— А я, думаешь, не осведомлен? Все знаю. И что вторую замуж выдал, тоже знаю. Ты найди свою младшую дочь, Лев Николаевич, и верни домой. Я твое усердие помню. Но сам пойми, дочь такого человека, как ты, — революционерка.
— Я надеюсь, она еще не преступила грань.
— Преступила, — нахмурился резко Александр. — Но я жалею тебя. Ступай.
Перовский молча поклонился и вышел из зала.
Александр переставил безделушки на зеленом столике, побарабанил пальцами по малахиту.
Нет, не было ему покоя. Третий раз за неделю докладывают о пропагандистах. Когда же это прекратится? Из Тверской губернии, из Москвы, из Одессы…
Александр снова повернулся к окну и подумал о том, что все в конце этого года нехорошо. Он с неудовольствием смотрел теперь и на Неву, которая тоже, словно поддавшись общему непорядку, вела себя не так, как всегда.
Вторую неделю трещат морозы, а ей хоть бы что, и не думает замерзать, течет себе, не обращая внимания на холода, лишь у самых берегов нарастила неширокую ледяную корку.
Часть вторая
СМЕРТЬ ЗА СМЕРТЬ
репещет огонь за решеткой камина. На подоконниках, на столах, на рояле — цветы. Это мама, она знает, как их любит дочь. Цветы должны отгородить ее от страшного мира, где серый камень и серые лица фанатиков.
Мама бесшумно входит:
— Ты все собрала?
— Все. Не беспокойся, мамочка.
Соня не желает ее огорчать, но собирать-то в дорогу нечего. Мама не понимает. Ей кажется, что дочь никогда уже не вернется к прежнему, не захочет опять туда, в тюрьму. А дочь думает о том, что ей было бы легче оставаться за решеткой. Почти все чайковцы арестованы, но только она выпущена на свободу… На полусвободу: на поруки, под полицейский надзор.
В крепости можно было перестукиваться. В особняке Перовского невозможно общение даже с теми, кто остался на воле. Каждое письмо вскрывают. За каждым шагом смотрят. Скорбные глаза матери, холодный взгляд отца. Круглосуточная слежка слуг.
Голос швейцара заставляет ее вздрогнуть:
— Князь Бартоломей Ханджери. Прикажете принять?
Вопрос обращен к матери, но она с удивлением смотрит на дочь. Однако и Соня слышит это имя впервые.
— Пригласи сюда, — говорит мать.
Несколько секунд ожидания, дверь распахивается, и Соня невольно вскрикивает:
— Сергей!
Кравчинский, в одежде денди, какой-то не своей походкой приближается к ним. Мать смотрит на него испуганными глазами.
— Если не ошибаюсь, — приходит она в себя, — Сергей Михайлович…
— Увы, ошибаетесь, — как можно учтивее огорчает ее Сергей, — князь Бартоломео Ханджери. Можно и попроще — Варфоломей Петрович.
— Вы очень рискуете, Варфоломей Петрович, — говорит Перовская, — в этом доме…
— Я знаю, — успокаивает ее Сергей, — Бартоломео Ханджери не рискует. Он принят в лучших домах Кишинева, Одессы и Киева. У него безупречная репутация.
— Мама, оставь нас, — просит Соня.
— Ну что ж, — покоряется мать, — но прошу вас, недолго. Сонюшке надо отдохнуть перед дорогой.
— Меня отправляют в Крым, — печально усмехается Соня. — От петербургской заразы, как выражается отец.
— А если отказаться?
— Нельзя. — И, встретившись с его взглядом, добавляет: — Если я не поеду, повезут силой.
— Никогда бы не поверил!
— У меня нет другого выхода.
— Вы же свободны.
— Не могу.
— Почему?
— Потому, что мне поверили на слово.
— Вот и отлично! Доверие врагов…
— Да не в них дело, Сергей, — с досадой оборвала его Соня, — как вы не понимаете? Вы словно с другой планеты свалились. И этот ваш вид, извините, дурацкий.
— А что? Мне теперь даже дворники оказывают уважение.
— Вы шутите, — поморщилась Соня, — а мне не до шуток.
