-Та ничёго я такого не думаю, - нахмурив лоб, возразил Савелий.

- А ты отца не перебивай, и не встревай, а то не погляжу, шо в два раза мэнэ шырше и на голову выше. Оти дурны гроши як прыйшлы, так и уйдуть. То не за труд заработано, а за риск. И запомни, только то, шо кровавымы мозолямы на ладонях, та горбом зароблено, ото твоё, кровное. Шо ты у его будэшь робыть? Посадэ вин тэбэ на линейку кучером. Хорошо, дай Бог. Но ты ж не забувай, там иде большие деньги крутятся, там всегда должно быть тёмно. А значит може он тебя втравить в свои тёмные делишки. Ты парень здоровый, видный, всё может быть.

- Почему сразу о плохом нужно думать? - возразил Савелий.

- Потому, шо сразу надо думать и о плохом и хорошем, шоб потом поздно не було, - сказал Апанас с передыхом и добавил. - Робы, як хочешь, тоби жить, всё равно не переубежу. Помни токо, отута, - Апанас кругом повёл головой, - корни твои, и с бедой, не дай-то Бог, и с радостью завсегда батько с матерью примут и подмогут...

И вот теперь, вспомнив этот разговор, Савелий с надеждой посмотрел на мать.

- Надо помочь дивчине, надо, - убеждённо произнёс он. Ну, чого вы мовчитэ, мамо?

- Та чем же помочь? - бросаясь к сыну на шею, в слезах прошептала мать.

- Купец-то мой на поверку гнидой оказался. Сначала девчонку-черкешенку, содержанку свою, в нашу веру перекрестил, а теперь вот под венец собрался вести. Нехай она у вас маленько поживёт.

Снова наступило напряжённое молчание, но длилось оно недолго.

- Тебе-то до этого якэ дило? - настороженно спросила мать, глядя то на растерянного сына, то на мужа, в нерешительности переминающегося с ноги на ногу.

- Ксюха, - вдруг подал голос дед Прокофий. - выды дИвчину во двор, - приказал он, - а ты, - Апанас, - он посмотрел на сына, - отчиняй ворота, нечего на вулице чужому добру красоваться. - И посмотрел теперь уже на внука. - Небось, ворованое?

- Линейку я верну, - с каким-то внутренним облегчением отозвался Савелий и с благодарностью в глазах посмотрел на деда.

- 1-

Курсавская ярмарка шла на убыль. Ранним утром, стылым от липнувшего к земле непроглядным, густым туманом, сквозь чуткую полудрёму Апанас Полулях услышал приглушённые голоса на той стороне торгового ряда, из которых выделился хриплый старого солунского знакомца Митрия Гетманского: ''Ну, шо, трогаемся?'', тут же сразу: ''Цоб, цоб, Тычёк'', завершившийся похлопыванием ладони по крупу вола, и сразу ронял,- солунские съезжают. Митрий наведывался вчера, после полудня, поинтересовался, как идёт торговля и, услышав от Апанаса утвердительный ответ, что они уже, управились, Бог сподобил, предложил: ''Можа с намы поидытэ, мы вже сбыраемся!'' Что там от Солунки добыраться, каких-то семь вёрст, через Суркуль перевалил и дома, но Апанас, сдвинул на бок ''кубанку'', почесал затылок, и повёл головой в бок, что могло означать только одно, - без земляков он с места не тронется: как бы там ни было, а обчество превыше всего.

Вообще-то, честно говоря, где-то там, подспудно, внутри, у Полуляха ворочалась, требуя выхода, обида на своих мужиков, а тут представлялась возможность, вроде как, утереть нос хотя бы тому же Мыколе Ковбасе, по прзвищу Кэндюх, но будучи от природы человеком незлобливым, Апанас переломил себя и махнул на обидчика рукой.

Всё случилось, именно в тот момент, когда мужики выезжали на ярмарку. Как не прятал он от людских глаз, как не прикрывал соломой да мешковиной свои гарбузы, аккуратно уложенные на новенькую, справленную, минувшей зимой можару - ещё покойная мать учила, прятать от сглазу добро, которое бы не вёз на продажу, а особенно на подворье, - так нет же, доглядел всё таки сосед, что, пристроившийся сзади со своей подводой, с чувалами пшеницы и старой, раскачивающейся на ходу можарой, как-будто грозящейся тем самым развалиться на ходу ещё до выезда из села, гружённой непонятно чем, крикнул, с тем расчётом, чтобы слышали едущие впереди мужики:

- И куда ото чоловик со своими гарбузами рыпается? Э-ка, невидаль. Оставил бы на прокорм скотыняке, та Одарке на пироги, если до бабской еды такой уж охотник.

