От издательства

Роман «Последние четверть часа» входит в прозаический цикл Андре Стиля «Поставлен вопрос о счастье» — серию романов и новелл, объединенных общим названием и темой.

В чем истинное счастье человека? Можно ли считать себя счастливым и свободным от всяких проблем, если рядом льется кровь, если люди, рядом с тобой живущие, задыхаются от бесправия и нищеты? Герои Стиля отвечают на этот вопрос по-разному, но всем им свойственно глубоко гражданственное, гуманистическое понимание счастья.

Как и в более ранних своих произведениях, Стиль в новом романе обращается к людям труда. Роман посвящен жизни рабочих большого металлургического завода; в центре внимания автора взаимоотношения рабочих — алжирцев и французов, которые работают на одном заводе, испытывают одни и те же трудности, но живут совершенно обособленно. Шовинизм, старательно разжигавшийся буржуазией многие годы, пустил настолько глубокие корни, что все попытки рабочего Шарлеманя найти взаимопонимание с алжирцами терпят неудачу.

Роман «Последние четверть часа» написан в 1962 году, но тема солидарности и духовного единства рабочих неиссякаема и проблемы, поставленные в романе, живы и по сей день.

Эти первые четверть часа, проведенные Шарлеманем в фургоне Саида, были исполнены для него особого смысла.

Случается иногда, что краткие мгновения вдруг ускоряют ход времени. Время ползет, как говорится, тянется нескончаемый месяц, и внезапно несколько минут меняют все. Время вдруг захлебывается, словно втягивается в воронку, бешено крутясь вокруг самого себя. И происходящее придает задним числом смысл и цену незаметно протекшим часам и вызывает в памяти как будто бесследно ускользнувшие и незначительные мгновения. Единый миг связывает в тугой сноп все остальные, бесцветные и бесформенные минуты, пропуская их сквозь узкую щель страха, радости или нежданного озарения. И из всего беспорядочного потока на сите времени задерживается лишь зерно.

Каждый из трех последних месяцев в жизни Шарлеманя был отмечен резким взлетом, крутым пиком, с высоты которого он мог окинуть себя взглядом, точно просторную равнину, и видел, как сквозь облачную дымку будней проступает, обретая форму, подлинная жизнь.

И все три раза это было связано с Саидом.

Время вспыхивает то тут, то там, словно кустики земляники на ровной поляне. И может быть, не упустить эти сгустки времени и значит жить по-настоящему, цель же писателя в том, чтобы нащупать их. Однако как это сделать? Может быть, черный силуэт фургона, где протекли эти первые четверть часа, обведет жирной чертой весь первый месяц, незаметно приведший сюда Шарлеманя? Этот фургон точно бочка, охваченная железными обручами, вместит в себе таинственную смесь двух разных характеров и мироощущений… Словом, приступим, а дальше будет видно.

Итак, однажды днем Шарлемань как будто бесцельно сходит в Понпон-Финет. Откуда-то до него доносится:

— Привет!

Это Саид. С порога своего жилища он улыбается так, как улыбался при их первой встрече. Как будто ничего не произошло между ними.

Неужели, думает Шарлемань, я пришел сюда, втайне надеясь на это? Разве что сам того не сознавая…

— Зайдешь? Хочешь посмотреть, как мы живем?

— Ах это ты, Саид! — откликается Шарлемань.

Впервые он называет его по имени.

Отказаться? Саид может обидеться.

Фургон стоит не на самой земле. Колес у него, конечно, уже нет, но под четырьмя его углами — большие камни, врытые в землю, на них просмоленные бревна из шахты.

У входа ступенька.

Пол почти не прогибается под ногами.

Едва ступив в фургон, Шарлемань уже знает, что это начало каких-то событий. Почему? Может быть, потому, что просьба зайти исходит от Саида, от «них»…

Так или иначе, с этого момента все определяется для него тем смутным побуждением, которое заставило его безотчетно направиться в Понпон-Финет; и он мысленно возвращается к другой такой же прогулке, совершенной им месяц назад.

