Из Цюриха Владимир отправился в Женеву. Там Потресов, прибывший раньше, предупредил, что Плеханов страшно подозрителен, мнителен, всегда считает себя донельзя правым, держится раздраженно, и с ним надо разговор вести осторожно, чтобы избежать его пылких реплик.
"Ничего себе предупрежденьице! - отметила Надежда. - И Володя, как видно, сразу сделал вывод: предпочел Мюнхен".
Читать дальше помешала Анна Ильинична. Она пришла пораньше, чтобы поговорить с Надеждой наедине. Но не успела - вошел Мартов.
- Извините, - слегка шаркнул ногой. - Я, кажется, помешал.
- Ну что вы? - Надежда положила листки на стол. - Рада видеть...
Здороваясь, заметил листки:
- "Как чуть не потухла "Искра"?" Могу подтвердить: была такая угроза. - Закурив, взмахнул длинной нервной рукой с дымящейся сигаретой. Правда, все происходило задолго до моего приезда. Всю эту "историю" я знаю со слов Арсеньева. Потресова, - пояснил он. - И удивляюсь выдержке Ильича. Я бы не мог вести переговоры с таким спокойствием.
- Хорошенькое спокойствие - брата довели до жестокой бессонницы! Анна Ильинична перевела взгляд на Надежду. - Представь себе, Володя был совершенно неузнаваем. Исхудал от волнения. Даже послал телеграмму, чтобы остановили машину, на которой печаталось сообщение о готовящемся издании "Искры". Временами ему казалось: все потеряно.
- И он, и Арсеньев были готовы отказаться от дальнейших переговоров с группой "Освобождение труда", - сказал Мартов.
- С Плехановым, - уточнила Анна Ильинична, сверкнув глазами.
- Чудовищно! - покрутила головой Надежда. - Володя, ты знаешь, всегда относился к Георгию Валентиновичу с такой, я бы сказала, любовью.
- Мы все к нему так относились, - подчеркнул Мартов. - И разрыв был бы весьма чувствительным ударом по всему движению. Рухнули бы планы. Пришлось бы возвращаться ни с чем... Ну, не буду мешать.
Выхватив из кармана свежие немецкие газеты, одну подал Анне Ильиничне, с другой сел на подоконник.
- Дочитывай, Наденька, - сказала Анюта и тоже углубилась в газету.
"Я старался соблюдать осторожность, обходя "больные" пункты, - читала Надежда, - но это постоянное держание себя настороже не могло, конечно, не отражаться крайне тяжело на настроении. От времени до времени бывали и маленькие "трения" в виде пылких реплик Г. В. на всякое замечаньице... Г. В. проявлял всегда абсолютную нетерпимость, неспособность и нежелание вникать в чужие аргументы и притом неискренность, именно неискренность... Г. В. надулся и озлобился... сидел молча, чернее тучи".
Что же так озлобило высокомерного Плеханова? Надежда перевертывала страницу за страницей, возвращалась к отдельным строчкам, и перед ней возникали - одна за другой - картины взволнованных переговоров, затянувшихся чуть ли не на целую неделю. Плеханов ждал, что его с поклоном попросят в о л о д е т ь журналом и газетой, властвовать неограниченно. Все остальные будут при нем в роли мальчиков на побегушках. Он будет заказывать статьи и править их по своему усмотрению. Но к нему приехали не на поклон, заговорили о совместной работе, о полном равенстве, о соредакторстве шести человек. Плеханов сначала закапризничал: он, дескать, предпочтет остаться просто сотрудником, потом припугнул, что он не будет сидеть сложа руки и вступит в какое-либо иное предприятие.
"Мою "влюбленность" в Плеханова, - продолжала читать Надежда, - тоже как рукой сняло, и мне было обидно и горько до невероятной степени. Никогда, никогда в моей жизни я не относился ни к одному человеку с таким искренним уважением и почтением, veneration*, ни перед кем я не держал себя с таким "смирением" - и никогда не испытывал такого грубого "пинка". А на деле вышло именно так, что мы получили пинок: нас припугнули, как детей, припугнули тем, что взрослые нас покинут и оставят одних, и, когда мы струсили (какой позор!), нас с невероятной бесцеремонностью отодвинули".
_______________
* Благоговением (англ.).
Во время одной из встреч Вера Засулич в угоду надменности Плеханова раболепно предложила: "Ну, пускай у Георгия Валентиновича будет два голоса". Тот преобразился, принялся распределять отделы и статьи: то одному, это - другому. И тоном редактора, не допускающего возражений. И опять пришлось расстаться до утра. Плеханов вышел из комнаты, скрестив руки на груди. Аксельрод горько качал косматой головой. Вера Ивановна курила сигарету за сигаретой и в отчаянии ломала стиснутые пальцы. Потресов совершенно серьезно опасался, как бы она в атмосфере такой нравственной бани не покончила с собой... Но она побежала уговаривать своего кумира...
- Ну и как же теперь? - спросила Надежда Константиновна Мартова, перевертывая последний листок.
- Полностью шестерка еще не собиралась, - ответил тот и покрутил в воздухе тонким указательным пальцем. - Потресов лечится в Швейцарии. Плеханов шлет письменные замечания. Вера - милый человек, но, прямо скажу, не журналистка: ей недостает оперативности. Работаем мы вдвоем. Вы скоро убедитесь в этом.
Вернулся Владимир Ильич. Анна Ильинична встала, возвратила Мартову газету, невестку поцеловала в висок:
- Приходи ко мне в пансион. - Назвала адрес. - Тут недалеко. Ладно? Володя, - кивнула брату, - надеюсь, найдет время проводить тебя. Уж там-то мы с тобой наговоримся.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
- Слепов, на выход! На допрос.
- Господи!.. Да когда же это кончится? - Феофил Алексеевич, невысокий, курносый, с проплешиной на круглой, как арбуз, голове, истово перекрестился. - Спаси и помилуй...
В коридоре спросил надзирателя:
- Скажи, почтенный, опять к самому Зубатову? Ради бога...
- Не могу знать... Давненько сидишь. Может, к жандармам уже твое дело пошло. От них спуску не жди.
- Да говорил же я: невиноватый. Видит бог, никакой вины за мной нет.
- Виноват, не виноват - про то начальство знат. Зубатов наскрозь видит... Да что я с тобой?.. - сам себя упрекнул надзиратель и прикрикнул: - Разговоры!.. Не положено.
Слепова привели в "предбанник" - в комнату Евстратия Медникова, ближайшего подручного начальника Московской охранки. Тот доложил "самому"; посторонившись, пропустил арестанта, мотнул головой: "Что-то долгонько с ним Сергей Васильевич?.. Почитай, целый месяц..."
