Войдя в холл, Фадэра поняла, что ни одно из её предположений не подтвердится. Квартира поражала своими объёмами и габаритами. Высокие потолки, из-за которых она приобретала образ дворца.

– Это двухкомнатная. Я снимаю эту квартиру,– сказал Раин, отвечая на немые вопросы Фадэры.

Она скинула сандалии и направилась за хозяином, дыша ему в спину.

– Я ненадолго… – оправдываясь, процедила Фадэра.

–Значит, навсегда! – подтрунивал Раин.

Раин развернулся к ней. Глаза цвета «грустного моря» смотрели на неё. Фадэра старалась не встречаться с ним взглядом. Слишком обжигающего характера был его взор, не для таких, как она. Раин поднёс ладонь к её лбу и по– отцовски смерил температуру.

–Фадэ, да тебя лихорадит! Ты вся трясёшься, как кролик в скоростном поезде! – немного подумав, он решительно произнёс: Тебя нельзя отпускать в таком состоянии, иди за мной.

Взяв Фадэру за руку, он повёл её в одну из комнат. Она послушно следовала за ним, потому что помнила горький опыт, когда пыталась вырваться из его хватки.

– Оставайся здесь, я скоро.

Пока Раин куда-то в очередной раз испарился, Фадэра решила оглядеться.

Интерьер комнаты был прост: ковёр, кровать, стол и самый главный элемент – подушки. Они были везде, в каждом углу, разных цветов и размеров. Одну из них Фадэра приметила и решила присесть на неё и продолжить дальше осмотр с капитанского мостика. Самое удивительное, что у него не было никаких благ цивилизации. Ни телевизора, ни телефона, ни компьютера, все розетки были пусты, как младенцы, лишённые соски. Единственным предметом, работающим от электричества, было само электричество.

«Спасибо, что ещё свет работает».

Не увидев ничего более интересного и занимательного для себя в комнате, она подошла к окну.

Открывался невообразимой пейзаж, казалось, что стекло защищает Фадэру от убийственной красоты ночного Иерусалима. Старый город никогда не бывает так прекрасен, как ночью. Разглядывая фонари, Фадэра вспомнила случай из своей жизни, когда она только приехала поступать в академию, на улице к ней подошел незнакомец и сказал: «Я готов превратиться в брусчатый камень этой дороги, в зелень на склоне горы, в пустынный песок, чтобы не покидать это город никогда. Здесь можно умереть» – и ушёл. Это было самое первое и яркое впечатление об этом месте.

«Теперь я могу согласиться с этим сумасшедшим… Здесь действительно можно умереть от красоты и… одиночества».

– О чём задумалась? – спросил Раин, появившись неожиданно, как фокусник из воздуха.

Выйдя из-под гипноза уличных красок, Фадэра оторвалась от окна и увидела, что Раин преспокойно возлежит на подушках, а перед ним находится поднос с чашками чего-то очень ароматного. Взглядом он предложил ей сесть рядом. Фадэра поспешила ответить, усаживаясь среди подушек.

– Так… – пожала плечами.– О чём я думала, уже точно не думаю,– сказала она, устало улыбаясь.

– Слова мудреца, – протянул ей чашку.– За это надо выпить! Держи, это поможет твоему организму расслабиться и согреться.

Фадэра взяла из его рук довольно горячую чашку с неким напитком и на пару с Раином выпила его. После того как она совершила один обжигающий глоток, всё, что было в ней живого, расплавилось от температурного перепада. Ощущение того, что ты проглатываешь огромный кусок солнца, которым тут же начинаешь давиться.

– Что это?– спросила она с выпученными глазами.

Раин с нескрываемым удовольствием, смакуя на языке оставленное глотком послевкусие, отвечал:

– Это гавайский напиток. Лечит душевнобольных, в общем, таких, как ты. А если ты спрашиваешь о его земных составляющих, то это горячий шоколад, сваренный на добротной мексиканской текиле. Замечательная вещь! Тебе, я вижу, понравилось.

И причмокивая, сделал ещё один глоток удовольствия.

– Очень… Но я воздержусь,– сказала Фадэра, пытаясь пристроить кружку возле себя.