Примечательно, что в бедняцких поселках названия улиц всегда выдают тягу к природе, к зелени. Там всегда найдется улица Малиновок, улица Фиалок, переулок Маргариток. И часто свалку зовут лесом. Ведь многие из таких поселков ютятся на окраинах городов, там, где совершались прогулки во времена, когда еще не было машин и только появлялись велосипеды. Там город смыкался с живой природой, с берегами рек, которые давно уже стиснуты, одеты камнем, превращены в набережные и причалы и безнадежно осквернены. Вот, например, «Песня жаворонка» — это просто трамвайная остановка у шоссе близ чугунного моста, громыхающего колесами вагонеток над заводским депо.

Название Понпон-Финет идет из далеких времен. Оно отдавало стариной даже для наших дедов. Уже тогда рассказывали легенду о том, как однажды вечером юноша Понпон и девушка Финет были пойманы в кустах… С перепугу они согрешили. Имена их достались местечку. И не только ему. К фамилиям многих здешних семей издавна добавлялись Понпон или Финет, и трудно было угадать, кто и впрямь ведет свой род от них, а кто состоит в свойстве. Были Лебуа-Понпон и Понпон-Бриду, были Финет-Малезье и Лонгваль-Финет.

Радио в бараках иногда доносит песенку «В том краю, чье имя так прелестно…»

Понпон-Финет стоит на самом краю города, точно последняя каменная ступенька старого дома, глядящего на Шельду, низкая ступенька, вдавленная в землю среди травы.

Вечерами переменчивый ветер разносит голос кукушки во все стороны до самого закатного горизонта.

Много звуков раздается здесь по вечерам: соловьиные трели и пение кукушек — их тут особенно много, — шелест ветра в серебристо-белой листве тополей сливается с унылыми, зловещими звуками, тяжким скрежетом ржавого металла, лязгом гусениц землечерпалки, поворотного круга подъемного крана, чьи вялые, словно намокшие цепи болтаются над баржами, и с тяжелым грохотом бесчисленных подъемных мостов.

Детям запрещают играть на городских свалках, на крутых берегах пруда и напротив островка у старицы Шельды, которая скоро будет засыпана заводскими отходами и шлаком.

Вся грязь и гниль города скопились на этой стороне. Чахлые остатки растительности покрываются пылью. На кудрявой листве ломоносов осел густой слой извести, угля и ржавчины.

Время от времени в Понпон-Финет заносит и французов. В тридцать третьем, тридцать четвертом годах появились первые «кроличьи садки». В тридцать шестом и тридцать седьмом они опустели. Один из бараков, стоящий в тростнике у пруда, превратился в охотничий домик. Прочие растащили потихоньку, по одной доске. Здесь ничто не пропадает зря. Миски вылизываются до дыр. Вылизывается, обгладывается все подчистую. Однако лишь в войну после бомбежек сорокового и сорок четвертого Понпон-Финет действительно начал заселяться. Люди бежали из города, страшась обвалов в каменных домах, тут уж было не до капризов в выборе жилья. И воздух здесь, за городом, был не так плох. Кстати, можно найти на месте все необходимое, чтобы своими руками и ничего не умея построить себе жилище. Повсюду валялись кирпичи, почти целые черепицы, листы железа, иногда пробитые осколками, доски, куски балок…

Здесь-то и был впоследствии построен временный поселок из этернита, гладкого для стен, гофрированного для крыш, и даже с кирпичным или бетонным фундаментом. Туда вселили тех, кто остался без крова, и тотчас с лихорадочным нетерпением, едва дождавшись выезда жильцов, снесли прежние лачуги. Постепенно год от года жизнь в поселке наладилась, как, в общем, все в конце концов налаживается- Когда крыши временных построек стали протекать, французы один за другим перебрались обратно в город и хорошо сделали, иначе не известно, как смогли бы разместиться остальные.