— Говори, что задумал. Неспроста же позвал.

— Я предлагаю вынести приговор шефу жандармов.

— Вот оно что, — Клеменц нахмурился.

— Это на всю Россию, — сказал Александр Михайлов, степенностью и окладистой бородой напоминавший Илью Муромца. — Шеф жандармов не сыщик.

— Ты против? — прямо сказал Сергей.

— Нет, я не против. Но это не простое дело, Сергей. Надо, чтобы все знали, за что казнят таких, как Мезенцев.

— Мезенцев не тот кандидат, — Клеменц нервно трогал свой калмыцкий ус. — Чтобы вынести приговор, надо обвинить бесспорно.

— А вы еще сомневаетесь? — не выдержал самый молодой из всех, Александр Баранников; он подражал в манерах и разговоре Михайлову, но был слишком горяч. — Это же негодяй, каких мало!

— Каких много, — невозмутимо возразил Клеменц, — мы должны беречь свою репутацию, Саша. Мезенцев — шеф жандармов, верно. Но негодяй он не больше других жандармов. А нам придется убедить всех, что именно он заслужил смерть.

— Всех не убедишь, — усмехнулся Халтурин. — Но обвинение должно быть. Это так.

Сергей ожидал, что заговорят об этом, и заранее приготовился отвечать. Против Мезенцева революционеры могли выставить по крайней мере четыре обвинительных пункта. Их было вполне достаточно, чтобы убрать этого царского палача и чтобы имеющие совесть люди и в России, и за рубежом согласились с приговором.

— За недавнее время, как вам известно, — сказал он, — генерал-адъютант Мезенцев своей волей ввел административную ссылку и тем дал жандармам право отправлять неугодных им людей на верную гибель без всякого суда. Такого произвола не было, если память мне не изменяет, даже при Николае. По прямому приказу Мезенцева тюремщики надругались над тридцатью заключенными в Петропавловке. Запугиванием и угрозами он вымогал у свидетелей в Одессе нужные для жандармов показания. Чем это кончилось для наших товарищей, вы тоже знаете. Самое гнусное в этом то, что подобные методы добычи показаний могут стать нормой в царском суде. Наконец, это главный виновник отмены сенатского приговора по процессу ста девяноста трех. Я предлагаю вынести шефу жандармов смертный приговор.

Клеменц все щипал свой ус. Сергей видел, что, несмотря на все доводы, он против таких действий.

— Что ты думаешь, Александр? — спросил Сергей Михайлова.

Михайлов, видимо, не совершал над собой никаких усилий:

— Палач заслужил свою смерть.

— Смерть, — сказал Халтурин.

— Смерть, — согласились остальные.

Клеменц посмотрел на Сергея внимательно:

— Кто же приведет приговор в исполнение?

Сергей ответил:

— Я предложил — мне и выполнять.

— Одному?

— Да.

— Это неправильно, — вмешался Халтурин, — надо еще обдумать. Зачем очертя голову рисковать?

— Глупо, — с грубоватой прямотой поддержал его Михайлов, — одного мы тебя не пустим.

— Ты не спорь, Сергей, — Клеменц накрыл своей рукой ладонь Кравчинского, — никто твоего права совершить приговор не отнимает. Я тебя понимаю. Тебе не будет покоя, если на это пойдет кто-то другой и его схватят. Но ты пойми и нас. Мы не можем тобой сгоряча жертвовать. Степан дело говорит — надо все как следует обдумать. Если уж этому суждено быть, сделаем так, чтобы жандармы не торжествовали.

За две недели каждый шаг генерала Мезенцева был изучен. Революционеры точно знали, где, когда и с кем он бывает. Решено было напасть на шефа жандармов в послеобеденное время, когда он покидал ресторан дворянского собрания.

В назначенный день Сергей налегке вышел из дому.

День был как день. Недавно начался август. Было тепло, светило солнце. Петербуржцы быстро к этому привыкают. Им кажется, что так будет долго. Они забывают дома плащи и зонтики и не ожидают ниоткуда никакого подвоха. День, ночь — сутки прочь. Дни похожи друг на друга, как братья-близнецы. Внимание к окружающему притупляется. Городские псы (их, правда, немного, полиция вылавливает) лениво дремлют на солнышке. И, как псы, лениво прохаживаются городовые. Им бы скинуть гремящую амуницию, поспать бы в холодке… В такие дни сам господь бог дремлет, отдыхая.

