Каменных гор вековые громады,
наверно, расплавил бы этот луч —
Луч милосердья, в глазах её чистых
сиявший, как солнце сквозь полог туч.
Дочь неба, несчастных потомков Адама
всего лишь на миг пожалела она —
И вот в четырёх стенах подземелья
лежит повержена, обречена.
Раскинулись волосы чёрной тучей,
ручьями текут по сырой земле,
Шёлком одели ей грудь и плечи,
тенью лежат на скорбном челе.
В пыли потускнело прекрасное тело,
и только – лучистым звёздам сродни —
По-прежнему ярко глаза блистают, —
куда ж неподвижно взирают они?..
А сверху, сквозь щели чёрной решётки,
течёт в подземелье сиянье луны,
Как будто все взоры безмолвной ночи
на дивную узницу устремлены.
И кажется, в этой тиши бездонной
смолкли все звуки, все голоса, —
Весь мир взирает самозабвенно
в её таинственные глаза.
Она ведь сияющей дочерью неба —
звездой милосердной цвела в небесах,
С безгрешных высот на грешную землю
веками взирала в скорбных слезах:
Видела кровь, неправду, мученья,
страдала, томилась за род людской
И вот, наконец, к властелину вселенной
явилась, палимая горькой тоской,
Пред падишахом небесным склонилась
и так повелителя стала молить:
«Пусть люди забудут вражду и рабство,
не хватит ли слёзы и кровь им лить?..»
А что ей ответил Аллах небесный?
«Изменница ты! Отступница ты!
И место твоё – на земле, в оковах,
средь голода, холода и темноты!..»
Сказал – и свершилось его повеленье:
падучей звездой просверкав во тьме,
Низверглась на землю изгнанница неба —
очнулась в холодной тесной тюрьме.
С тех пор небеса от неё отвернулись…
А боль всё сильней, тоска всё острей…
Годы идут… И давно эти муки,
давно эта жизнь опостылела ей!..
Чу! Газраила – ангела смерти —
громадные крылья шумят вдали,
От их могучих, широких взмахов
рассыпались тучи по краю земли.
Стало пустынным огромное небо,
и воздух застыл, зловещ и тяжёл.
Спустился с небес беспощадный вестник,
к подножью виселицы подошёл.
С острых концов распростёртых крыльев
густая кровь стекает ручьём,
Зрачки немигающих глаз громадных
жарко пылают адским огнём.
«С неба изменницу сверг Всевышний,
сегодня же час её смертный настал!» —
Победоносно, чтоб всем было слышно,
приказ Аллаха он прочитал.
Дверь распахнул угрюмой темницы…
Вошёл… И вдруг… Что случилось с ним?..
Всегда беспощадный, высокомерный,
застыл он, растерян и недвижим.
Два дивных алмаза – глаза он увидел
жертвы невинной… И в тот же миг
Взор её чистый лучом правдивым
в жестокое чёрное сердце проник!
И сразу смягчились, преобразились
вестника смерти злые черты, —
Застыл он в смятенье, впервые почуяв
прилив состраданья и доброты.
Бессильно поникли зловещие крылья —
будто к земле исполин прирос,
А на щеках, холодных и жёстких,
вдруг заблестели полоски слёз.
Впервые забыл он, что должен исполнить
Аллаха безжалостный приговор, —
В нём искру зажёг доброты справедливой
этот невинный лучистый взор,
И перед прекрасной дочерью неба,
хоть и лежавшей в грязи сырой,
Упал на колени посланец грозный,
служить готовый лишь ей одной!
Да, на колени упал!.. Но в страхе,
вскрикнув, как под ударом ножа,
С трудом волоча гремящие цепи,
отпрянула дева, молясь и дрожа,
Зажмурилась, мук ожидая жестоких,
но вскоре, собравши остаток сил,
Пугливо, прерывисто заговорила,
и горестный зов услыхал Газраил:
«Не трогай меня!.. Умоляю… Не трогай!..
Ответь сначала: кто ты такой?
Зловещ твой приход, ужасен твой облик,
хоть вижу, что вестник ты неземной,
Ты – житель небес, но не светлого рая,
уж слишком злобны твои черты,
Ладони от крови густой багровы,
пламенем жгучим глаза налиты.
Скажи, из каких ты краёв явился,
нежданно прорезав ночную тишь?
Какую мне страшную тайну откроешь,
какую зловещую весть сообщишь?
Ответь!.. чья свежая кровь стекает
с острых концов твоих чёрных крыл?..
О-о!.. Неужели тебя я узнала?..
Не вестник ли смерти ты – Газраил?..»
И отвечал ей посланец могучий —
негромко, взволнованно отвечал,
И голос под гулким сводом темницы,
как мягкий морской прибой, зазвучал.
