– Куда?

– А куда хочешь, ты мне не нужна. У меня есть женщина, которая меня любит и хочет жить со мной и моими детьми.

Я не поверила своим ушам. Как, он хочет отнять у меня моих детей? Да никогда в жизни я не оставлю детей.

– Если ты скажешь хоть слово о детях, я тебя придушу и повешу на крюк, – так же спокойно сказал он, прожевывая кусок мяса. И он мог во время такого разговора спокойно есть. – А заодно и твоего любовничка утоплю в той же самой речке, у которой вы милуетесь. Я все могу, ты же знаешь, и никто не узнает, что это моих рук дело. Я закопаю обоих и скажу, что ты убежала с любовником, а в доказательство у меня есть вот это.

Я с ужасом увидела у него в руке письмо, которое в порыве чувств написала Улзы. Так говорилось, что я его люблю, что жду наших встреч ежеминутно, считаю минуты до встречи с ним и хочу быть с ним до конца своих дней. Я написала это письмо, но не осмелилась его дать Улзы. Мне надо было порвать его, сжечь, а я почему-то сберегла.

– Поняла, чем это тебе грозит? Значит так, ты пишешь отказную и уезжаешь со своим любовничком на все четыре стороны, или же я сделаю так, как и обещал. Обманутым я жить не собираюсь, да и не нужна ты мне, холодная лягушка. Думай, даю тебе сроку три дня. А детей не жди, они не приедут сюда больше. Все равно ты их не увидишь в любом случае, или ты уедешь, или умрешь.

Я как стояла, так и рухнула на сундук, который, к счастью, оказался рядом. Я сидела и смотрела на него, а он спокойно сидел и жевал мясо.

Он все заранее продумал, увез куда-то детей, и сейчас бесполезно его уговаривать, все равно не скажет.

Наконец он насытился, встал из-за стола и сказал:

– А в милицию идти даже не вздумай, знаешь ведь, там все мои друзья, – и так злорадно усмехнулся, – а так, если не будешь дурить, я тебе денег дам немного, на первое время, вещи свои возьмешь и дуй – кати к своему любовничку.

…Тут Жалма Бодиевна неожиданно прервала рассказ, встала и вышла из комнаты. Доржо сидел и никак не мог поверить в услышанное. Но тут она вернулась и сказала:

– Вы простите, что я вам, почти незнакомому человеку, все выкладываю. Лицо у вас располагающее, да и не могу уже, чем дальше, тем хуже, спать не могу, все деток вспоминаю. Вот и ваши дети мне напомнили моих детей.

Она помолчала и добавила, отвечая на немой вопрос Доржо:

– Да, я оставила детей и ушла из дома. Я знала, что это не простые угрозы, что он так и поступит, как сказал, а так я думала, если останусь жива, я обязательно найду способ повидаться с детьми и забрать их. И я ушла, забрав свои вещи, но не уехала, как велел муж, а поселилась в небольшой гостинице на краю города. Я несколько дней караулила возле дома в надежде, что привезут детей, но бесполезно. А на пятый день, когда я опять крадучись пришла к дому, то увидела, что дверь настежь распахнута. Я испугалась, потом осмелилась и зашла.

…И тут Жалма Бодиевна разрыдалась в голос. Доржо испуганно вскочил, побежал за водой, подал бедной женщине. Та выпила воды, немного успокоилась и продолжила:

– Той ночью муж вывез все из дома и уехал в неизвестном направлении, забрав детей. Я тогда от горя чуть с ума не сошла, я побежала в милицию, но меня там даже и слушать не стали, сказав, что раз родной отец увез детей, это нормально. И еще, они были в курсе всего, потому что начальник тогда сказал:

– Он правильно сделал, что не доверил воспитание своих детей гулящей бабе. Я бы на его месте задушил бы.

При этих словах он так злобно на меня посмотрел, что я поняла, что здесь мне никто не поможет и делать больше нечего.

И Улзы я больше не встретила, ходила к нему на завод, сказали, что он уволился и уехал, куда, не знают.

– Вот так я осталась одна. Конечно, в деревне у меня остались родные, они бы меня приняли с распростертыми объятиями, брат вернулся с войны, но я не могла заставить себя вернуться в родные края. Я просто писала им письма, чтобы они не тревожились, описывала, как растут мои дети, которых на самом деле рядом не было. А потом написала, что мы с мужем и детьми уезжаем за границу, писать больше не смогу, и пусть не беспокоятся, у меня все хорошо.

