– О, это моя боль! Сосед по коммуналке! – жаловалась Пустырёва с преувеличенной трагичностью в голосе. – Была самая перспективная квартира, когда я туда прописывалась. Две одинокие старушки, один старичок и я. Старушки оправдали все мои надежды, а вот дед Панкрат, похоже, что и меня переживёт! А из-за него я квартиру не могу приватизировать, – виновато улыбнулась она.

– Фи-фи-фи! – поморщился Блюм, – какая проза!

– А где ты её видишь, поэзию-то? – вздохнула Любовь Семёновна.      Авангардист остановился, с недоумением взглянул на спутницу и потрепал лошадь по холке.

– Ну, как, Марья Булатовна, покажем Любови Семёновне диковинную птицу под названием поэзия?                                                Лошадь одобрительно улыбнулась, обнажив ряд крупных, жёлтых зубов. Хозяин ловко вскочил ей на спину, усевшись позади Пустырёвой, и стукнул пятками по бокам животного. Марья Булатовна с двумя всадниками на спине бросилась с места в карьер и понеслась по бульвару, перейдя на плавный галоп. Пустырёва с испуганно-удивлёнными глазами летела над землёй, широко открыв рот, будто делала один бесконечно-долгий вздох.

– Куда ты меня везёшь? – смеясь от восторга, спрашивала Любовь Семёновна, прижавшись спиной к Блюму.

– В царство поэзии! – отвечал лихой наездник.                              Они влетели на холм уже известного нам известного пустыря и остановились.

– Вот эта помойка и есть… – Пустырёва внимательно посмотрела Блюму в глаза.

Блюм окинул взглядом первооткрывателя панораму города и, выкинув руку, тыкнул большим пальцем вниз.

– Я воздвигну здесь величайший памятник всех времён и народов!      Он соскочил с лошади и по-хозяйски прошёлся по пустырю.

– Я уже знаю, какой он будет! – ликовал авангардист, слегка позируя по своему обыкновению. – Я прочно ухватил идею, которую сегодня предоставил мне случай! О, я соединю небо и землю! Они сольются в едином поцелуе, а поцелуем и будет мой монумент, который я подарю миру!

Пустырёва смотрела на него во все глаза. Вдруг Блюм как-то неожиданно скис, закашлялся, пшикнул в рот из карманного ингалятора и присел на ящик, который уже кто-то бросил на очищенный утром пустырь. Он подпёр кулаком подбородок и закрыл глаза.

– Джон, Джон, – пробормотал художник с горечью в голосе, – где ты, мой Джон?

– Что это за Джон? – насторожилась Любовь Семёновна.

– Это мой продюсер, американец, – продолжал вздыхать Блюм. – Большой хватки человек. Это он организовывал для меня огненные шоу за рубежом. Без него я как без рук.                                           Пустырёва облегчённо вздохнула.

– Ведь я человек чистого творчества. Все эти организационные проблемы, вся эта рутина и дрязги просто убивают меня! А ведь надо получить у властей разрешение на строительство. Неужели я погиб?            Любовь Семёновна сползла с лошади на землю, подошла к Блюму сзади и обняла его.

– Столько счастья за один день! – прошептала она. – Да этот помоечный пустырь давно у всех поперёк горла стоит, в том числе и у меня. А тут – памятник! Да префектура рада будет поддержать твой проект.

– Неужели? – встрепенулся Блюм. – А как… к кому… и чего…

– Я тебе помогу…                                                      Пустырёва не договорила фразу, потому что слилась с художником в долгом поцелуе.

А дед Панкрат, окинув печальным взглядом свою комнату, надел на плечи маленький рюкзачок, взял свой старенький патефон и, шмыгнув носом, пустил по щеке крупную слезу.

– Мешаю я тебе, дочка, – вздохнул он со скрипом и поковылял прочь.

На круглом столе в рамке стояла фотография, запечатлевшая Панкрата молодым, в тельняшке, с закрученными чёрными усами. Рядом лежал клочок бумаги, на котором химическим карандашом было нацарапано два слова: пошёл помирать.

Захлопнулась входная дверь в коридоре, и цветастые занавески на окне бывшего морячка колыхнулись в сторону улицы, словно вылетел из комнаты его дух вслед за хозяином.

