- Состав завтрашней группы - четыре человека, включая меня и штрафника. То есть, кто-то из вас может завтра остаться в роте. Кто продолжит дежурство на наблюдательном пункте, пока мы будем отсутствовать?

Ответа я не ждал, был полностью уверен в своих людях, полагая, что они разделят со мной любое ниспосланное на наши головы испытание. Я уже собрался сам назначить старшим Юсупова, так как именно он, по моему разумению, мог бы на время принять командование разведгруппой. Наступило молчание, длившееся с полминуты. Внезапно вперед подалась грузная фигура Емельянова:

- Товарищ лейтенант, я готов продолжить наблюдение за перемещениями противника.

Юсупов и Коробков посмотрели на него с нескрываемым изумлением. Юсупов даже присвистнул, выражая свое отношение к происходящему. Я продолжал:

- Отлично, сержант, значит, возьмете с собой двух бойцов из третьего отделения и затемно выступите на позицию в котельной. А сейчас отправляйтесь в расположение нашей роты, здесь вам больше делать нечего.

Я, сам того не замечая, стал обращаться к Емельянову на вы, хотя до этого никогда не имел такой привычки в общении со своими непосредственными боевыми товарищами, а в тоне моем проявилось какое-то с трудом скрываемое пренебрежение. Тут я поймал себя на мысли, что за один миг совершенно разочаровался в этом человеке. Емельянов сконфуженно стоял передо мной, нелепо моргая и теребя руками засаленную, добела выгоревшую на солнце пилотку. Казалось, ему хочется что-то сказать в свое оправдание, но он так и не решил, что именно.

- Вы свободны, сержант, можете идти, - подвел я черту под разговором.

Он неуверенно кивнул головой и виновато посмотрел на товарищей, которые ответили ему каждый по-своему: Коробков грозно смерил его пристальным взглядом из-под густых черных бровей, Юсупов презрительно ухмыльнулся, дав понять, что был доселе лучшего мнения о нем. Емельянов неуверенной походкой вышел из столовой и медленно побрел вниз по лестнице. Уже готовый скрыться в нижнем пролете, он в последний раз, будто прощаясь, посмотрел на нас взглядом пристыженного ребенка.

Я присел за стол и налил себе кружку кипятку из стоявшего на печи чайника. Пил молча, разглядывая исцарапанные надписями доски стола.

- Не думал я, что Семен так запросто скурвится, - хотел развить тему Юсупов, но я оборвал его жестом, дав понять, что инцидент исчерпан. Допив воду, поставил кружку в таз для умывания и начал надевать на плечи свою плащ-палатку. Бойцы встали и вслед за мной принялись собираться. Когда мы выходили из штаба, была уже глубокая ночь, я спросил у дежурного, куда нам пройти на ночлег. Он объяснил, что для нас специально приготовили один из домов возле леса, где обычно размещались приезжие члены комсостава, и велел солдату из хозроты проводить нас туда. Идти пришлось недалеко. У края лесополосы стояли три нетронутые деревенские хаты, в одну из которых нас определили на постой. Мы по одному вошли в сени, где пахло сыростью и конской упряжью. Стараясь не делать шуму, при свете зажженной спички провожатый отворил дверь и провел нас внутрь. В доме было всего две комнаты. Из первой, проходной, где как раз должны были разместиться мы, дверь вела в другую комнату, из которой доносился хриплый многоголосый храп. Юсупов с Коробковым тут же взгромоздились на печь и уже там принялись стаскивать обмундирование. Мне же отводилась узкая лежанка, стоявшая неподалеку от окна. Я стянул сапоги, снял обмундирование и лег на сколоченную из необтесанных досок скамью, подложив под голову свернутую плащ-палатку. Рядовой из хозроты оставил для нас сухпайки на утро и ушел, плотно затворив за собой входную дверь. Комната погрузилась во тьму, и вскоре с печи донеслось громкое сопение. Ребята отрубились за минуту, а я долго лежал, глядя в угол под потолком. Там, во мраке, виднелись очертания полки, где когда-то стояли иконы. Сон не шел ко мне - стоило зарыть глаза, как водоворот тревожных мыслей заполонял собой всю голову. Мне не хотелось думать о завтрашнем дне - чувство беспокойства никогда не способствует успеху задуманного. Я приподнялся, натянул сапоги и на цыпочках выскользнул в сени. Выйдя на крыльцо, поежился, так как ночи теперь стали совсем холодные. Тучи, закрывавшие небо весь день, рассеялись, и стали видны редкие тусклые звезды. Помню, в детстве мне всегда хотелось научиться находить созвездия. На западе совсем не было слышно разрывов снарядов, тишину нарушал лишь негромкий скрип калитки под порывами ветра. Все будто затаилось в оцепенении, ожидая прихода новой неистовой огненной бури. Я дыханием согрел пальцы рук и, постояв еще немного, вернулся в наше пристанище. Вновь устроившись на лежанке, я стал думать о милом женском лице, увиденном мною сегодня, пока не забылся глубоким сном.

