Мимо шли люди, он слышал обрывки разговоров, отмечал выражения лиц, его порой неосторожно задевали, но он не ощущал себя частью этого живого множества. Он был сосредоточен на своем и отрешен от всего. Толпа в испуге отшатнулась бы, узнав, что он несет ей. Люди стремятся к покою, к тихому счастью за хрупким стеклом. Они не задумываются, какой ценой покупают такое счастье.

Он выходил к Михайловской площади со стороны Садовой и еще издали увидел голубую пролетку, в которую был запряжен Варвар.

На облучке сидел кучер с окладистой бородой, и на кожаных подушках, в небрежной позе — молодой щеголь: Михайлов и Баранников.

Пролетка стояла возле сквера.

Кучер поправил высокую шляпу, и Сергей понял, что все в порядке и ему надо по-прежнему не спеша двигаться к подъезду дворянского собрания.

Когда до него оставалось метров двести, дверь изнутри отворил швейцар и, придерживая ее, пропустил на улицу двух жандармов — одного в полковничьем мундире, другого в генеральском.

Это уже было неприятно. Сергей ждал одного — в мундире генерала.

Задача сразу усложнилась, но он решил не отступать. В следующий раз их может оказаться трое. С двоими справиться проще. В конце концов, есть и револьвер.

«Только бы Михайлов с Баранниковым оставались на месте. Они сейчас не знают, что я предприму. Хорошо, если не придется стрелять. Хотя Варвар не понесет. Его к выстрелам приучили».

До жандармов оставалось шагов сто.

Генерал Мезенцев разговаривал с полковником. Сергей их не слышал.

— В конце августа, не раньше, — говорил Мезенцев благодушно, но в ленивых интонациях и самом тембре голоса ощущалась важность.

— У вас усталый вид, Николай Владимирович, — сказал полковник.

— Отдохнуть не мешает, — кивнул генерал, — но пока государь в столице, я не имею права отлучаться.

— Да, это верно. — Полковник выразил вздохом всю глубину понимания тяжелого, но почетного долга. — Все лежит на вас.

Генерал никак не откликнулся на эти слова. Скорее всего, он привык к такому выражению лести. А может быть, он и сам давно верил тому, что от его распорядительности и воли зависит спокойствие в августейшей семье и во всем русском государстве.

Генерал замурлыкал мотивчик.

Все было хорошо, все шло как надо. Да, за этот год он устал, работенки было много. Зато — благосклонность государя! А это главное. Это самое главное…

Голубая веселенькая пролетка попалась ему на глаза.

В пролетке сидел молодой человек и помахивал тросточкой.

Наверняка, шельмец, ожидает красотку, чтобы увезти ее куда-нибудь на острова… Эх, молодость, молодость! Впрочем, и он в свои пятьдесят четыре еще хоть куда. Как говорится, лицом в грязь не ударит…

Словно подслушав его мысли, полковник предложил:

— Николай Владимирович, не желаете ли вечером в театр? Развеяться, отдохнуть и вообще…

— А есть что-нибудь любопытное? — спросил Мезенцев.

— Узнаем.

— Но не драму, голубчик, не драму.

— Понимаю.

Что понимал полковник? Может быть, то, что настроению начальника и его положению, так сказать, холостого человека (семья жила в Финляндии на даче) больше соответствовала оперетка? Или то, что драматургия и вообще литература могли неприятно воскресить в генерале мысли о явных и неявных смутьянах, которые, несмотря на все запреты, умудряются оскорблять верноподданные чувства?

Но генерал и полковник, если бы даже и захотели, не смогли уточнить свое отношение к театру.

Дорогу им загородил человек. Он был невысок ростом, с короткой, кудрявой бородой. Его большой, упрямый лоб вплотную надвинулся на генерала.

«Пьяный или нахал, — подумал Мезенцев, сохраняя спокойствие, но мгновенно озлобляясь. — Слишком много развелось в столице всякого сброда. Надо его научить почтительности».

Полковник выступил вперед, но Сергей отстранил его левой рукой.

Он смотрел прямо во взбешенное лицо Мезенцева.

Слова, которые были приготовлены заранее, прозвучали отрывисто и веско:

— Именем русской революции вы приговорены!