Дед Панкрат, спускаясь на эскалаторе, с любопытством смотрел по сторонам и разглядывал рекламные щиты. Седая борода его развевалась от лёгкого ветерка.

– Ребятки, – обратился он к детворе, – как мне до Ждановки доехать?      Ребятишки пожали плечами и растворились в толпе. Панкрат сделал движение к идущему молодому человеку.

– Нет денег, отец! – отрезал тот и прошёл мимо.                              Тогда он нашёл милиционера и обратился к нему.

– Мил человек, совсем я запутался, лет десять в метре не был. Как мне до Ждановки доехать?                                                       Милиционер подумал и заглянул в схему метро.

– Нет такой станции, – безапелляционно заявил он.

– Как так нет? – возмутился Панкрат. – Сквозь землю что ли она провалилась?

– А куда вы едете?

– На кладбище.

– На какое кладбище? – улыбнулся терпеливый милиционер.

– От Ждановки на автобусе ещё надо ехать! Старуху хочу навестить перед смертью!

– Ничем помочь не могу, – отдал честь сержант и, смутившись, отошёл в сторону.

Дед подошёл к краю платформы. В глазах его было отчаяние.

– Вот она и пришла, смерть-то.                                          На станции объявили: «Отойдите от края платформы. Посадки на поезд не будет». Показался технический состав со срезанными вагонами.

Один «обдолбанный» наркоман уставился на Панкрата.

– Ты прикинь, – сказал он своему такому же приятелю, – Дед Мороз в июне месяце!             Технический поезд остановился на две секунды. Панкрат зашёл в вагон, присел на деревянную лавку и поёрзал на ней.

– Раньше помягче сиденья-то были, – заметил он отрешённо.            Вдруг второй наркоман встрепенулся.

– Где Дед Мороз? – начал он жадно искать белесыми глазами нужный объект.

– Да вон!

Они посмотрели на то место, где несколько секунд назад стоял Панкрат, но оно было пустым.

– Ну, тебя глючит! – засмеялся второй, а первый непонимающе хлопал веками.

Состав тронулся и скрылся в тоннеле.                                    Через несколько минут локомотив заехал на запасной путь и, оставив несколько вагонов, уехал. Панкрат остался в отцепленном вагоне в полной темноте.

В одном американском баре за столиком сидели братья Джон и Майкл. Джон был ровесником Блюма, Майкл лет на десять их постарше. Младший брат выглядел довольно потрёпанным, старший выделялся импозантностью.

– Я больше не могу работать с этим русским авангардистом! – тяжело вздохнул Джон и влил в горло целый дринк.

– Но ты же сам говорил, что он гений.

– Может быть он и гений, но я разорился из-за его безумных проектов! – Он махнул ещё один дринк.

– Но ты же говорил, что все идеи придумываешь ты сам!

Джон засмеялся с нотками истерики в голосе.

– Майкл, он берёт самую мою простую идею и доводит её до фантасмагории! И я сам заражаюсь его проектом, но ничего не могу с собой поделать! Он гипнотизёр, Майкл! Он страшная личность! Десятитысячный первоначальный проект после его редакции становится миллионным!

Джон искренне заплакал.

– Вы расстались? – серьёзно спросил Майкл.

Младший брат закивал головой, ибо горло душили спазмы.

– Жаль. – Майкл раскурил сигару. – Значит, ты без работы и без денег?

– Я больше не мог с ним оставаться! Он решил соорудить в Москве какой-то памятник! А какой, сам ещё не знает! О, я представляю, что это будет за чудовище!

– Памятник? – заинтересовался старший брат. – Да ещё в Москве? Любопытно.

Он остановил Джона, который собирался влить в себя ещё один дринк.

– Хватит. У меня возникла интересная мысль. Едем в лабораторию.

Майкл вёл машину, изредка скашивая глаза на изрядно охмелевшего братца.

– Знаешь ли ты русских царей? – осторожно заговорил старший брат.

– О, знаю! Это Пётр! Он пропилил окно в Америку!

– Был ещё и другой. Иван.

– Что? Там даже царей Иванами называли! Блюм тоже Иван! Да ещё Иванович!