Апанас съёжился, но вида не подал, даже не оглянулся. И немного стало легче дышать, когда услышал ответ не в меру разошедшемуся соседу, прозвучавший строжающим от слова к слову голосом самой Одарки:

- Ты бы, Кэ..., чи это, Мыкола, не совав носа в чужи дела, луч-че б на своё добро поглядував.

Семья у Кэндюха была большая, десяток душ только одних детей, жила бедновато, зачастую впроголодь, иной раз даже хлеба вдоволь в хате не водилось и потому Ковбасы пробавлялись в основном пустыми затерками, сменяемые мамалыгой, да и той не вдоволь.

Хозяином Кэндюх был никаким, однако значимости о себе был пребольшой. Как-то на кануне Великого Поста, перед заговлением, учуяли мужики чесночный дух, исходящий от него, и хотя каждый сразу понял, что на обед сегодня Мыкола в худшем случае съел краюху хлеба, натертую чесноком с солью, в лучшем с тем же сальцом, Ефим Поламарчук, въедливый, острый на язык мужик, похлебавший борщеца со свинной солонинкой, не приметнул подковырнуть:

- Небось, ковбасы доедал? - стараясь из всех сил сохранить серьёзную мину на лице, спросил он.

- Кэндюх, - отрицательно покачал головой Мыкола, ещё не зная, чем этот ответ обернётся для него прямо сейчас.

- Пшённый? - переспросил Ефим, заинтересованно поглядывая на мужиков с единственной целью, узнать их реакцию на возникший диалог.

Мужики усмехались и отводили головы в стороны. Кому неизвестно, что бабы в первый же вечер, когда кабан заколон и разделан, принимаются начинять колбасы и мясной или пшённый кендюх. Это уже на завтра, хозяин оставляет засолку сала и мяса, готовит рассол для соления окороков, с целью последующего их копчения, женщины из пузонины скручивают рулеты со специями и запекают их в русской печи. Сегодня же, до поздней ночи будут изготовляться колбасы. И до поздней ночи с не спящего подворья будет разноситься пряный дух отварной свинины, круто замешанный на чесночной приправе. Начинённые колбасы отваривают, укладывались в макитры, заливают смальцем. Они же и разойдутся в первую очередь, не успеешь и глазом моргнуть, вкуснятина-то необыкновенная.

Пойманный врасплох неожиданным вопросом, Мыкола заморгал поначалу глазами, но нашёлся быстро, и постарался не только оправдаться, но и поставить в неловкое положение собеседника.

- Нэ знаю, як у тэбэ, а моя баба робэ всегда тильки мясный кэндюх.

С тех пор и прилепилось к Мыколе это прозвище - Кэндюх, да Кендюх.

А ведь не знал ещё Мыкола, да и никто из э...Нских мужиков не знал, что тыквы у Полуляха были далеко не те, которые росли у них на огородах, и которые им самим частенько приходилось видеть на Апанасовском подворье, а необычные, вытянутой грушевидной формы, прозванные в народе ''перехватками'', пуда по два-три весом каждая. Ни у кого на селе таких не сыскать, да что там на селе, может быть даже во всей волости. Это выяснилось немного позже, уже на самой ярмарке. А началось всё в прошлом году.

Приспичило Апанасу на базар в Пятигорск съездить, срочно надо было распродать молочных поросят, чтобы зря корм не переводили. Занятие свиноводством досталось ему в наследство от отца. Не особо, чтобы и прибыльное дело, зато мороки хоть отбавляй, но все сельчане и ближайшие хуторяне знали, что по весне они спокойно могут приобрести у Полуляхя свинку, а если с учётом развода, то и кабанчика, или даже парочку, порой без предварительного сговора и расти себе, не зная никаких забот и хлопот. Когда приплод получался сверх ожидания большой, как правило, раз на раз не приходилось, или мужских особей при опоросе оказывалось больше, тут уж деваться некуда, надо ехать на базар распродавать излишки.

По приезду на базар, Одарка со старшим сыном Савелием не мешкая сразу занялись торговлей, благо она задалась с самого начала, - не успели дух перевести и к месту пристроиться, как несмотря на зоревой час, сбежалась тьма народу, будто их только и ждали, - а хозяин, оказавшийся немного не у дел, пошёл поглядеть, чем люди торгуют. То, что увидел он в овощном ряду с самого края, поразило его. Неказистого вида дедок со всклоченной редкой бородёнкой торговал гарбузами, белыми с репчатой поверхностью, каких по осени собирал Апанас со своего огорода в таком немереном количестве, что хватало и на прокорм скоту, и самим на каши, да на пирожки с пирогами. Только увиденные тыквы были такого размера, что он невольно остановился, и даже наклонился, чтобы прикинуть на вес крайнюю из них.