Века и века беспощадно и грозно
вещал он людям их смертный час,
Но – чудо! – участливо и милосердно
звучал его голос на этот раз:
«Не бойся меня!.. Да, ты догадалась:
я – вестник смерти, скорби и слёз,
И велено мне, чтоб забрал твою душу
и в адский подземный пламень унёс.
Пришёл за тобой я, изгнанница неба,
но взгляд твой увидел, – и в тот же миг
Впервые отрадный луч состраданья
в мою беспощадную грудь проник.
Из чёрного льда у меня было сердце —
его своим взором согрела ты…
Я многих безвинных казнил, но не видел
такой чистоты, красоты, правоты!
Не бойся меня!.. Клянусь, что решил я
доброе дело хоть раз совершить —
Тебя я спасу, дам свет и свободу,
мрак этих стен смогу сокрушить!
Дай цепи сначала сниму!..» И с улыбкой
могучие руки простёр Газраил —
Железные грубые тяжкие звенья
сразу, как жалкую гниль, раздробил.
Но что это, что?.. Чуть багровые пальцы
коснулись девичьих нежных рук,
Как обожжённая, вскрикнула дева,
а белые руки обуглились вдруг,
Покорно смежились густые ресницы —
лучистым глазам не сиять никогда…
Прекрасная дева, безгласная дева
лежала пред ним холоднее льда.
И сразу: «Будь проклят, клятвопреступник!
Позор и проклятье на все времена!» —
На свитке небес зажглись и погасли
грозящие, огненные письмена.
Чу!.. Зазвенел клинок!.. Это в гневе
зловещий вестник в небо взглянул
И длинный булат – слепящую саблю —
на чёрную землю злобно швырнул.
Швырнул – и рукою, багровой от крови,
грозя побледневшим немым небесам,
Крылами шумя и ввысь обращаясь,
так возгласил, могуч и упрям:
«Будь проклят и ты, небесный владыка!
Отныне мне твой ненавистен рай!
Будь проклят и ты, повелитель надменный,
в твои небеса не вернусь, так и знай!
Твоим я слугою был самым верным,
а ныне узнал, узнал твой обман, —
Из века в век убийцей наёмным
тебе я служил, коварный тиран.
Да, каюсь я, горько каюсь пред всеми:
бесчестно обманут я был тобой,
О сколько по воле твоей беспощадной
я крови невинной пролил людской!
Не счесть приказов твоих преступных,
какие безропотно я исполнял:
Казнить благородных, рубить правдивых
меня каждодневно ты заставлял.
Зато не жалел ты щедрых подарков,
отлично знал, чем купить меня,
Ко мне подсылал самых дивных гурий,
чтоб совратить, обольстить меня,
Потоком даров, драгоценных, несметных,
как цепью алмазной, был связан я, —
Не брезговал – брал я твои подачки,
и горько за это наказан я!..
Впервые отрадный луч состраданья
во тьме ощутил я – в тоскливой груди,
Как в чёрный лёд, вошёл в моё сердце
жертвы безвинный взор: – Пощади!..
Решил ей помочь я, сломать её цепи,
несчастную вывести из темноты…
Но ты всё предвидел: ты ядом смерти,
как видно, мои пропитал персты.
Едва я доверчивых рук коснулся,
в них влился мой смертоносный хлад,
Не смог я добро сотворить… Но в этом
лишь ты, вероломный палач, виноват.
Ты знал, что ослушаться буду готов я,
почувствую жалость к её судьбе,
И мне помешал!.. Но коварства такого,
Всевышний, вовек не прощу тебе!
Довольно! Теперь пред тобой не унижусь,
тебе я вызов бесстрашный шлю:
В твой пышный, лживый дворец небесный,
клянусь, никогда уже не вступлю.
И не подсылай обольстительных гурий,
в сады меня райские не завлекай:
Мой взор не прельстят теперь, не обманут
ни горы богатств, ни волшебный рай!
Отныне я вижу, отныне я знаю:
украшен престол горделивый твой
Не блеском созвездий – слезами невинных,
не зорями алыми – кровью людской.
Отныне я понял: обмана и злобы
полны все дела и веленья твои,
Возвёл ты чертог своего величья
на человечьих костях и крови.
Обманут, отравлен, подкуплен тобою,
наёмным убийцей я долго служил,
Но хватит! За все свои униженья,
за все твои козни отмстить я решил.
Как ты не простил моего состраданья,
так подлой лжи не прощу тебе, —
Отныне с тобою помериться силой
хочу в небывалой, гневной борьбе.
Прощай!.. На земле я решил остаться,
в поля справедливых битв ухожу
И всем угнетённым сынам Адама
о всех злодеяньях твоих расскажу.
Горящее, словно могучее пламя,
багряное знамя я людям вручу,
Отныне войну я тебе объявляю —
за счастье людей сражаться хочу!»
