учеба, когда лишь десять процентов меня хотят жить?

— Помочь?

— Давай.

Десять процентов меня улыбаются. А девяносто — злятся и хотят рвать на себе волосы. И пока парень решает за меня задачи по математике, я медленно запускаю руку в волосы и с силой дергаю. Морщусь от боли. На руке остается несколько волосинок. На какую-то одну секунду я не думаю ни о чем, кроме этой ничтожной боли. Это помогает.

— Ты в порядке?

— В полном.

Он знает, что это ложь.

Старое зеркало опять стоит передо мной. Отражение снова искажается, и зеркало снова становится для меня окном. Окном, в которое я не могу выглянуть, как бы мне ни хотелось. Губы парня за стеклом шевелятся, вновь и вновь произнося слова. Но я не ухожу, не опускаю зеркало. Сегодня сижу перед ним, наблюдая за шевелением губ. Пальцы сами собой тянутся к узорам на металлической винтажной раме и с силой надавливают на острые выступы. Касаюсь ледяной поверхности и завороженно смотрю, как крошечные капли крови скатываются по зеркальному стеклу. Красиво.

Надо запомнить это.

Десять процентов меня улыбаются, рассказывая об анкетах, поданных в множество известных колледжей. А девяносто встают посреди ночи и разрывают так и не отправленные анкеты на сотню маленьких частей.

Десять процентов решают кардинально изменить жизнь и начинают с генеральной уборки в комнате. Но запал пропадает тут же, ведь девяносто находят старые фотографии и разглядывают их, отмечая в памяти каждую мелкую деталь. Включаю давно забытые мелодии и сижу на кровати с фотографией и старым зеркалом — сравниваю лица. Черты практически идентичны, что напоминает мне о том, что не так уж моя память и плоха. Снова провожу пальцами по острым узорам на раме. Снова капли крови катятся по старому зеркалу. И лишь когда поздно ночью папа заходит ко мне в комнату, я убираю зеркало и фото, перед этим аккуратно вставив их в металлическую раму. Зря начала уборку. Зря.

— Что за зеркало?

Недовольно хмурится. Ну конечно. Не каждая девушка приносит на свидание огромную тяжелую громадину в металлической раме. Скорее, на такое способна лишь умалишенная вроде меня. Но обычно умалишенных не водят на свидания. Их запирают в психиатрических больницах — как раз там мне самое место. Те, кто слышат голоса, видят галлюцинации или разговаривают с несуществующими людьми — вот компания для меня.

— Не обращай внимания.

Его брови сдвигаются на переносице при виде кровавых разводов на ледяной поверхности.

— Что за зеркало? — повторяет он уже громче. Сердится.

— Не важно, — говорю уже тверже.

Кажется, понимает. Больше вопросов не задает. Я беру меню и тыкаю наугад в первое попавшееся блюдо. Официантка принимает заказ, подозрительно косясь на зеркало, которое я любовно поставила на стол. Отражение вновь искажается, но я в нем остаюсь. Меняется другое: интерьер ресторана, освещение, лицо официантки. Меняются мелочи, заставляющие меня внутренне сжаться в комочек. И меняется лицо парня, сидящего напротив меня.

Словно бы я снова в том дне. Словно бы я в прошлом.

Медленно провожу пальцами по собственному лицу в зеркале. Отражение делает то же самое, и в собственных глазах по ту сторону я будто бы читаю сожаление. Этого не может быть. Я не могла тогда знать… Но я явно вижу, как мое отражение сочувствует мне. Сочувствует себе в будущем.

— Да что с тобой такое?

— Ничего, — тихий шепот. Я словно стала призраком самой себя. Как в той лекции по астрономии, которую рассказывал мне репетитор по математике в далеком детстве — смотря на небо, мы видим свет звезд, которые уже давно уничтожены. Но остатки света летят к Земле через космическое пространство много тысяч лет. Я уничтожена, но еще живу. Я уничтожена, а то, что есть сейчас — лишь свет, лишь призрак…

Быстрый взгляд в зеркало. Отражение больше не искажено — я снова вижу маленький ресторанчик-кафешку и его на соседнем стуле.

— Что это, черт возьми, за зеркало?

— Украла из заброшенного дома, — резко отвечаю я.

Воцаряется тишина. Я молча беру зеркало и ухожу. Он меня не держит.

Десять процентов меня заканчивают школу и даже почти искренне улыбаются, подкидывая вверх шапочку выпускника. Десять процентов принимают поздравления и пожимают плечами на вопросы о том, куда я собираюсь поступать. Десяти процентам нравится, как он обнимает меня за плечи и рассказывает какие-то глупости, которые вроде бы должны меня рассмешить. Но я не умею смеяться.

Девяносто побеждает. Всегда побеждает. Побеждает ночами, когда я вскакиваю с криками после очередного кошмара, к которым я уже привыкла. Побеждает вечером, когда я вновь сажусь за стол и разглядываю искаженное отражение в старом зеркале. Побеждает и днем, когда я, не в силах выдерживать все это притворство, резко встаю и ухожу, запираясь в своей комнате.

Просто десять процентов не умеют сдаваться.

Я снова сижу перед старым зеркалом. Мои черты лица опять искажаются в зеркальной поверхности, но на этот раз я не вижу его. На этот раз на меня глядит девушка. Она похожа на меня — те же глаза, тот же изгиб губ, то же недоумевающее выражение лица… Но она красивее. А еще она сильнее — она может справиться с тем, от чего так страдаю я. Она может найти в себе силы, она, несомненно, могла бы быть счастливой, будь она на моем месте. Но она — не я.

Я узнаю ее. Это — десять процентов.

-Привет… — тихо шепчу я, проводя пальцами по стеклу. Она отвечает мне сочувственным взглядом.

Она — не я. В этом я точно уверена, хоть и не знаю, как такое может быть. Она любит одно, я — другое. Она мечтает об одном, я же, кажется, уже вообще не мечтаю. Она словно другой человек, каким-то образом связанный со мной, живущий моей жизнью.

Но хоть она и часто портит мне жизнь, она все же часть меня.

Сильно сжимаю дверную ручку. Костяшки пальцев белеют от напряжения, из горла вырываются сдерживаемые рыдания. На изрезанных подушечках пальцев — кровь.

Медленно вхожу в свой дом. На диване лежат красные, словно кровь, подушки. И пятно кетчупа на белой скатерти так похоже на кровь…

Чувствую, будто пятна крови остаются на ковре, когда я иду по нему к лестнице. На лестнице, когда я поднимаюсь наверх. На перилах, когда я хватаюсь за них, чтобы не упасть.

Когда я снимаю одежду и встаю под душ, мне кажется, что по моему телу стекают реки крови. Я смываю ее с себя, но она не уходит, она льется, словно бы ее запас бесконечен. Я вся в крови, как в какой-то грязи, которая въедается в кожу и остается на всю жизнь. Снова подступают рыдания.