- Ни в коем случае, - хрипловато перебил Мартов. - Чтобы еще одной узницей стало больше...

- Когда это случилось? - вполголоса спросил Владимир Ильич. - При обыске ничего не нашли? Улик нет? Должны выпустить... Будем надеяться... Ну, не стану больше перебивать. Рассказывай подробно.

Мартов, поправив пенсне, опять просеменил по комнате, погрозил тощим кулаком:

- Дождутся, дьяволы!.. Я уже предупреждал Зубатова... - Остановившись возле Надежды Константиновны, спросил: - Вы читали в первом номере?

- Ничего я не читала: не дошла "Искра" до Уфы. Вероятно, земцы побоялись передать.

- Так для вас тут гора новостей! - продолжал Мартов. - В первом номере - моя статья о Зубатове. Я ему пригрозил: дождется шельмец "той поры, когда, при свете открытой борьбы за свободу, народ повесит его на одном из московских фонарей". Всю статью из слова в слово помню. - И снова погрозил кулаком: - Поделом ему! Гончей собаке - собачья смерть!

Когда он умолк, все принялись расспрашивать Надежду Константиновну о Питере. Новости были грустные: литераторы, подписавшие протест против побоища у Казанского собора, высланы из столицы. Анненский, Вересаев, Гарин-Михайловский, Бальмонт, Чириков - на два года. Их человек пятьдесят. Поссе - на три. Калмыкова - тоже на три. Но ей, как вдове сенатора, разрешили выехать за границу. На весь срок. Она быстренько продала книжный склад и отправилась, кажется, в Дрезден.

Улучив паузу, Анна Ильинична сказала:

- Наденька, я Володю знаю, он может и забыть...

- А вот и не забыл! - Рассмеявшись, Владимир Ильич стал рыться в газетах, сложенных стопкой на столе.

Но Анна Ильинична, опередив брата, выхватила из-под газет брошюру, еще пахнущую типографской краской, и подала:

- Вот его подарок!

- Ой, моя сибирская писанина! - Надежда прижала к груди книжку "Женщина-работница". - Вот нечаянная радость!

- Как журналист, подчеркиваю, - взмахнул рукой с дымящейся сигаретой Мартов, - удачная и нужная брошюра! Уверен - перепечатают в подпольных типографиях.

- Мы уже отправили ее в Россию, - сказал Владимир Ильич. - В Псков, в Киев, на Кавказ... Она пойдет широко, особенно в фабричных районах.

Вошла Вера Засулич; здороваясь, оглядела приезжую:

- Вот вы какая! С косой! Это мне нравится. Только сразу видно русская! - Повернулась к Мартову: - Дайте сигарету, у меня все кончились. Со вчерашнего дня не было ни дыминки во рту. Под ложечкой сосет.

- Небось не завтракали, Велика Дмитриевна? - спросил Владимир Ильич. - Вам бы полезно по утрам выпивать стакан молока.

- Сказали тоже!.. Да лучше табачка на голодный желудок нет ничего! От глубокой затяжки кашлянула, и узкие плечи ее вздрогнули. - Как там Питер?

- Бурлит. Побоище у Казанского собора подлило масла в огонь. Студенты выпустили стихотворную листовку. В ней, помню, такие строчки:

Со штыком под знамя свободы

Выйдет каждый студент, как солдат!

- Отлично! Ай да питерцы! - Владимир Ильич потер руки. - Под красным знаменем готовы - со штыками! Молодцы! Ну, а на заводах как? Идут на помощь студентам?

- Пошли бы... Я это почувствовала за Невской заставой. Повидала там рабочих, своих бывших учеников. На Обуховском готовятся Первого мая выйти на улицу. Собираются выпустить листок. Может подняться весь район. А поднимется ли - не знаю. "Экономисты" вставляют палки в колеса.

- Опять - они! - Владимир Ильич опустил кулак на стол. - Об этом надо писать. Искровцы должны всюду проникнуть в комитеты, повернуть их в нашу сторону. Извини, Надя, что перебил! О Питере я не могу молчать, - он нам особенно дорог.

Вошла Инна Леман, тридцатилетняя темноглазая женщина с тонкими полукружьями бровей, секретарь редакции. Она вела за руку белокурого малыша в вельветовой курточке. Мартов подбежал к ней мелкими шажками, принял легкую ротонду, кинул на крючок:

- Димочка! (Он любил эту кличку Инны Гермогеновны.) Вам везет. И все мы наконец-то дождались! Знакомьтесь с преемницей. - Широким театральным жестом указал на Ульянову. - Не удивляйтесь, Надежда Константиновна. Разве вам Владимир не писал? Значит, не успел. У нас все-все решено. Отныне вы секретарь. Как говорится, вам и карты в руки. Принимайте, володейте редакционными бумагами. У Димочки, видите, руки связаны, и ей нужен отдых. Но из игры она, я знаю, не выйдет.

- Безусловно, - подтвердила Димка, кивнула всем аккуратно причесанной головой. - Отрываться не буду. Что потребуется - сделаю.

Той порой Засулич, быстро затушив о подоконник недокуренную сигарету, схватила на руки маленького Вольдемара:

- Волька! Груздочек беленький! - погладила ребенку волосы, мягкие, как пух, поцеловала в висок. - Ой, как я по тебе соскучилась!

- Тетя Вель... Вельи...

- Тетя Велика, - подсказала мать.

- Вель... ика тетя, - лепетал мальчуган. - У тебя конфетка есть?

- Сегодня, Воленька, нет. Но я тебе обязательно куплю.

Димка повернулась к Надежде Константиновне, сказала, что рада ее приезду, что Вольку не с кем оставлять дома, что работать в редакции ей было очень трудно и что муж заждался в Берлине, и она готова сейчас же передать все редакционные бумаги и тетрадки.

- Так уж сразу... - смущенно проронила Надежда Константиновна.

- А чего же откладывать? Чем скорее, тем лучше. Для меня, понятно. И для вас...

- У Наденьки еще вещи на вокзале, - вступилась Анна Ильинична. - И она еще не успела оглядеться.

- И, кроме Анны Ильиничны, как я догадываюсь, никто еще не завтракал, - добавил Мартов. - Теперь бы всем хорошо, скажем, в "Старую крепость".

- Да, да, в "Старую крепость", - согласился Владимир Ильич. - Тут, Надюша, недалеко.

- А я тем временем все приготовлю, - сказала Инна. - Если Волька не помешает.

- Вольдемар тоже пойдет в кафе, - объявила Засулич. - Пить какао. Наклонилась к малышу. - Хочешь, Воленька? Может, последний раз со мной...

2

В "Старой крепости" все напоминало о старине: в узких окнах поблекли витражи, на стенах пожухли краски росписей, и контуры замков на горных вершинах едва угадывались. Дубовые панели стали черными. По углам маленького зальца, куда вошли искровцы, массивные столы, отгороженные один от другого невысокими барьерами, вместо стульев - широкие лавки.