— Простите. Я действительно с другой планеты. Вчера только приехал в Петербург, вчера узнал, что вы под домашним арестом. Я подумал — надо вас вызволять.
— Каким же образом? Бежать? Это невозможно.
— Все возможно. Я вас спрячу у себя.
— Мое исчезновение повредит тем, кто арестован…
— А если вас осудят?
— Вряд ли. Прямых улик против меня нет.
— Это игра вслепую.
— Почему вслепую? Я кое-что предприняла. В суд я не пойду ягненком.
— Дай бог, — сомневался Сергей.
— Вы подумайте лучше, нельзя ли освободить кого-нибудь из наших.
— Вы же сами знаете, что такое Петропавловка.
— На днях из Одессы привезут в Петербург Волховского. Можно сделать попытку отбить его на вокзале.
— А сам Феликс предупрежден?
— Нет.
— Попробуем, — задумался Сергей, — времени у нас мало да и людей… Хорошо бы Степана привлечь.
— Его нет в городе.
— Где же он?
— Этого никто не знает, исчез куда-то. Халтурин, как и раньше, сам по себе. Но его не арестовали, это тоже известно.
— Ну, что ж. Постараемся что-нибудь придумать.
— Шансы у вас есть, жандармы ведь ни о чем не подозревают.
— Вас уже здесь не будет?
— Я уезжаю завтра.
— Тогда — желаю вам скорее вернуться.
— А я вам — удачи, Варфоломей Петрович. — Соня лукаво посмотрела на Сергея, и они оба расхохотались.
* * *
Как только поезд въехал под арку вокзала, Волховский решил бежать.
Решение возникло сразу, безотчетно, и он почувствовал, как сильно стало колотиться сердце. «Спокойно, спокойно, — внушал себе Волховский, стараясь утишить сердцебиение, — ничего особенного не произойдет. Я ведь абсолютно ничего не теряю. Если рискну и сорвется — все равно тот же каземат. Рискну. Жаль, что это только сейчас пришло мне в голову. Надо было предупредить, и сейчас я мог быть не один». Он не знал в точности, кто на свободе: держали его все время в одесской тюрьме, а туда сведения поступали скупо. Но списаться заранее можно и оттуда…
Последний раз дернулся вагон, Волховский приник к решетке.
По перрону сновали люди. Горели газовые фонари. Собственно, темнота и толкнула его к мысли о побеге. В темноте скрыться было гораздо легче.
Надо пересечь перрон, прыгать вниз на пути, лезть под соседний состав и бежать к депо; там есть выход на одну глухую улочку. Волховский ее хорошо знал. Осенью позапрошлого года он ходил туда на занятия к железнодорожным рабочим.
Добежать бы только до депо.
В толпе мелькнула знакомая голова. Неужели Кравчинский? Но разглядеть как следует Волховский не успел. С перрона к решетке придвинулся жандарм:
— Стоять возле окна не полагается!
Волховский не стал спорить. «Надо вести себя смирно. А то, чего доброго, придет им в голову надеть на меня наручники. Как хорошо, если это в самом деле Кравчинский! Значит, завтра, не позже, можно будет с ним повидаться. Интересно, что он делает на вокзале? Встречает кого-нибудь? Или провожает? Или уезжает сам? А может быть, это вовсе и не он, и я зря волнуюсь».
Он постарался отогнать эти мысли. Они мешали сосредоточиться на том, что должно было произойти через несколько минут.
Наконец открылась дверь — и жандармский офицер пригласил его следовать за ним.
Волховский задержался на ступеньке, оглядел публику и, когда один из жандармов повернулся к нему спиной, быстро побежал через перрон.
Сзади хлестнул отчаянный свист. Грохнул револьверный выстрел.
Волховский прыгнул на рельсы, упал, подвернул ногу. «Это ерунда, — со злостью подумал он, — я от них уже далеко». Он вскочил, но от боли в ноге охнул и понял, что все кончено.
По перрону прямо к нему бежали жандармы и один за другим спрыгивали вниз.
Публика тоже повалила глазеть, но ее быстро оттеснили. На помощь трем жандармам, упустившим и тут же поймавшим арестанта, из вокзала набежала еще целая куча солдат в голубых мундирах…