– Надо же! Сделав один глоток, ты уже выносишь ему приговор! – искренне удивился Раин. – Вся прелесть этого яства раскрывается со временем. С каждым глотком ты погружаешься в удовольствие всё глубже и глубже. Так же и с человеком. О нём можно судить, только спустя время, когда ты изопьешь хотя бы часть его жизни. Первое ощущение нужно довести до бесконечного чувства.

– Хорошо, – сказала Фадэра, возвращая чашку в исходное положение.– Я выпью его при одном условии. Если ты мне расскажешь о своей жизни. Я о тебе ничего не знаю, и это будет справедливый обмен.

– Хм… Обмен, говоришь. Если тебе это так необходимо, то я готов. Что ты хотела узнать, Фадэ?

Немного помолчав, определившись с вопросом, она начала:

–Что ты делаешь в кафе у дедушки Ола?

– Работаю.

– Кем?

– Когда как… Дедушка Ола стар и многого уже не может выполнять с прежней прыткостью. Приезжая на работу, я не знаю, какую роль мне отведут: официанта, повара или, как сегодня, спасателя, – на этих словах он радостно улыбнулся.

Фадэра сделала глоток, Раин продолжал рассказывать:

– В благодарность за помощь он поселил меня в эту квартиру. Взамен мне всего-то надо появляться каждый день на рабочем месте.

Отхлебнув ещё чуть-чуть, она слушала дальше.

– Живу я здесь один. В квартире появляюсь поздно ночью. Девушки, женщины или внебрачных детей у меня нет. В этом плане я биографический голодранец.

Он просиял задорной улыбкой после этой фразы.

Фадэра сделала огромный глоток, так что всё содержимое чуть не пролилось мимо рта.

С этими словами Раина последняя капля напитка соскользнула с края чашки и упала прямо на язык Фадэры.

– Можно ещё?

– Странно, я, по-моему, не прерывался? – заподозрил неладное Раин.

– Нет, я просто хочу ещё напитка, – смущаясь, сказала Фадэра. – От него мне становится намного легче.

– Аха! Изумительно. Говорил же, что он тебе придётся по вкусу. Хорошо, возьми мою чашку, я практически к ней не притронулся из-за твоих расспросов, – полный радости, он протянул ей свою чашку.

– Не стоило, но спасибо, – она кивнула головой в знак благодарности.

– А ты знаешь, что у индейцев существует такое поверье. Если спутник берёт чашу хозяина, то он должен рассказать всё про себя, иначе спутник теряет расположение хозяина. Мне неинтересно знать про тебя ничего, но таковы обычаи.

– И ты в это веришь?

– По крайней мере, я это соблюдаю. Если тебе открыли двери дома, изволь и ты открыть дверь в своё сердце,– он пронзительно посмотрел на Фадэру.

– Если хочешь, я могу для простоты действия задавать тебе вопросы.

Она понимала, что молчать сейчас было бессмысленно, а уходить ещё неприличнее. Страх унижения перед своим уже высмеянным прошлым ещё остался, но что-то в ней на тот момент было, что позволило решиться на разговор – это чувство новизны.

– Я согласна. Задавай.

– Откуда ты?

– С Кубы. Имею двойное гражданство.

– Что ты делаешь в Иерусалиме?

– Учусь на художника в академии Бецалель, там же и живу в общежитии.

– Зачем ты пришла ко мне?

Фадэра подавилась, она не могла сказать ему просто, что она пришла к нему только потому, что её мучила бессонница, это было бы глупо… и неправда. Она прекрасно умела размышлять, иногда даже мудро, но её никто никогда не учил формулировать мысль своих собственных чувств. И, как слепец, не знавший света, она начала искать его наощупь.

– Помнишь, когда я уезжала, ты мне сказал на прощание: «Если возникнут вопросы, на которые ты не будешь знать ответа, то обращайся»?

– Да, было дело, сказал глупость, – сияя от радости, говорил Раин. – Вот видишь теперь, только и делаю, что отвечаю на них.

Фадэра замолчала, уставившись в чашку.

– Если ты решилась отвечать, то не отступай. Я не смогу тебя понять, пока ты не начнёшь говорить.

Она вздохнула и процедила, опустив голову.

– Я одинока.

– В какой-то степени и сам Бог одинок. А твой недуг называется совершенно по-другому, и его видно издалека. Это оди…

– …ночество,– закончила Фадэра.