— Давай! Давай! — кричит Брутен.

Все трое совершенно пьяны.

— Давай нам хорошего игристого, Зант! — кричит Фред Дюжарден, гордый тем, что он угощает. — Подай еще стаканы для этих!

«Эти» не с завода. Как видно, они явились прямо с праздника.

— Эй, Долговязый! — кричит Фред. — Пусть он снова спляшет! Для Шарлеманя!

— Да, только принесите ему ковер! — кричит Брутен. Он бросается в кабачок, расталкивая всех, влетает в столовую Занта и начинает вытаскивать ковер из-под круглого обеденного стола.

— Да остановись ты, черт тебя дери! — кричит Зант. Слава богу, что Эстель уже легла и не видит!

— Раз он просит ковер, значит, надо дать ему ковер! — кричит разошедшийся Брутен, таща ковер вместе со столом через весь зал кабачка между столиками.

— Дурак несчастный! — вопит Зант. — Ты что, решил все разорить в доме! Несколько лет назад ты бы не был таким храбрым! Я бы вздул тебя хорошенько!

— То время далеко! — кричит Брутен. — Я сам утащу ковер на место. А хочешь, я заплачу тебе за Него, и тогда он мой, понятно? Ну, согласен? И отстань от меня!

Он растянул ковер посреди прачечной.

— Ну, давай, Лаид! Теперь у тебя есть вое, что нужно! Повтори для них танец Магомета!

Алжирец поднимает руку в знак того, что это имя не следует произносить, это богохульство, затем опускается на колени, принимает молитвенную позу и поет какую-то молитву или пародию на нее.

— Видишь? Он повернулся, как надо! — говорит Брутен, указывая на стену прачечной перед алжирцем… — В той стороне Мекка! Мекка!

Он и сам впал в какой-то транс, кажется, будто, указывая пальцем на кроличью шкурку и пучки бобов и лука, висящие под потолком, он видит за ними весь Восток…

Алжирец выпрямляется, утвердительно кивает, широко разводит руки и начинает снова свой танец.

— Давай! Алла-аллах! Давай! — кричит Брутен, прихлопывая в ладоши, пускается в пляс вокруг алжирца, увлекая за собой и незнакомого француза.

Он оборачивается к сидящим, знаком предлагает им хлопать в такт вместе с ним, и те охотно присоединяются, затем Брутен подходит к двери зала и обращается к собравшимся. Он говорит с многозначительным видом и как бы извиняясь:

— Они сами за мной увязались, когда в «Новом Свете» стали закрывать! И вот этот, здоровенный, почти что ничего не пил, а потом оказалось: капля спиртного — и они готовы!..

«А в общем, — размышляет Шарлемань, — может быть, и лучше, что они не пригласили моего Саида…» Что-то удерживает Шарлеманя, и он не хлопает в такт вместе со всеми, а лишь улыбается, чтобы не нарушать общего веселья…

В это время открывается дверь и входит Сезар Лелё.

— Ага, пешеходы! — кричит Дюжарден. — А мы уже собирались приступить без вас!..

Веселье в прачечной не утихает.

— Еще бы, ты на велосипеде, не так уж трудно было обогнать нас!

За Сезаром входит Орельен Луа.

Вслед за ними появляется Саид.

Не успел он сделать и двух шагов, как что-то его настораживает, хотя ему еще не видна сцена в прачечной, но в общем шуме он слышит голос поющего.

Вокруг посетители кабачка смеются, хлопают в такт…

Но Саид словно перестает их видеть. Он направляется прямо к двери прачечной. И вмиг замирают и хлопки и смех…

Алжирец продолжает петь еще несколько мгновений, но потом он чувствует, что что-то случилось.

Он поднимает голову, оглядывается… И вдруг, мгновенно протрезвев, вскакивает на ноги.

Помедлив минуту, Саид вполголоса говорит несколько фраз по-арабски, гости в кабачке за его спиной почти ничего не слышат. Потом речь его становится все громче и возбужденнее… Лаид пытается прервать его, объяснить что-то. Но Саид продолжает говорить, не слушая его оправданий… Никто не понимает его слов, но все догадываются, о чем идет речь. Его движения резки, он точно швыряет слова в лицо своему соплеменнику. Да и слова ли это? Они больше похожи на плевки, чем на слова… Не нужно смотреть в лицо Саиду, чтобы представить себе его выражение.

