Министр, уже давно поднявшийся с дивана и подошедший почти вплотную к генералу, вдруг подумал, насколько же правильный он сделал выбор кандидата на должность руководителя контртеррористической операцией. Да, чего скрывать, придётся в полной мере испытать строптивый характер генерала, его несговорчивость, а порой и нелицеприятную критику в свой адрес. Но ведь кто-то должен первым начать выдёргивать, как он выразился эти колючки, пусть, порой, ошибаясь, делая неверные шаги. Первым всегда трудно. Будет воевать под моим постоянным контролем. Определюсь, скажем, в Моздоке чтобы контролировать каждый его шаг. Потом, посмотрим, если что, можно и сменить. Вот интересно, - министр пристально посмотрел на генерала, - подозревает он меня в том, что тогда, под Баграмом, я ''вынес мусор из избы'', а он, в ту пору ещё ротный, не получил очередного повышения в звании и был исключён из списков на представление к награде Золотой Звездой. Ведь по сути достоин был. Да и сейчас, если говорить по существу, другой на его месте уже давно бы носил на генеральских пагонах большую Звезду, а этот только две малых. И всё за длинный язык, иначе чем объяснить. Ишь, порога не успел переступить, а я шкурой почувствовал, что сразу десантным полком станет попрекать, как только и перемолчал, непонятно. Ну, погорячился, было, так что ж теперь, до самой смерти попрекать? Да и нашёл вояк тоже. Сброд какой-то. Хорошо придавить и разбегутся, как тараканы. Чеченцы силу только и признают.

Генерал удалялся прямой, статный и, уже было взялся за ручку двери, как министр остановил его.

- Да, Павел Сергеевич, Вы можете прямо сейчас направляться в Генштаб и подключиться к разработке. Я позвоню, предупрежу...

... На столе, за которым сидел полковник Чабанов, как раз напротив его, лежала приоткрытая пачка ''Тройки'', рядом зажигалка, а чуть поодаль пепельница с тщательно раздавленной, наполовину выкуренной сигаретой.

- Что это, ''батя'' снова начал курить? - подумал полковник, временами поглядывая то на окурок, то на занятого своим мыслями генерала и тот, встретив его вопросительный взгляд, едва заметно улыбнулся кончиками губ.

- Думаешь, что старик взялся за старое? - спросил он. - Сказал же - нет, значит, нет! Это для страждущих и любителей ''пострелять''. Если хочешь, закуривай. К тебе эти определения не относятся.

Полковник Чабанов долго себя упрашивать не стал и закурил, правда, свои, достал из бокового кармана камуфляжки пачку тёмного ''Донского табака''.

- Я, честно говоря, так быстро тебя из госпиталя не ждал. Подруги сердца там не завёл? - снова улыбнувшись, спросил генерал и, встретив его недоумённый взгляд, объяснил. - Ну, что так смотришь? Я со своей именно в госпитале и познакомился. В апреле сорок пятого. И вот уже полвека вместе, душа в душу. Только сейчас, если надумаешь, с этим повремени.

'' - Что это он сегодня сплошными загадками изъясняется?'' - подумал полковник и отшутился, - да какая приличная барышня за меня пойдёт, старый, сморщенный, наполовину лысый, а жалкие остатки поросли поседели.

-Ну, не прибедняйся, порох-то, небось, держишь сухим, - улыбнулся генерал. А это самое главное. У нас неприятности, слышал, - стараясь перейти на серьёзную тему, сказал Судоплатов.

- Вы о Филькине?

- О нём, подлеце. Слушай, Коля, до сих пор в голове не укладывается, как я мог не доглядеть. Ведь на моих глазах рос. Весёлый, общительный, хохотун, всегда вокруг него люди, новый анекдот, - пожалуйста! Тем более из местных, в Грозном родился и вырос. Их язык знает.

- Ошибки быть не могло?

