- Можешь - просто Надей.

- Вот хорошо! - Димка обняла новую знакомую, поцеловала в щеку. - Я в тебе не ошиблась. Ты меня очень выручила. Я сейчас же пойду на телеграф и обрадую мужа: "Завтра утром выезжаю". У меня сборы недолгие. А с тобой, Наденька, - мое сердце чует, - мы еще поработаем вместе.

Она накинула на плечи ротонду.

Надежда, провожая Инну глазами, удивилась тому, что при своей ужасной стеснительности так быстро и так просто перешла с ней на "ты".

Димка, спохватившись, остановилась у порога:

- Да, Наденька, я же должна познакомить тебя с доктором Леманом, у которого мы получаем основную почту. Пойдем.

- А на кого же мы, Димочка, оставим комнату?

- А вон слышишь шаги Владимира Ильича? Пойдем скорее.

Они встретились в дверях, и Димка объявила:

- Мы к доктору Леману. Наденька познакомится. И свежую почту принесет.

4

И вот Ульяновы остались одни. Сели на кровать плечом к плечу, как когда-то в Шушенском в день приезда Нади. Владимир взял ее руки, смотрел на нее натосковавшимися глазами. Потом погладил пушистую косу, и ему вспомнилось купанье на Енисее: коса колыхалась на поверхности реки, пока не намокала. Сказал вполголоса:

- Тут есть купальня. Совсем недалеко. Будем ходить с тобой каждый день.

- Еще не знаем, где будем жить. Не здесь же. Мама хотела бы приехать...

- Очень хорошо. Квартиру найдем. Только бы добыть болгарский паспорт.

- За болгар мы с тобой скорее сойдем, чем за немцев. Здесь я слушаю баварцев и ничего не понимаю.

Владимир снова погладил косу:

- Хотя и жаль, а внешность тебе придется изменить.

- Коса... - Надежда почувствовала, что щеки наливаются огоньком. Только на сегодня...

- Мне очень приятно. Вспомнился твой приезд в Шушенское. Все-все до мелочей.

- И у меня все перед глазами.

- Теперь всегда будем вместе...

Ужинать никуда не пошли.

- У меня есть печенье. Мамины подорожники, - сказала Надежда, раскрывая корзину.

Владимир поставил на стол кружку. И Надежда достала свою:

- По-студенчески. А мамочка приедет - поможет вести хозяйство. Заживем по-домашнему.

- Расскажи еще о наших, - попросил Владимир, разливая в кружки минеральную воду. - Только ничего не утаивай. Я привык к невеселым вестям.

Надежда рассказала о письмах Марка, которые читала у Марии Александровны, и то, что слышала от нее о Маняше и Мите.

- Была семья. Большая, дружная. А теперь... - Владимир сдержал вздох. - Мама в одиночестве. Говоришь, с Фридой рассталась? Значит, нелегко. Что же делать? Отсюда ничем ведь не поможешь. Будем писать, елико возможно, чаще.

Теперь они сидели по разные стороны стола, не сводили глаз друг с друга. Опять вспомнили Сибирь. И каток на речке Шушенке, и сосновый бор с богатыми россыпями рыжиков, и Журавлиную горку, и встречу Нового года в Минусинске. Вспомнили и село Ермаковское. Там их было семнадцать друзей-единомышленников. Все подписали "Протест" против кредо "экономистов". Условились держать связь, помогать "Искре". Где они, испытанные друзья? Как сложилась их судьба? На кого из них и сегодня можно положиться? От кого ждать поддержки?

Пока в работе показали себя только Лепешинские. Сильвин все еще отбывает солдатчину, кажется в Красноярске. Шаповалов где-то залечивает ревматизм, полученный в сыром каземате Петропавловской крепости. Старковы куда-то переехали из Омска, след их пока не обнаружился.

- Вот уже этого от Базиля я не ожидал. Никак не ожидал, - с горечью произнес Владимир. - Неужели начинаем терять самых лучших людей? Вместе прошли через тюрьму и ссылку... Нет, не хочется верить. Виноваты какие-то случайности.

- О Старковых можно узнать через Кржижановских.

- Но они сами что-то задержались на станции Тайга.

- Зина писала мне: переедут в Самару.

- Надо поторопить. Ведь ссылку-то Зинаида Павловна уже закончила. А на Волге нам очень нужны люди.

- Глеб как будто нездоров.

- Нездоров? Как это не вовремя! Нам, сама знаешь, дорог каждый час, каждый человек. Правда, мы отчасти сами виноваты: не поддерживали связь. Настоящего секретаря не было. Ограничивались ответами на те немногие письма, что доходили до нас. А нам нужно самим искать людей, о деятельности агентов знать буквально все. Надо найти Оскара Энгберга: он теперь уже вернулся из ссылки. Мы с ним - помнишь? - уговаривались о Выборге. А Финляндия нам очень важна: через нее можно проложить надежный путь для "Искры". Но более всего меня тревожит Курнатовский. Поехал на Кавказ, в горячий край. И - ни звука. Ни одного письма. Это так непохоже на него.

- Виктор Константинович дал бы о себе знать...

- Завтра же напиши на Кавказ. Есть один адрес. Пусть справятся о нем у всех, кто может его знать.

5

Проснулись рано, как, бывало, летом в Шушенском. Для умывания сливали друг другу воду на руки. Долго разговаривали. Вспомнили даже охоту в сибирских лесах. Теперь не до охоты. И ружье продано.

Причесываясь, Надежда собрала волосы на затылке в тугой узел. Позавтракали опять тем же печеньем, и Владимир пошел к Ритмейеру узнать не приютит ли их на время, пока не найдут квартиру, кто-нибудь из рабочих социал-демократов, где можно обоим вот так же пожить без прописки. Перед уходом из заветной папки, завязанной на тесемочки, достал семь листков разной длины и ширины, исписанных его торопливым мелким почерком. Первый хрустящий листок был фирменным - для писем из цюрихского Гранд-Кафе. Подал жене:

- Это написано для тебя. Под свежим впечатлением. Читай.

- То самое? Я поняла намеки в одном из твоих писем. О неладах с Плехановым?

- Да. Ты знаешь, как я с юности привык высоко ценить его! Как бесконечно уважал!.. Да ты тут обо всем прочтешь...

Надежда взглянула на заглавие "Как чуть не потухла "Искра"?", и у нее пробежал холодок по сердцу: "Сколько Володя пережил! И один. Без близких. Правда, Анюта приезжала к нему в Женеву..."

Оставшись одна, начала читать. Владимир писал сначала о Цюрихе, где Аксельрод встретил его с распростертыми объятиями. Два дня прошли в задушевной беседе. Однако без особой пользы. Павел Борисович любезно разговаривал о том о сем, но менее всего о деле. Как видно, не решался. Заметно тянул в сторону Плеханова, хотя порой льстил, что задуманное гостем предприятие для них - возрождение, что теперь и они получат возможность выступать против крайностей Георгия Валентиновича, но тут же принимался убеждать, что необходимо обосноваться в Женеве. Под крылом у Плеханова!