Сергей выхватил кинжал и, взмахнув им над головой, сверху вниз ударил в грудь Мезенцева.

Полковника он сразу перестал опасаться. Толкая оседавшее тело в его руки, он уже не думал, что полковник сможет помешать. Все остальное было теперь простым и легким, не требовало никаких усилий.

Он машинально отмечал, как шарахнулись прохожие, как держал, не отпуская, грузное тело Мезенцева полковник, как на груди Мезенцева поблескивали в солнце ордена и аксельбанты.

Рядом возникла голубая пролетка, и Баранников, держась за поручень, протягивал ему руку.

Сергей вскочил на ступеньку, не выпуская крепко сжатого кинжала. Баранников обнял Сергея за плечи и увлек на сиденье. Михайлов щелкнул Варвара хлыстом, и тот помчал пролетку прочь.

Жандармы, жужжа, окружали тело и сдерживали наседавшую толпу. Они были похожи на голубых жуков, хлопочущих вокруг неподвижной голубой личинки.

Соня, поддавшись внезапной легкости, протиснулась вперед. Ей не пришло в голову, что жандармы могут схватить всех, кто оказался рядом. Но и жандармы были явно растеряны и не знали, что им делать.

Тело Мезенцева в расстегнутом мундире было прислонено к стене. Рядом с ним на корточках сидел полковник и суетились младшие чины.

«Откуда их столько понабежало? — подумала Соня. — В одну минуту. Неужели у них где-то здесь пост, а мы это проморгали? Или это случайно? Хорошо еще, что нет конных».

Но как раз в этот момент загремели подковы, и толпа шарахнулась в сторону.

Полковник выпрямился.

— Быстрее! — закричал он офицеру на лошади. — Туда! — Он показал в ту сторону, куда скрылась пролётка.

Офицер хлестнул лошадь, но тут неожиданно бойко вмешалась какая-то старушка:

— А напрасно, милые, напрасно. Зачем плутать? Все одно не догоните. А злодеи покружат, покружат да на Невский и выедут. Куда же им деваться? Вы их там и караульте.

Соня обмерла. Неужели послушают? Ведь именно так и поедет пролетка. Этот маршрут специально обсуждали. Он был прост и правилен. Так и решили, что жандармы поскачут скорее всего сначала к Садовой и Литейному, а затем к Александро-Невской лавре, на окраину и за город.

Жандармам и в голову не придет, что нападавшие свернут на Невский, смешаются с вереницей экипажей и преспокойно покатят на Васильевский. Ах, какая мерзкая старушонка! Ну кто ее мог предвидеть?

Офицер придержал лошадь, но полковник заорал еще громче:

— Вы кого будете слушать? Какой, к черту, Невский!

Пеший жандарм надвинулся на старуху, а та попятилась в толпу.

Соня поспешила к Невскому.

Со вчерашнего дня Александра с новой силой преследовало страшное видение.

Он шел, а затем, подобрав полы шинели, бежал к карете, а кто-то с дерзкой улыбкой стрелял в него из револьвера.

Ужасно было то, что он, царь, бежал. Бежал с позорным чувством страха, которое возникало где-то внутри живота и волной окатывало все существо. Бежал, смертельно боясь, что пуля вопьется в спину, в бок или в голову.

А тот, стоявший у решетки, хищно целился, и его пистолет изрыгал пламя и дым.

Александр никому не признался, какой ужас пережил он в те несколько секунд. Но наверняка его приближенные затаили в себе эту унизительную для царя картину.

Самое кошмарное было то, что стрелявший ничего не боялся. Он стоял у решетки сада, и никто к нему не посмел приблизиться, пока он не расстрелял всех своих патронов.

С тех пор Александр не любил гулять в Летнем саду. Его чугунная решетка вызывала в царе приливы злобы.

Негодяя казнили, но от него все равно никак было не отвязаться. Его образ преследовал Александра все эти годы.

Однако до вчерашнего дня все покрывала успокаивающая дымка. Вчера и она испарилась без следа. Значит, двенадцать лет ничего не принесли. Опять из-за дерева, из-за статуи мог выскочить призрак и с отвратительной улыбкой выстрелить из пистолета.