Серёжка появился в классе через три дня после случившегося, как ни в чём не бывало, и сел за свою парту. Одет он был в новенький, плотной ткани пёстрый пиджак, тёмно серые, под цвет пиджака брюки, на ногах красовались коричневые башмаки на толстой каучуковой подошве. Не обращая внимания на косые взгляды девчат и откровенно насмешливые парней, он что-то хотел спросить у Витьки, но не успел, раздался звонок на урок и с класс быстрым, нервным шагом вошёл низенький, с совершенно седым, вздыбленным хохолком волос на голове, математик Сергей Иванович, наверное, опять проигравший партию в шахматы своему коллеге Алкивиаду Ильичу, гроза двоечников и откровенных тугодумов. И весь урок боковым зрением Витька видел, как Раечка, напряжённая, сжавшаяся в комок, рассеянным подчерком, то переписывала решение задачи с доски, то останавливалась, сидела какое-то время безучастная ко всему происходящему в классе, и, когда в этот момент, Витька коротко посмотрел на Серёжку, то натолкнулся на взгляд его расширенных чёрных, огромных глаз, которыми он, как удав несчастного кролика, гипнотизировал склонённую над партой фигурку Раечки, всю без остатка, вместе с авторучкой и тетрадкой. И понял Витька, что нет у него никаких шанцев, нет и никогда не будет.

В августе он уехал в Грозный поступать на геологический факультет в нефтяного института, но с треском провалил экзамен по математике (письменно), вернулся домой ни с чем, и стал ждать повестки из военкомата. Вернулся домой, а тут такие вести. Когда он узнал от матери подробности, спросил:

- И что, она лежит с новорождённой в роддоме и к ней никто не приходит?

- А кто придёт? - спросила мать. - Отец строго-настрого запретил Рае появляться дома. Мать не приходит, потому что боится отца. Тётя Груша слегла, сердце, лежит в больнице.

- А Сережка? Это ведь его ребёнок.

- Сережка поступил в сельхозинститут и сейчас перед учёбой студенты трудятся на сельхоз работах в колхозах.

- Ну, хорошо, а его родители? Они ведь дедушка с бабушкой.

- Не знаю, ничего про то не слышала.

- А вы бы с отцом тоже не пошли, если бы это был мой ребёнок?

- Витя, сынок, ты подумай, что ты говоришь, - мать укоризненно посмотрела на сына и тут же, с тревогой в голосе спросила. - У тебя с Раей ничего не было? Люди всякое говорят.

- А ты побольше людей слушай. Было. Мы сидели с ней за одной партой. А от того что девочка и мальчик сидят за одной партой, детей не бывает. Да она мне нравилась, я влюблён в неё, но мы не разу даже не танцевали. У меня к тебе просьба, Нарежь гладиолусов. Я схожу к ней. Прямо сейчас.

- Витенька, сынок, не надо этого делать. Подумай, что скажут люди.

- Опять люди. Да мне плевать на твоих людей. Умный - не скажет, дурак - не догадается.

- Не пущу!

- Тогда я пойду без цветов.

- Я умоляю тебя, Витенька. Вот ты придёшь к ней, что ты скажешь?

- А я ей скажу, чтобы она не падала духом. Что наша семья, ты мама, вместе с папой, поддержите её, и, если ей с ребёнком некуда будет деться, вы возьмёте жить к себе. На первое время, пока она не определиться в жизни. Может за это время взыграет совесть у настоящих бабушек и дедушек. Нельзя человека оставлять в беде, не по человечески это, не по-людски.

. . . . . .

- За чем ты пришёл? Зачем ты принёс эти цветы? Ты шёл со цветами через всё село и люди всё это видели.

''Опять эти люди''. Он посмотрел на Раечку. В глазах боль, растерянность, обречённость.

Раечка стояла по ту сторону окна, в простом, застиранном, не по размеру большом, больничном халате.

- Теперь он уже никогда не придёт. Он же гордый! Ты хоть понимаешь, что ты наделал?

''Тогда зачем он тебе такой?'' - хотел крикнуть Витька, но не посмел. Он укладывал гладиолусы на узкую железку слива под окном со сколупывающейся старой краской, а цветы все не вмещались и падали, падали на землю.

- Я пришёл сказать тебе, что ты не одна в этом мире. Завтра я ухожу в армию. Может случиться так, что к тебе придёт моя мама. Не торопись отказываться от её предложения, это ты всегда успеешь сделать. Пройдёт время и жизнь всё расставит по своим местам!

. . . . .