Тут в комнату с хохотом вбежали ребятишки, и Жалма Бодиевна кротко закончила свой рассказ:

– Вот тогда я и приехала сюда, устроилась на работу, вот так и живу, одна-одинешенька, жизнь доживаю.

– А вы не пытались найти детей? – спросил Доржо.

– Пыталась, конечно, пыталась. Писала письма, рассылала куда только могла. И вот как-то пришел ответ, что они выехали за границу. Вот тогда я и написала родным, что уехала с ними, потому что не могла больше придумывать истории о том, как растут дети, как учатся… Таким образом, я как бы обрубила все концы, рассталась с прошлым навсегда, начав новую жизнь, которая так и не принесла мне счастья.

Тут женщина встала, подошла к мальчишкам, которые застыли у порога, видя, что бабушка Жалма плачет, а отец сидит грустный.

– Ну что, ребятки, набегались? Чаю хотите? Или сока? А ну раздевайтесь и за стол, будем чаевничать.

Пацанов не надо было уговаривать, они тут же заняли место за столом.

После чая мальчишки пошли в комнату, а Доржо задал вопрос, который вертелся у него на языке:

– Жалма Бодиевна, а вот вы сказали, что моя Оля училась с вашей дочерью, а где дочка сейчас?

– Я знала, что задашь этот вопрос. После приезда мне было так тоскливо, каждую ночь снились мои детки, плакали, просили забрать меня, я просыпалась вся в слезах. И тут я попала в больницу, с аппендицитом. И там лежал лама, которому тоже вырезали аппендицит. Вот он-то и посоветовал мне для успокоения души взять девочку из детдома. Я последовала его совету и удочерила девочку, Норжиму, ей тогда было пять лет, родителей своих она не помнила, в детдоме сказали, что она подкидыш, оставили на крыльце детдома четыре года назад. Девочка была здоровенькой, веселой, жили мы дружно, я начала оттаивать, меньше скучала по детям. Мы с Норжимой всегда были вместе, гуляли по лесу, ходили по грибы, по ягоды, раз в год ездили в город, посещали аттракционы, катались на карусели.

Мне многие говорили, зачем из детдома ребенка взяла, неизвестно, какие родители были, нормальные люди не бросают детей. Но моя Норжима не из таких. Закончила школу с отличием, теперь живет в Москве, работает врачом. Приезжала года четыре назад, все зовет меня к себе, а мне куда? Доживу здесь до смерти, да и ладно. И радуюсь, что у приемной дочери все хорошо, а вот сейчас все больше и больше тоска гложет по моим родным деткам, Аюше и Оюне, где они, как они? Все бы отдала, чтоб хоть одним глазком их увидеть. Наверное, проклинают меня, что я их бросила.

Жалма Бодиевна тяжело вздохнула, в уголках глаз показались слезинки.

– Жалма-эжы, напишите мне полное имя ваших детей, мало ли, живу в городе, часто езжу в командировку в тот город, где у вас отняли детей. Вдруг доведется встретиться.

Женщина с надеждой взглянула на Доржо:

– Конечно, конечно.

Затем торопливо встала, принесла листок бумаги, ручку. написала четким, каллиграфическим почерком имена детей и протянула Доржо. Доржо взял листочек, бережно сложил его и спрятал в портмоне, где хранились документы.

– Я обязательно буду искать, я не забуду, Жалма-эжы, – в сердцах сказал Доржо.

В тот же вечер Доржо с ребятишками переселился к Наташе, несмотря на то, что Жалма Бодиевна сначала не хотела их отпускать.

– Мне с вами так хорошо стало. Когда звучит здесь детский смех, мне на душе так приятно. Но что поделаешь, я рада, что вы встретили близких родственников жены. Правильно, надо ближе знакомиться и общаться.

Наташа с матерью жила в большом уютном доме совсем недалеко от гостиницы. В доме стояла старинная мебель, про которую Наташа сказала, что им с матерью все осталось от дедушки и бабушки, которые умерли два года назад.

– Мы тогда и вернулись в родную деревню, что старики болеть начали, надо было за ними ухаживать.

Мама Наташи, Елена Баировна, когда-то, видимо, очень красивая женщина, которая и сейчас не утеряла привлекательности, засуетилась, хлопоча над ними: