- А как воевать-то, чтоб вас всех? Голыми руками, что ли?, - огрызнулся он.
- Отставить, товарищ Кривоносов, - резко оборвал его я.
Он хмуро умолк, отвернулся и начал всматриваться в проем между корпусами, где только что скрылась фигура Юсупова. Пока мы ждали возвращения сержанта, утреннюю тишину внезапно прервал низкий протяжный гул крупнокалиберных орудий. Я инстинктивно прижался к земле, подумав, не по нам ли это стреляют, но потом, соразмерив интонацию и звук выстрелов, пришел к выводу, что это били гаубицы с нашей стороны. Разрывы прозвучали впереди, за передним краем немецкой линии укреплений. Тяжелые, словно удары огромного молота, они продолжались около пяти минут, после чего все стихло, и снова в округе воцарилось напряженное молчание.
Вскоре показался Юсупов, он шел не таясь, в полный рост, и, подойдя к нам, довольно заулыбался.
- Все чисто, командир, ни немцев ни наших не видать, - предвосхищая мой вопрос, весело отрапортовал старшина. Я же не разделял его веселости, и с каждой минутой нервное напряжение делалось все сильней.
- Группа, за мной! - скомандовал я, и мы гуськом, на расстоянии пяти метров друг от друга, двинулись к выходу из ремонтной базы. Пройдя вдоль корпусов и миновав остатки некогда стоявших здесь ворот, мы оказались на открытой местности. Впереди, в полукилометре от нас, тянулась железнодорожная насыпь, за которой виднелись руины многоэтажных домов, зиявших пустыми глазницами окон, словно гигантские черепа. Пространство перед насыпью сохраняло следы длительного кровопролитного сражения. Земля была изрыта воронками от снарядов, кое-где виднелись обвалившиеся неглубокие траншеи. Невдалеке от насыпи, слева, замер подбитый танк. Его корпус был изувечен пробоинами, а сорванные с катков гусеницы валялись на земле, напоминая сброшенную змеиную кожу. В воздухе ощущался сладковатый тошнотворный запах застарелой гари с едва ощутимой примесью разложения. Вскоре ветер сменил направление, и запах ослаб.
Впереди, на горизонте, стоял плотный столб тяжелого черного дыма, который ветер слегка сносил влево. Он упирался в серые блеклые облака, сливаясь с ними наверху, из-за чего небо на западе казалось разделенным надвое. Наши орудия били по железнодорожной платформе и, видимо, сегодня снаряды достигали цели. Плотные клубы черного маслянистого дыма быстро росли и двигались все быстрее, будто стремясь заполонить собой все небо. Казалось, еще немного, и этот пасмурный день до срока сменит новая ночь.
Мы двигались осторожно, пытаясь использовать как укрытие рельеф местности, обломки каменного забора, полузасыпанные брошенные окопы. Собравшись вместе, решили приступить к постановочному осмотру позиций. Кривоносов вызывающе глянул на меня, вынул из чехла громадный морской бинокль и, выпрямившись в полный рост, выступил вперед, наводя окуляры на видневшиеся за насыпью руины. Я хотел было приказать ему укрыться за основанием ограды, но решил, что капитан просто выполняет поставленную перед ним задачу. Так стоял он, вытянувшись, словно моряк на носу идущего сквозь бурю корабля, бросая отчаянный вызов разбушевавшейся стихии. Постепенно и мы, воодушевленные его примером, вышли из своего ненадежного убежища за остатками кирпичной стены и стали пристально всматриваться в разрушенные многоэтажки, похожие на заброшенные осиные гнезда. Постояв некоторое время, прошли по траншее вперед и вправо и там продолжили наблюдение из осыпавшегося окопа.
Первые минуты дались трудно. Это было колоссальное напряжение всех физических и моральных сил: вены на шее вздулись и, казалось, вот-вот лопнут от напора крови, подгоняемой неистово колотившимся сердцем. Однако промелькнуло мгновение, потом другое, но ничего не произошло. На западе все было тихо, словно противник покинул передовые позиции. Мои бойцы, поначалу напряженные и едва скрывающие свое волнение, немного успокоились и принялись исследовать в бинокль, метр за метром, передний край территории противника. Кривоносов вошел в роль и деловито расхаживал взад-вперед, глядя в бинокль и иногда делая какие-то пометки на планшете, где у него лежала сложенная карта и чистый блокнот. Время текло, как расплавленное масло, ничего не происходило вокруг нас. Я подумал, что это к лучшему, но, с другой стороны, по возвращении от нас непременно потребуют подробный отчет. Тогда я решил, что нам необходимо сменить диспозицию и переместиться метров на пятьсот левее, поближе к заброшенной будке регулировщика, откуда, где открывался вид на оставленные после артобстрела немецкие укрепления, расположенные в первых этажах разрушенных зданий. Стараясь не шуметь, мы прошли вперед по открытой местности, являя собой отличную мишень.