Француз, который танцевал вместе с Брутеном, стоит рядом с алжирцем. Желая вступиться за него, он подходит к Саиду. Тогда между дверной притолокой и Саидом протискивается верзила Брутен.

— Брось, парень! — обращается он к французу. — Не суйся не в свое дело!

И Брутен, тоже почти отрезвевший, искоса с удивлением поглядывает на Саида.

В эту минуту Шарлеманю вспомнился рассказ господина Ренара о ранце и о том, как сын Рамдана упрекал товарища.

Саид оборачивается. Он смотрит присутствующим прямо в глаза. Все понятно без слов.

— Да брось, Саид, в самом деле!..

— Не. делай из мухи слона!

Саид идет к двери, которую позабыли прикрыть.

Но не для того, чтобы затворить ее и потом, вернувшись, обругать всех. Он выходит и исчезает в темноте.

Ну, а праздничный ужин после этого, сами понимаете…

…слова: сплетенные колоски.

— Ты и на нас в обиде, раз ушел вчера?..

На следующее же утро Шарлемань сделал первый шаг — явился в фургон Саида.

— Вы — другое дело! Ведь вам я ничего не сказал?..

— Может быть, лучше было сказать. Ведь мы достаточно знаем друг друга. Лучше бы уж ты накричал и на нас…

— К чему? Люди понимают друг друга или не понимают, словами ничего не изменишь!..

— Ты по-прежнему считаешь, что события у вас на родине должны изменить и нас?

— Да… немного и вас, — ответил Саид.

— Ну и суров же ты, Саид.

Саид молчит.

— Так, значит, ты валишь нас в одну кучу с…

— Нет, — сказал Саид. — Эти времена позади! И все же вчера вечером я учуял какой-то скверный душок…

— Я знаю, что тебе пришло в голову, — промолвил Шарлемань, — думаешь, тебя нарочно позвали, чтобы посмеяться над тобой?

— Этого еще не хватало! — Саид поднял голову и выражение его лица стало жестким.

— Но мы тут, поверь, ни при чем, — медленно проговорил Шарлемань. — Хочешь верь, хочешь не верь, но говорю тебе: мы и понятия не имели. Брутен привел их с праздника, а мы нарвались на это так же неожиданно, как ты.

— Правда? — спросил Саид.

Пока они говорили, в глубине фургона молча одевался родственник Саида. Когда Шарлемань заглянул в дверь со словами: «Здравствуйте, можно к вам?» — он стоял в белье защитного цвета, купленном, должно быть, в армейской лавке. В ответ он промычал что-то неопределенное, а Саид крикнул:

— Входи, конечно. Здравствуй!

Когда Саид проговорил: «Словами ничего не изменишь!..» — его родственник гневно махнул рукой, словно говоря: брось ты все это!.. Однако не произнес ни слова. Теперь он сидит на табуретке около кровати и натягивает башмак. Когда Саид спросил: «Это правда?» — он бросил взгляд на Саида и пожал плечами, по-прежнему молча.

— Уверяю тебя, Саид, — сказал Шарлемань.

— Так или иначе, не в этом суть. Присаживайся, — ответил Саид.

— Сюда, — вмешался его родич, вставая и указывая Шарлеманю на табуретку. — Я ухожу.

— Смотри-ка, он уже говорит по-французски, — удивился Шарлемань.

— Да, я здесь уже три месяца! — угрюмо ответил тот.

— Не на завод же в такой час? — спрашивает Шарлемань, не зная, говорить ли ему «ты» или «вы», и не решаясь спросить: «Надеюсь, вы не из-за меня уходите?»

— Он подрабатывает, — сказал Саид, — возит уголь для одного старика.

— Вот как! — восклицает Шарлемань и тут же спохватывается, но уже поздно. Мало того, он ловит себя на том, что подмигивает человеку и, смеясь, трет большим пальцем об указательный — мол, зарабатываешь денежки… Он хотел шуткой разрядить атмосферу, но шутка эта прозвучала фальшиво…

Алжирец рассмеялся.

— Он смеется, потому что старик сказал ему: я тебя отпущу на воскресенье… — объяснил Саид. Словно ребенку.

— Кто же это такой? — спросил Шарлемань.

— Мсье Милькан, знаешь, где длинная светлая стена?

— Для стариков, — сказал Шарлемань, — все люди — дети. Он, может быть, даст тебе груш.

— Он уже дал их как аванс, падалицы, — сказал Саид.