«Такой день лучше всего подходит для нас, — размышлял Сергей. — Все процессы кончены, судов нет, юстиция разъехалась по своим дачам. Меньше риска».

Друзья хотели вовсе исключить риск. Но Сергей отказался стрелять в Мезенцева без предупреждения, из-за какого-нибудь укрытия. Прятаться он не хотел. Ему не годился ни пистолет, ни тем более винтовка, из которых можно целиться во врага на безопасном расстоянии. Нет, шеф жандармов должен знать, кто его убьет. Сергей встретится с ним лицом к лицу.

В последние секунды своей жизни повелитель страшного корпуса жандармов увидит, что его нисколько не боятся. И пусть это будет ему запоздалым уроком! А следующий кандидат на освободившуюся должность, может быть, призадумается, прежде чем ее занять.

За пояс под сюртуком был заткнут четырехгранный клинок.

Этот старый итальянский кинжал подарил Сергею при расставании Винченцо.

Кинжал деда, который был связан с карбонариями. Хранился кинжал почему-то у матери, и, когда Винченцо вышел из тюрьмы, мать, встречая его у тюремных ворот, принесла кинжал в корзине вместе с апельсинами, сыром и вином. «Я подумала, — сказала тогда она просто, — может быть, он тебе теперь пригодится».

Сергей трогал рукоять, покрытую тонкой проволочной сетью, и думал о том, что такой кинжал вернее, чем самый совершенный пистолет. Все зависит только от твоей руки.

Собственная смерть на страшила Сергея. Он знал, на что идет. Знал, что его могут схватить. И хотя верил в удачный для себя исход, был готов и к тому, что его арестуют.

Впрочем, мысли об этом он отгонял. Если заранее настроиться на гибель, то нечего вообще рассчитывать на успех, нечего и браться за такое дело. К тому же в их замысле отнюдь не последнюю роль играло именно то, что казнивший Мезенцева уйдет живым.

В этом ему помогут и его друзья, и чудо-рысак Варвар, за которым не угонится ни одна полицейская лошадь, и даже жаркий день, расслабивший всех жителей Петербурга.

«Все должно произойти тихо, никаких выстрелов и взрывов. Один удар — и все. А там уже Варвар сделает свое дело — и останется лишь толпа перепуганных прохожих на панели. Пока наедет полиция, мы будем далеко».

Сергей рисовал в своем воображении решающую сцену, но понимал, что произойти может всякое и надо быть готовым ко всему.

Товарищи сейчас были напряжены до предела. Он это по себе знал. Они, впрочем, как и он, тоже готовы ко всему. Думая о них, он был спокоен.

Но чувство вины и сожаления отчасти мешало ему — из головы не выходила мать… Это чувство было сейчас абсолютно лишним, он сердился на себя, однако ничего с ним поделать не мог. Не от нас это зависит.

И той встречи около месяца назад тоже могло и не быть. Если бы он не пришел на ту студенческую вечеринку…

«Нет, нет, — прогнал он от себя такие мысли. — Это чудесно, что мы встретились. Что задумывать вперед? Жаль, если я причиню ей боль… Но я постараюсь не попасть к ним в лапы».

Тогда, среди десятка юношеских и девичьих лиц, он вдруг увидел ее лицо и уже не мог отвести взгляда. Сергей не смел подойти к ней в течение всего вечера, но в конце его они оказались рядом. «Вы еще придете?» — спросила она. «Обязательно, — ответил он, хотя еще два часа назад и не думал вновь побывать у этих студентов, — а вы?» — «Я тоже», — тихо ответила она…

Он шел размеренно, чтобы прийти на место минута в минуту. Маршрут был им выверен.

Две барышни, как две рыбки в аквариуме, в откинутых на лоб вуальках застыли за стеклом. На стекле матово вились буквы. Барышни сидели за столиком и держались пальчиками за ножки бокалов.

Они проплыли мимо Сергея.

«Всегда есть это заколдованное стекло, — машинально подумал Сергей, — в Париже, в Женеве, в Неаполе…»

Сергей вдруг почувствовал свою отчужденность в этом пестром, суетливом хаосе летней улицы. Он действительно был один, и даже мысли о друзьях, которые находились рядом, о чудесной девушке, с которой познакомился на вечеринке, не освобождали от этого мешающего чувства.