- Да какие в чертях ошибки. Когда застрелился при нём спутниковый телефон нашли. Ты знаешь, что это такое? И я в руках не держал. Прокуратура на распечатку отослала. Вот тогда-то и подтвердилось: колонна ещё на Ханкале формировалась, а боевики уже прикидывали, где и как её сподручней встретить. Попробуй, повоюй в таких условиях. Из Москвы комиссия за комиссией. Лучше бы у себя там копать начали. По секрету, между нами, скажу. Есть подозрение, что чеченцы имеют доступ к информации на семьи офицерского состава. Представляешь ситуацию, офицер здесь выполняет свой служебный долг, а семья там, в глубоком тылу под прицелом ходит. Поэтому и предупредил на всякий случай, чтобы с личным делом пока повременил. Ещё новости. Службу обеспечения шерстят. Козлова, слышал, сняли. Бардак развёл, в воровстве и сам, и всё его подчинение поголовно погрязли. Додумались, новую технику на сторону толкать, новую! - во как! И в результате, дожились, теперь состав с отвоевавшей бронетехникой сопроводить некому. Боевых офицеров стали привлекать за полным отсутствием доверия к службе обеспечения. Окончательно, скоты, развалили армию. Я к чему весь этот разговор веду. Полк тебе принимать рано, ходить научись сначала. Может, сделаешь одну ходку? Полмесяца, туда - обратно. Там, гляди и рана подживёт. А, Коля? Соглашайся.

. . . . .

Состав замедлил ход, и полковник Чабанов раздвинул шторки на купейном окне. Всякий раз, когда он подъезжал к станции Нагутской, независимо от того, в какую сторону двигался поезд, у него как-то томительно начинало сжиматься сердце, а глаза устремлялись вперёд, в надежде поскорее отыскать знакомый до боли контур старой водонапорной башни. Там, неподалёку от этой башни, когда-то располагалась небольшая саманная хатка, последний приют его далёкого детства. Оттуда, из этой хатки, в дождливое и неуютное раннее осеннее утро, дядя Петя, невысокий, кряжистый, вообщем-то, не злой, хоть и с постоянно хмурым лицом мужик, правая щека которого была изуродована рваным рубцом сизого шрама, широко переступая через лужи, угадываемые в темноте отражёнными в них отблесками пристанционных жёлтых фонарей, в своих ботиночках, тщательно начищенных перед выходом, в расхожей мичманке с плетёным ''крабом'', в чёрной морской офицерской шинели без пагон, со споротыми на рукавах шевронами, крепко держа Кольку за руку, вёл его к поезду, как будто он, Колька, мог сбежать от него в рваных, шлёпающих колошах, притянутых верёвочными тесёмочками к ступням.

На станции, несмотря на ранний час, было многолюдно и суетно. Люди с узлами, объёмными чемоданами, корзинами, какими-то баулами обеспокоенно сновали по перрону, но большинство стояли возле своих поклаж и нетерпеливо поглядывали в ту сторону, откуда должен был появиться расцвеченный огнями поездок, прозванный в народе ''Пятьсот весёлых''. Наконец поездок подошёл. Паровоз, обильно обдуваясь паром, дал пронзительный гудок, остановился и сразу поднялись невообразимый гвалт и суета, люди заволновались, каждый старался, подхватив свою ношу, первым прорваться к вожделённо распахивающимся вагонным дверям, особо нетерпеливые пассажиры уже вовсю работали локтями, создавая излишнюю толчею и нервозность, там и тут опускались вагонные окна, через которые во внутрь торопливо загружался пассажирский скарб.

При посадке Колька едва не потерял правую калошу, кто-то сзади пробовал толи специально стащить её, толи использовал, как средство для удержания при преодолении крутых и высоких вагонных подножек, но всё обошлось. Протиснувшись в вагон, Колька шустро пробежал по проходу, занял место на холодной, измызганной и изрезанной ножичками деревянной лавке у окна по ходу движения поездка. Вагон заполнялся быстро, люди шумно рассаживались. Успокоенные благополучной посадкой, они сидели отгороженные своими вещами друг от друга и теперь уже мирно, тихо переговаривались. Неожиданно поездок дёрнулся, от вагона к вагону вдоль состава стремительно пронёсся приглушённый грохот сцепок и они поехали. Тем временем на улице начало сереть. В окне проплывали последние хатки станционного посёлка, в отдельных из которых вспыхивали жёлтые огоньки, уже достаточно отчётливо просматривались чернеющие квадратики свежевскопанных огородов, да зачастили опоры линии электропередачи с проводами, то плавно ниспадающими вниз, как казалось Кольке едва не касаясь земли, то легко начинающие воспарять вверх.