Тем временем немцы опомнились от удара нашей артиллерии и начали ответный минометный обстрел. Правда, их мины метили вглубь оборонительных линий и пока никак не мешали нашему передвижению. Кое-где нам удавалось юркнуть в оставленные траншеи, но скоро они закончились, и мы, пригибаясь, стали двигаться наискосок, туда, где у железнодорожного полотна прилепилась маленькая постройка. Я решил, что мы заляжем у насыпи и оттуда будем производить дальнейшее наблюдение. Шли друг за другом: первым Коробков, за ним Кривоносов, а потом, чуть поодаль, мы с Юсуповым. Край насыпи уже виднелся в паре сотен метров, когда внезапно, где-то за нашими спинами, раздался свист, а за ним громкий хлопок разрыва. К нему примешался еще какой-то звук. Я машинально припал к земле, стараясь отыскать хоть малейшую неровность или выемку. Свист повторился, хлопки ударили позади, на ремонтной станции, раздался хруст посыпавшегося кирпича. Мы пролежали несколько минут в ожидании следующего минометного залпа. Потом я подумал, что нужно попытаться броском добраться до какого-нибудь укрытия. Досчитав до ста, я поднялся на ноги, подхватил за шиворот Юсупова и тихо позвал остальных. Кривоносов приподнялся и стоял передо мной на полусогнутых ногах. Я глянул вперед, туда, где перед взрывом находился шедший первым Коробков. Он лежал, уткнувшись лицом в землю и раскинув звездой руки и ноги. Я хотел было крикнуть "ложись", но тут раздался новый выстрел. Я снова припал к земле, видя, как крупная фигура Кривоносова тяжело осаживается на землю и кубарем скатывается в ближайшую неглубокую воронку. Я резко нырнул за ним. Мы лежали, вжавшись в землю, и ждали следующего выстрела из руин. Кривоносов был серьезно ранен, пуля прошла навылет, пробила легкое, и изо рта у него пузырями шла кровь. Я стал судорожно шарить в подсумке, пытаясь найти бинт, и в этот момент услышал сзади голос Юсупова: "Командир, ты жив?" Я тихо отозвался, сообщив, что Кривоносов ранен.
- Держись, я сейчас, - услыхал я в ответ и хотел было приказать ему оставаться на месте, но тот рванулся с земли с автоматом наперевес, в три прыжка оказался у воронки и уже почти очутился в ней, когда из многоэтажек раздался третий выстрел. Юсупов на мгновение застыл, загрёб руками воздух, упал навзничь и более уже не шевелился. Я вжался щекой в землю и замер. Кривоносов лежал рядом на спине, шинель на его груди потемнела от крови, но он был в сознании и повернул голову в мою сторону. В его глазах стояла невыносимая боль и вместе с тем какая-то решимость. Мы глядели друг на друга, я вынул из подсумка бинт и хотел подползти к нему вплотную, но он отчаянно замотал головой, приказывая мне не делать этого. Он лежал и смотрел куда-то вверх, на небо,
а я не слышал ничего кроме бешеных ударов собственного сердца.
Я подумал: "А где же Катя? Почему она не стреляет?" Так лежали мы рядом еще некоторое время. Вдруг Кривоносов повернулся ко мне и кивнул. Не успел я понять, что означает этот кивок, как он, напрягшись, приподнялся на руках. Я попытался схватить его за ногу, но он, хрипя и цепляясь за выступы, выбрался из воронки. С полминуты он стоял согнувшись, собираясь с силами, а потом выпрямился во весь рост. Время замерло. Раздался выстрел, и Кривоносов, уже мертвый, рухнул обратно в воронку.
Я остался один, в растерянности прикрывая голову руками и судорожно соображая, что мне делать дальше. Времени у меня почти не оставалось - воронка служила лишь условной защитой, и немец без труда достал бы меня там, стоило ему лучше прицелиться. Я вспомнил, что совсем близко от того места, где мы лежали, начиналась заброшенная траншея. Если бы мне удалось добраться до нее, я бы мог дождаться наступления темноты! Раздумывать было некогда, и я решился, пока снайпер не засек меня. Закинув автомат за спину, я стал карабкаться вверх и перемахнул через край воронки. Немец уже и сейчас мог бы начать стрелять, но, видимо, он был педантом и хотел сработать чисто, одним выстрелом, полагая, что мне все равно некуда деваться. Я пополз, но вот бугор распаханной взрывами земли преградил мне путь. Медленно заползать на него было бессмысленно - так он снял бы меня без малейшего труда. Тогда я вскочил и рванулся вперёд, вложив в свой прыжок все оставшиеся силы. Я прыгнул раз, другой, третий, нарочно меняя направление, чтобы ему сложнее было целиться. До спасительной траншеи оставалось не более трех метров, когда я услышал выстрел и в тот же миг ощутил обжигающий удар в спину. Падая, я выставил вперед руки и покатился по земле. Оказавшись сидящим на коленях, я хотел приподняться, но тут раздался еще один выстрел. Я ждал нового удара и новой боли, но их не последовало. Я вдруг понял, что звук последнего выстрела был уже другим, и прозвучал он не со стороны разрушенных домов, а откуда-то справа, оттуда, где стояла одинокая будка регулировщика. Выстрел смолк, и над окрестностями воцарилась мертвая тишина. Я по-прежнему сидел на коленях, но от боли стал заваливаться на бок. Сознание не покидало меня, и тут меня осенило: тот последний выстрел сделал не немец - это была Катя, все это время сидевшая в засаде и ждавшая удобного момента. И вот теперь, как видно, она смогла, наконец, достать свою цель.
