– Благодарю, я сыт, – испугался Блюм и невольно поднял согнутые пальчики к груди.

– Значит, по рукам! – Архивариус протянул свою ладонь-лопату приятелю, которую тот и пожал. – Вот в следующее полнолуние проверю свои данные и, скорее всего, можно будет начинать рыть.

– Но я хотел бы ещё поговорить о моём проекте. – Блюм опять закурил. – Ты ведь ещё в Суриковском славился тем, что фонтанировал всевозможными идеями. Что тебе пришло на ум, когда я тебе говорил о памятнике?

– Ну-ка, напомни, – растерялся хозяин.

– Хорошо, я тебе поведаю саму суть, о которой тоже ещё никому не заикался. Памятник должен будет нести энергию каждого подошедшего к нему посетителя в космос! В космос! Это будет как бы энергетический храм, направленный в будущее, но вместе с тем, он должен будет заключать в себе и современную культуру. Я, конечно, выражаюсь слишком туманно…

– Отчего же? Минуточку.                                                 Архивариус сделал правой рукой над своей головой кругообразное движение, закрыл глаза и погрузился в транс. Через некоторое время он открыл один глаз и исчез в куче мусора. Появился он совершенно с другой стороны с помятым пионерским горном в руках. Вытерев его от грязи подушкой, Архивариус поднёс его к губам, направил инструмент к потолку и издал, насколько хватило лёгких, длинный и противный звук. В стенку постучали.

– Понял? – спросил он с горящими глазами?

– Честно говоря, не совсем, – сказал Блюм, наморщив лоб и пытаясь разгадать смысл задумки товарища.

– Труба, идущая в космос, – начал объяснять Архивариус. – Кто захотел, тот подошёл и дунул. Звуковая волна достигает космической зеркальности и, естественно, отразившись, возвращается назад. Авангардист рассмеялся.

– А если она не вернётся?

– И не надо! – тоже рассмеялся Архивариус. – Тебе же, как художнику, нужен символ!

– К чёрту символ! – вдруг психанул Блюм. – Символ – это старьё! Мне нужно и символ перевернуть! Хотя… – он задумался, – в этом что-то есть. Спасибо. – Блюм с серьёзным лицом протянул руку. – Мне пора.       Архивариус потряс его руку:

– Очень рад нашей встрече.

Блюм вышел из подъезда и направился к автомобилю. На ходу он вытер свои руки белоснежным носовым платком.

– После следующего полнолуния! – послышался сверху голос Архивариуса, который высовывался из окна второго этажа.

Блюм рассеянно кивнул головой и сел в машину. По вздутым венам на лбу и висках, которые как бы шевелились, было очевидно, что мысль авангардиста бешено работала.

* * *

Но вернёмся из путешествия во времени в сегодняшние будни. Каменное лицо пожилого Архивариуса неожиданно шевельнулось бровями. Он увидел, как из подержанного жука-фольксвагена вышел другой пожилой человек и тоже вперил свой взгляд в объект. Брови толстяка сделали гневную галку от ревности, но постепенно перешли в горизонталь и, наконец, встали домиком от удивления. Он засунул два мизинца в рот и выдал громкое глиссандо. Владелец жука оглянулся, прощупал глазами панораму слева направо и остановился на свистуне, который махал ему рукой. Наконец он заулыбался, ответил коротким свистом без приспособления пальцев и направился к знакомому.

– Привет, Блюм, – вскочил и подал пятерню Архивариус. – Как ты полысел!

– Привет-привет. А у тебя брюхо раздалось! – попытался нанести контрудар авангардист.

– Так это прибыль, а у тебя убыль.

Впрочем, Блюм для своих лет, выглядел неплохо. Немного ссутулился, похудел, полысел, но дерзкая постановка головы и надменный лордовский взгляд оказались неподвластны годам. Бархатная куртка, несмотря на изрядную поношенность, своим старинным изысканным покроем ещё более прибавляла ему аристократизма.

– И усы свои зачем-то так кардинально убавил.

Авангардист действительно сбрил оба кончика усов, и они сузились до чаплиновского пятна под носом.

– Демократизировал обе стороны, – пояснил он.

– Теперь ни ввысь, ни вглубь? Понятно.