- Какое же чудовище я породил! - Григорий Алов неверным шагом подошёл к дивану, тяжело, надрывисто дыша, как загнанный конь, сел, откинулся на спинку, расстегнул верхние пуговицы рубашки и принялся растирать рукой левую сторону груди. - До чего дожиться, людям стыдно в глаза смотреть. От одного позора не отошёл, когда мужики вместо ветоши предлагали порубленные куски сыновьего костюма, и, -на тебе, новый! Ну, чего молчишь? - исподлобья посмотрел он на сына.

Серёжка стоял, опустив голову.

- И всё ты-ы! - Григорий метнул грозный взгляд на жену. - Серёженька, съешь этот кусочек, не трогайте ребёнка, он ещё маленький, не мешайте, мальчик устал, ему надо отдохнуть. Не успел прибежать домой в одних трусах, она ему обновки! Брешет, пару раз в моих обносках сходил бы в школу, небось, головой своей подумал...

... - Голову не трожь! - закричала жена, оборвав мужа, - мальчик в институт поступил, сколько одноклассников вон ни с чем повозвращались?

- А с дитём как быть, а с девчонкой обманутой?

- А почему сразу он? Ты вон у Михалкиных сына спроси, с какого перепугу он в роддом с охапкой цветов прибежал?

- У вас ''было''? - строго посмотрел на сына Григорий.

- У неё и до меня было, - не поднимая головы, буркнул Серёжка.

- Вот видишь, всплеснула жена руками, а ты скорее на сына своего нападать.

- Вот только потому, что у тебя с ней ''было'', ты пойдешь, и принесёшь сюда своего ребёнка. Ты меня понял?

- Никуда он не пойдёт! - мать подбежала к сыну, раскинула в сторону руки, как бы загораживая его от отца.

- Тогда я пойду сам! - Григорий Алов, опираясь рукой на облучок дивана попытался подняться, но ноги его подкосились, и он, заваливаясь назад, и, как подкошенный, рухнул на диван.

. . . . .

Ночное море умиротворённо плескалось у ног. Волны с таинственным шорохом ласкали скалистый берег и с таким же шорохом отступали от него. Виктор неожиданно наклонился, всматриваясь в мелкую россыпь морских брызг, потом встал, подошёл к самому краю выступа, присел. Зачерпнув сгорбленной ладонью морскую воду, он расплескал её лёгким взмахом руки и увидел, россыпь искорок, чем-то напоминающих бенгальские огни, только более насыщенных, разных цветов и оттенков, зачарованно выдохнул:

- Море живое. Оно светится!

- Планктон, - пояснила Раиса, - живые микроорганизмы, мы к этому привыкли. - И тут же попросила. - Присядь.

Виктор вернулся на каменную лавку.

- Обиделся, что я приняла тебя за бомжа?

- И не подумал даже, - усмехнулся Виктор. - Я ещё бы посмотрел на тебя, какой бы стала ты, окажись в этой экспедиции. Представляешь, раскалённые пески и палящее солнце. И куда не бросишь взгляд, глазу не за что зацепиться. Так что по факту, ты права, жили, как настоящие бомжи.

- Нефть-то хоть нашли?

- Да она там есть, наша задача была определить насыщенность нефтяных пластов, т.е, сколько её?

- А я сежу и думаю, бомж, а курит дорогие сигареты. На какие только шиши приобрёл? Не иначе, как стибрил пачку под шумок.

- Вот видишь, какого ты плохого мнения обо мне.

- Не обижайся, Витенька, можно я тебя так буду называть?

- Так ко мне мама обращалась когда-то, царствие ей небесное.

- Святая женщина была твоя мама. Никогда не забуду, как она впервые обратилась ко мне. Она так и сказала - доченька! Я такого обращения от матери родной не слыхала, всё ироды, да ироды. И сразу прониклась к ней доверием. Витенька, я сейчас спросить хочу, но боюсь тебя снова обидеть. Ты хоть знаешь, что ты своим родителям не родной сын?

- Час от часу не легче. Откуда такие сведения?

- Она мне сама об этом сказала. Вот тебе крест, - Раиса перекрестилась. - А дело было так. Они жили в какой-то станице, отчим, нет, отец-то твой, тоже казак, а Ольга Алексеевна - иногородняя. Мало, что родня была недовольна браком твоих приёмных родителей, так ещё и детей не было. И вот им однажды ребёночка подбросили, тебя, то есть. Вот они собрались и переехали подальше от людской молвы и пересудов в э...Нское. Всё в этой жизни повторяется.