Раньше всех поднялся Юсупов. Он тихо выскользнул во двор, чтобы облегчиться и выкурить пару папирос. Возвращаясь обратно, он случайно споткнулся о стоящий в проходе вещмешок, сквозь зубы чертыхнулся, после чего мы все окончательно проснулись. Была половина восьмого. В два счета мы умылись колодезной водой в умывальнике, стоящем в сенях, и присели подкрепиться на скорую руку сухим пайком. Настроение было довольно бодрое, хотя день по-прежнему не сулил ничего хорошего. Потом собрались, надели подготовленные специально для нас новые гимнастерки и униформу и проверили оружие. Зачем нужна была эта новая форма, я так и не понял, а мои бойцы, привыкшие лишнего не спрашивать, только хмыкнули, натягивая на себя свежие, слегка хрустящие форменные штаны. Присели на дорожку, и я непроизвольно глянул вверх, на угол, где темнел след от некогда горевшей там лампадки.

Когда мы вышли из приютившей нас на ночь хаты и пошли вдоль местами выломанной деревянной изгороди, внезапно подул холодный северный ветер. Он согнул верхушки молодых неокрепших берез, словно пытаясь одним усилием прижать их к самой земле. Порывы ветра подхватили и понесли по дороге измятый газетный лист, причудливо извивавшийся, крутясь вокруг своей оси. Наконец, словно утомившись игрой, ветер подбросил бумагу высоко вверх, где другой поток подхватил ее и унес за пределы моего обзора.

Юсупов по всегдашнему своему обыкновению что-то напевал себе под нос, Коробков же был как никогда мрачен и молчалив: за все время, пока мы собирались, он не проронил ни единого слова. Сквозь серовато-белесый полог туч прорезалось бледное утреннее солнце. Мы срезали путь, пройдя через заросший бурьяном пустырь, и голенища сапог заблестели от холодной росы. Шли не петляя, прямо к позициям Лукина, где нам должны были передать штрафника и автомобиль. Постепенно мы обретали какую-то угрюмую решимость, которая, казалось, проникала в нас вместе с холодным воздухом. Мы вдруг ускорили шаг и стали двигаться так быстро, как будто стремились настичь давно желанную трудную добычу. На западе загрохотало. С каждым шагом в сторону передовой гул становился все громче и отчетливее. Мы приблизились к расположению фронтового медсанбата, миновали землянки зенитчиков и уже подходили к командирскому блиндажу, когда нас окликнул стоявший на часах пожилой усатый солдат. Я назвался и сообщил, куда мы идем. Немного замешкавшись, он проследовал за нами, закинув на плечо трехлинейку с примкнутым черным штыком. Подойдя к командирскому блиндажу, часовой попросил подождать и юркнул в проход, чтобы доложить о нашем прибытии. Отодвинув кусок брезента, прикрывавший вход в блиндаж, нам навстречу вышел Лукин. Он был уже немолодым, опытным воякой, начавшим войну с самых первых дней. Среднего роста, довольно нескладный, он был тем не менее всегда энергичен и скор в движениях. Лицо его, изборожденное глубокими косыми морщинами и покрытое всегдашней недельной щетиной, оживлялось двумя светящимися, словно фосфор, озорными глазами. Вот и сейчас они впились в меня, как два прожекторных луча. Он внимательно осмотрел мою новую форму, потом окинул взглядом моих товарищей.

- Ну, здорово, бойцы, - как своих поприветствовал нас комбат.

- Здравья желаем, товарищ майор, прибыли по поручению штаба дивизии для проведения разведывательного мероприятия, - ответствовал я.