Вдруг они замолчали, как в театре после третьего звонка, уселись на скамейку и начали вместе созерцать объект.

А со стороны объекта на них смотрели два невидимых, цепких глаза.

– Как всё интересно начиналось, – шепнул Архивариус.

* * *

Пустырёва пришла домой в раздражении, что выражалось в резкости её движений и громком хлопке входной двери. Она зашла на кухню и хотела зажечь газовую конфорку, но в гневе бросила спичечный коробок на пол: плита была запачкана.

– Нет, это невозможно! – твёрдо сказала она и решительно направилась к комнате Панкрата.

Ударом ноги Пустырёва отворила дверь. Дед в это время лежал на диванчике и рассматривал журнал «Плейбой».

– Сколько это может продолжаться? – закричала она. – Я уже замучалась отмывать после тебя плиту! Нет памяти, так сиди на кухне и следи за своей баландой, чтобы не убежала! Да хоть бы оторвался! Ноль внимания! Выпишу я тебя скоро из квартиры! За грязь, за нарушение тишины и прочие хулиганства! Сейчас же пойду и напишу заявление! Пойдёшь жить на улицу к бомжам! Ясно?

Панкрат лежал и непонимающе моргал глазами.

– Что зенками хлопаешь? Ты когда последний раз полы мыл?            Она пошла в ванную и, налив ведро воды, поставила его у открытой двери Панкрата.

– Тряпку в руки и вперёд! – скомандовала она. – Долго мне ждать?            Панкрат с трудом перевёл тело в сидячее положение и тихонечко заскулил:

– У-у-у… никому я не нужон… у-у-у… где ты, моя старуха?..

– А кому ты можешь быть нужон? – перебила его Пустырёва, сделав акцент на неправильном ударении Панкрата. – Детей не народил, один катался, как сыр в масле! Вот и некому о тебе позаботиться! Мотай-ка в дом престарелых! Там много таких, как ты.

Дед встал и хотел было выйти.

– Куда? – остановила его Любовь Семёновна.

– На кухню. Чайку хотся.

– Вот тебе, а не чай! – она поднесла к его носу кукиш. – Отныне на кухню тебе дорога закрыта!

– А в уборную?                                                      Пустырёва задумалась.

– В самое сердце бьёшь, гадёныш! – вспылила она из-за неразрешимой задачи. – Ладно уж, в туалет пока можешь. Цени моё великодушие! Чем у тебя тут воняет? – Она прошлась по комнате Панкрата. – Значит так, веник в руки…                                                                  Старика уже давно начало трясти от нервного возмущения. Он замахнулся журналом и со словами «якорь тебе в глотку!» запустил им в Пустырёву. Любовь Семёновна в гневе развернулась, но вдруг из открытого окна влетел большой букет роз и попал ей в голову. Она на мгновение растерялась, оказавшись под перекрёстным огнём, ринулась было к Панкрату, но внезапное ржание лошади за окном заставило её бросить силы на возможно более сильного и опасного противника. Начальница подбежала к окну и выглянула.

Под окном на красивом белом коне восседал Блюм и махал ей рукой. Он был одет в белоснежный парадный костюм жокея.

– Приглашаю вас на прогулку! – улыбался он улыбкой голливудской звезды.

– А как часто ваша Марья Булатовна получает от вас букетом роз по физиономии? – пыталась одной фразой нанести двойной удар Пустырёва.

Блюм захохотал.

– Я не зоофил! Марья Булатовна предпочитает овёс! – он похлопал свою лошадь по шее.

– Так это лошадь? – начала оттаивать Любовь Семёновна.

– Даже если бы это была верблюдица, я не стал бы её кормить розами, хоть они и колючие.

Пустырёва подняла с пола букет и окунула в него лицо. Проходя мимо Панкрата, она тихонько рыкнула на него, но на лице женщины играли улыбка и румянец. Когда Пустырёва скрылась из виду, Панкрат подошёл к окну и оценивающе посмотрел на авангардиста.

– Хлипок уж больно, – произнёс он недоверчиво.

Через четверть часа Любовь Семёновна сидела в седле на белой лошади, которую под уздцы вёл Блюм.

– Какой у тебя стал властный голос, – говорил Блюм. – На кого это ты так серчала?